Цаголов дожидался понятых в условленном месте. Они должны были прийти из штаба народной милиции и запаздывали. Шустов безмолвствовал со скорбным выражением лица. Полковник даже не вызвал его для такого случая, передал приказание "поприсутствовать". Пускай же хоть Сослан чувствует, что так с человеком нельзя поступать.
Наконец подошел и назвал себя в качестве понятого истопник чиновничьего клуба, за ним подбежала смуглая студентка-медичка с комсомольским значком на вязаной шапочке.
- Вот и все в сборе, люблю точность, - пошутил Цаголов, поглядев на часы. - Товарищи, задерживать никого не будем, только обыск, вернее - осмотр квартиры. Прошу за мной.
Дверь была раскрыта настежь. Сквозняк по-летнему продувал все комнаты второго этажа, когда Цаголов вошел, оставив автоматчиков у подъезда. Болгары окликнули хозяев, и в двери появилась заспанная, по-вечернему сильно загримированная женщина с немного опухшими щеками и мерцающими черными глазами. Она встретила вошедших как добрых знакомых и даже попросила называть себя Милочкой. Когда же, немного задержавшись у машины, показался Шустов, хозяйка просто расцвела от удовольствия.
- Вот как хорошо! Хоть бы вы, Слава, помогли мне найти Марину Юрьевну, - сказала она с медленной улыбкой женщины, совершенно уверенной в том впечатлении, какое она производит на мужчин.
Капитан Цаголов показал свои ослепительные зубы. Он был несколько озадачен тем, что Шустов уже встречался с подругой Ордынцевой, но виду не подал: предъявил ордер народной прокуратуры и попросил разрешения произвести осмотр квартиры. Понятых он попросил разойтись по комнатам. И нужно было видеть, с какой непримиримостью взглянула смуглая медичка своими большими глазами на хозяйку, проходя мимо нее в соседнюю комнату.
- Если вы ищете какой-нибудь сейф, то его нету. Уверяю вас! Марина - голоштанная девка, - сказала Милочка Костенко.
- Домнишора! - по-румынски воскликнул Цаголов. - Почему вы думаете, что я имею что-либо личное против вашей подруги?
- Потому что, когда я играю в бридж, я знаю, что король бьет даму.
Трудно было что-нибудь возразить. Цаголов молча показал зубы и присел к столу: начал протокол. Полковник был прав, послав его, - подруга Марины красива и глупа.
- Есть у вас вечное перо? - спросил капитан, пытаясь наладить свою старенькую самописку.
- На свете нет ничего вечного.
- А любовь? - быстро сказал Шустов.
Костенко оживилась:
- Вы разговариваете со мной, Слава, так фамильярно. А между тем мой старший брат состоял в личном конвое его величества…
- Скажите, а кем вам приходится генерал Гудериан? - перебил ее Цаголов, чтобы войти в тон разговора.
- Гудериан? - она красиво задумалась. - Какого он был полка? Кажется, припоминаю, из кавалергардов.
- А вы галушки помните? - спросил еще Цаголов, после чего уверенно перешел к обыску.
Комната являла собой зрелище чудовищного беспорядка. Повсюду валялись шелковые комбинации, подвязки, туфельки. Перед шикарной бархатной шляпкой капитан остановился с нескрываемым восхищением. Милочка Костенко улыбнулась, сунула в зубы сигарету. Славка поднес ей спичку.
- Говорят, что у вас в Болгарии налог даже на зажигалки, - спросил он неестественным голосом, явно подражая Сослану.
- Не говорите при мне о зажигалках! - содрогнулась Милочка. - Я до сих пор не могу прийти в себя от ужаса. Эти противные америкэн сбрасывали тысячи зажигалок… Тысячи! Мы выбегали в одних рубашонках!..
В тазу, в мыльной воде, плавали тонкие дольки оранжевых дынных корок, точно кораблики, освещенные солнцем. Оттопырив пальцы побрезгливее, Цаголов осторожно слил воду в раковину на кухне. Это рассмешило Милочку.
- Пожалуйста, ищите…
- О, что вы, домнишора, домнишора. - насмешливо и лениво возразил капитан, изучая стены.
- В Болгарии говорят - госпожица. Сразу видно, что вы приехали из Румынии: здесь так не называют девушек… Не правда ли. Слава?
Медичка, сидевшая в соседней комнате, прыснула со смеху и задвигала стулом. Истопник не подавал признаков жизни. Еще в штабе народной милиции Цаголова предупредили, что этот человек очень серьезно относится к своим общественным обязанностям.
Сослан медленно подвигался от веши к вещи. Что мог узнать он в этой утомительной словесной дуэли? Что мог найти он в ворохе женских безделушек и сувениров, черепаховых гребней, янтарных пробок, парижских выставочных каталогов, нагрудных судейских цепей, вывезенных на Балканы откуда-то из глубин царской России, и груды шелковых чулок с румынскими этикетками? Среди игрушек, стоявших на полочке, лейтенанта заинтересовала маленькая фарфоровая лошадка; он с видом знатока разглядывал ее, ища фирменную марку.
- Хорошенькая, - согласилась хозяйка. - Это английский фарфор. Очень старинная, не правда ли?… Я хочу репатриироваться. Милый, помогите мне! - вдруг попросила она с капризным выражением ребенка.
Капитан в первый раз взглянул на нее без игры, со вниманием.
- Глупенький, ну, а если я дам кровь вашим раненым солдатикам! Будет это принято во внимание? Помогите мне! - уже с обидой в голосе сказала она. - В Болгарии, все говорят, будет амнистия. Теперь здесь такое доброе правительство. Так неужели только для бедной русской патриотки ничего не изменилось…
Отвращение Цаголова к этому разговору смешивалось в нем с сознанием выполняемого долга. Он молча перелистывал книги на полках. Они не представляли, интереса: ни пометок на полях, ни вложенных записок. Капитан на всякий случай отложил в сторону несколько тощих томиков Уоллеса, затрепанные, бархатно-толстые страницы Тэффи и Алданова, томик стихов Омар-Хаяма и под одним корешком переплетенные воспоминания Юсупова-Эльстона об убийстве Распутина и мемуары митрополита Макария. С безразличным видом Сослан на минуту задержался на воспоминаниях о Распутине.
Милочка с любопытством заглянула через плечо:
- Если бы вы познакомились с Мариной Юрьевной, вы были бы в восторге!
- Расскажите о ней, Милочка! - нестерпимо слащавым голос попросил Шустов.
- Это была необыкновенно экзальтированная женщина, не правда ли? Такой дворянский выродок.
Как бы ища доказательств, Милочка стала рыться в кипах номеров журнала "Сигнал", издававшегося в оккупированных странах на всех языках. Среди бесчисленных фотографий торжествующих фашистских триумфаторов в закатанных рукавах, снятых то на развалинах Акрополя, то у избушки, где начинается великая русская река Волга, Милочка разыскала Марину Ордынцеву.
- Это на пляже в Варне, - грассируя, произнесла Милочка. - Я думаю, номер журнала истрепался во всех госпиталях германской армии от Биаррица до Нарвика. Не правда ли, хороша?
Цаголов с журналом в руках задумался. Подруга Марины скользила мимо главного. Надо снова направить разговор…
- Все-таки немолода, немолода, - вздохнув, сказал он об Ордынцевой и бросил журнал на пол.
- Вы тоже так думаете? - хищно подхватила подруга Ордынцевой. - Да, конечно. Впрочем, что вы! Ее плечи, ноги. Призы за красоту… Во время оккупации она нашла новых ценителей среди немецкого офицерства. Вы знаете, в Болгарии на курортах околачивалось много шалопаев, не очень-то спешивших на Восточный фронт. На нее была даже мода.
Стоя на стуле, Цаголов медлил, стараясь затянуть обыск. Раскрыл какую-то шляпную коробку в пыли и хламе, среди старых чемоданов.
- Что за прелестная скляночка? - спросил Шустов, состязаясь с капитаном в неотразимости интонаций.
- От духов. Это были французские, чудо! Подарок графа.
- А та лошадка? - вернулся заодно Цаголов к заинтересовавшей его фарфоровой игрушке.
- В каком смысле вы спрашиваете?
- Тоже подарок графа?
- Разумеется: он был просто помешан на лошадях.
- Но, видимо, он увлекался немного и вашей подругой?
Милочка оценила остроумный поворот мысли, подарила улыбкой:
- Мужчин влекло к ней ее обаяние. Но что вы хотите от мужчин!.. Был только один человек в ее жизни, кому она принадлежала вечно: поручик Игнатий Леонтович…
- Ее муж? - поторопился Славка.
- О нет! И вообще вы не поверите, если я расскажу. Это история женской преданности.
- Расскажите! - дружно потребовали Цаголов и Шустов.
- В 1919 году, когда Мариша бежала из России, ей не было восемнадцати лет, но, вы знаете, смутное время, папа с мамой в Сибири, девочка одна в Крыму… Одним словом, у нее уже был жених, поручик Игнатий Леонтович из Павлоградского полка. В Ялте во время бегства врангелевцев была страшная паника у причалов. Мариша вбежала не на тот пароход, где ее ждал Леонтович. Получилось так, что Мариша больше его не видела. Говорили, что в море жених ее заболел, потерял память, a потом чего только не наплели: не то он в Смирне торговал маслинами, не то в Салониках его приютила бедная огородница. Все это ладно бы, но вот чему вы не поверите: Марина Юрьевна никогда - понимаете, никогда! - не теряла надежды найти его. Она срывалась с места и ехала куда угодно по любому слуху - искать объявившегося Игнатия Леонтовича. С его фотографиями она рыскала повсюду. Где она только не побывала, понятно - на Балканах. Она показывала фотографию встречному и - поперечному. Иногда, конечно, ей находили похожего, даже приводили ее к нему… И всегда - разочарование… - С внезапной грубостью, даже как-то по-мужски, Милочка выкрикнула: - Федот, да не тот! Психопатка! Это стало ее психозом. Самое непостижимое то, что она поработила Джорджа - холеного красавца, спортсмена, богача. Он повсюду разъезжал с ней, искал ее несчастного Игнатия Леонтовича. Хороши бы они были втроем, когда нашли бы его наконец!..
Всю эту странную историю Славка Шустов слушал с блаженным выражением лица и несколько расслабленной улыбкой, как если бы симфонический оркестр играл композитору его собственное счастливое творение. Сослан стоял на стуле, живописно облокотясь на карниз шкафа.
- Вам нравился граф Джордж? - подбодрил капитан Милочку, когда она на минутку приумолкла.
- Мне всегда казалось, что он так предан ей… Своего потерянного Игнатия она называла рыцарем, но граф-то ведь был настоящим рыцарем!
Она сидела на краешке стула, на котором стоял Цаголов, и ее рассказ был обращен ко всей квартире, не к нему одному, а, конечно, и к юному лейтенанту, а может быть, и к той комсомолке, которая сидела в спальне.
- И этот рыцарь, влюбленный в Ордынцеву, ездил с ней в поисках ее жениха? - спросил Цаголов.
- Да! - решительно подтвердила Милочка. - Теперь я даже не смогла бы ответить, кто из них больше рвался в эти поездки.
- Милочка, ведь это же омут! - с деланным ужасом прошептал Сослан.
Эта реплика вдохновила Милочку.
- Омут? - переспросила она. - Это бездна! Знаете, у Леонида Андреева был такой рассказ… Разве кто-нибудь мог бы разобраться в их отношениях? Самое печальное было то, что в последний год Джордж почему-то помрачнел, замкнулся, стал ожесточаться без всякого повода. Однажды мы поехали на пикник в бани…
- В бани, домнишора? - переспросил капитан.
- Ну, глупый… Банями здесь называют дачные места с минеральными источниками. Я вас свезу на днях. Там нам поднесли живую черепаху, очень милую - не правда ли? - с такими черными губами… Марина страдала. Она чувствовала охлаждение Джорджа и просто висла у него на шее. Может быть, он уже тяготился ею. И то, что он с такой охотой искал поручика Леонтовича, было естественным желанием… как это по-русски: сбагрить с рук, не правда ли?
- Очень даже правда, - убежденно сказал Шустов.
- Вы со мной согласны? - Милочка привычно стрельнула глазами в офицера. - Да, постарение… Зачем быть седой, Марина еще понимала, куда ни шло. Кличка "Серебряная" ей была просто к лицу. Но к чему морщинки? Иногда я замечала в ресторане, как она стоит перед большим трюмо, как бы забывшись, с приподнятыми бровями. Да, она нервничала.
Цаголов с удивлением поглядел на Милочку: она говорила теперь последовательно, даже вдумчиво - не подходящий ли момент, чтобы захлопнуть ловушку?
- Что же, они уехали вместе? - небрежно спросил Сослан.
- Что вы! Я думаю, они расстались навсегда. Все началось из-за ерунды. Они вдруг так страшно поссорились, что у Марины даже температура подскочила и начались рвоты. И ужасно болела голова. Тогда она собралась в полчаса и уехала, даже со мной не простилась.
- А Джордж остался в Софии?
- Не думаю. Что он, глупенький? Мне кажется, он так рад, что разделался с Мариной, что больше никогда и не появится в Софии. Во всяком случае, его приятель Ганс Крафт заехал уже без него. Нужна ли была ему Марина - не знаю. Но ее уже не было.
- Куда она уехала?
- Кажется, в Бухарест. Но если вы ее найдете, не говорите, что это я вам сказала. Крафт обыскал всю квартиру. Он страшно ругался по-немецки. Он так спешил: ваши танки были уже на перевале.
- Что же он искал, этот Крафт? Кстати, кто он?
- Жалкий сотрудник германского посольства, плюгавый фольксдейтч из Баната, третий секретаришка… А что искал? Да то же, что вы… Сувениры.
- Нашел?
- Кое-что. Семейный альбом Ордынцевых. Она, дурочка, думала, что хорошо его спрятала. От меня, но не от этого сумасшедшего фольксдейтча… Знаете, где был альбом? В картонке, которую вы держите в руках… А уехал он - у нас загорелось.
- Это он поджег?
- Нет, какой вы глупенький! Зачем ему? Вероятно, бросил сигарету. Горела гума, ну… как это по-русски? Гума…
- Резина?
- Да, да. Вы, наверно, уже расспрашивали дворника? Он погасил.
- А как вы думаете, зачем Крафту понадобился семейный альбом Марины Юрьевны? - спросил Цаголов.
- Представить себе не могу! Может быть, он хотел сделать приятное Марине, спасти ее реликвии. В альбоме, кажется, были портреты Леонтовича. Немцы так сентиментальны.
Сослан молча улыбнулся. В шляпной картонке пахло эфиром или какой-то непонятной дрянью. Он обнаружил в ней еще автомобильные очки.
Капитан спрыгнул на пол со своей сомнительной добычей:
- Вы разрешите, госпожица, закончить протокол?
- Пожалуйста, - милостиво разрешила Милочка. - И пусть все это забудется.
Она подошла к Шустову и предложила ему то, что привык получать в дар красивый горец.
- Заходите… Без них, не правда ли? - тихо сказала она младшему лейтенанту, показывая пальчиком на капитана и понятых. - Есть такая чисто русская травка…
- Травка?
- Да. Трын-трава. Вы помните, поется: "И порастет травой забвенья…" Вы придете?
Вместе со Славкой завязывали они пачки конфискованных книг. Милочка накрест обматывала их шелковым шнурком, и пальцы их соприкасались.
- Вы милый мальчик! - игриво сказала она, забрасывая движением головы прядь волос со лба.
- Как это сказать по-болгарски? - кисло спросил Сослан, играя желвачками на скулах уже не столько ради дела, а, вернее, по инерции.
- Он много нежен муж! - певуче произнесла кокетка и замерцала на прощание красивыми черными глазами.
Но теперь уже капитан Цаголов торопился к выходу. Он пропустил впереди себя милую болгарскую девушку, на лице которой было написано отвращение, и молчаливого непроницаемого истопника чиновничьего клуба. Последним, позже автоматчиков, с независимым видом садился в машину младший лейтенант Шустов.
19
- Детская игра! Все, что ты напридумал, - это вилами по воде! Сложность момента в том, что мы еще не проглядываем всю цепь событий, а из обрывков можно что угодно насочинять. Особенно, если, как ты, гнуть и выгибать любой факт как удобнее.
- Товарищ полковник, давайте снова по порядку…
В этом ночном разговоре, возникшем случайно во время подписывания деловых бумаг, Ватагин выглядел не похожим на себя - раздраженным и нетерпеливым, а Славка тихо сиял. После обыска у Милочки Костенко, когда так просто объяснилось, что семь портретов в альбоме - это семь похожих на Леонтовича мужчин, обнаруженных Мариной в разных балканских захолустьях, младший лейтенант вдохновенно набросал свою версию и только немного удивился, что полковник не прогнал его сразу, - сердится и все-таки слушает.
- Картина ясна, - навязывал свои догадки младший лейтенант. - Помощник венгерского военного атташе по заданию германского командования систематически заражал конское поголовье. Ордынцева со своими поисками незабвенного Леонтовича была замечательно придуманной декорацией. Милочка сказала: неизвестно, кто из них больше рвался в эти поездки. Ордынцева даже не догадывалась, что Джордж и роман-то с нею завел только потому, что она искала потерянного жениха. Ганс Крафт - подручный графа. Знаете, что рассказал мне один из графских жокеев? Крафт близко к лошади не подходил: боялся. А, как ни странно, на родине, в Банате, у него своя конюшня. Что это значит? Ясно, товарищ полковник?
- Мне-то неясно. А тебя что осенило?
- Там же у них лаборатория находится! Там они на больных лошадях сапную культуру выращивают.
Ватагин только взглянул на адъютанта и весело гаркнул:
- Да куда ж тебя занесла нечистая сила!
- Хорошо, - спокойно уступил Славка. - Выходит, по-вашему, что и альбом не имеет никакого отношения к сапной диверсии?
- Пока не вижу связи.
- По-вашему, выходит, у Атанаса Георгиева искали не альбом, а что-то другое?
- Альбом валялся в канаве.
- Это лишь означает, товарищ полковник, что его выбросили из вагона в разбитое окно.
- Зачем же убили подпоручика?
- А может быть, тот. кто убил, и не думал, что альбом в канаве.
- Пусть так, но все же доказательства нужны. Для любой версии нужны доказательства, товарищ младший лейтенант…
Руководитель обязан быть воспитателем. Жизнь всегда учила этому Ватагина. Военный человек, он больше всего не любил в своих помощниках формальную исполнительность, в сущности не имеющую ничего общего с сознательной дисциплиной. Ватагин знал, что самоуверенного и упрямого Шустова надо раздразнить и только тогда можно дождаться от него глубокого и обдуманного решения задачи. Слишком легко младший лейтенант удовлетворялся первой черновой догадкой. Зато, наткнувшись на сопротивление, он не терял веры в свои силы. Сопротивление его только подстегивало. И в эту минуту, подписывая реляции на награждение летчиков, полковник искоса поглядывал на Славку, проверяя, какое впечатление производит на него этот спор Шустов и сейчас не был обескуражен. Пожалуй, он даже был окрылен каким-то вдохновением.
- Вы помните, товарищ полковник, что бормотала старуха? - спросил Шустов.
- Помню. О подковах.
- И позывные помните? А вот поглядите-ка.
Он перевернул плюшевый альбом вверх задней крышкой.
- Следы крови, что ли? - неторопливо поинтересовался Ватагин.
- Вы все смеетесь, товарищ полковник, а между тем вот они - пять подков.
И в самом деле, пять рельефных серебряных подковок - четыре по углам и одна в центре - украшали заднюю крышку старого плюшевого альбома.
Ватагин, видимо, опешил на мгновение. Потом, отложив альбом в сторону, весело заметил:
- Ну, знаешь. Слава, нет такого альбома, который не был бы разукрашен подобной инкрустацией. Это же старинная русская примета: найти подкову - счастье найти…
- Вот мне и посчастливилось - я нашел, - самодовольно заметил младший лейтенант.