Разговор как-то сам собой зашел в тупик, и полковник попросту не знал, как вести себя дальше. Он, конечно, понимал, что слишком уж велика разница в званиях и положении. Но в то же время не он напрашивался на эту встречу. Он выполнял поручение не кого-нибудь - лично Сталина. "Самого", - грустно улыбнулся Колыванов, вспомнив, что именно так они со Сталиным, хоть для какой-то видимости конспирации, решили именовать рейхслейтера Бормана.
- Пусть наш агент убедит Бормана, что он может быть принят в Москве, - нарушил молчание Сталин. - Если только заслужит этого.
- Очевидно, он не очень-то стремится в Москву
- Но ведь заигрывает с нами, а не с Лондоном, как его предшественник Гесс.
- И не с Америкой, как Шелленберг, а, следовательно, Гиммлер. Борман - тот хитрее. Или наивнее - тут уж как понимать.
- Он рассчитывает, что возведем его на трон фюрера Великой Германии,-то ли рассмеялся, то ли саркастически прокряхтел "отец народов". - Решил с нашей помощью сместить Гитлера... - Сталин выдержал умопомрачительную паузу и уже более вдумчиво завершил: - Придется подумать и о том, кто останется в Берлине после капитуляции. К власти должны прийти совершенно другие люди.
Еще через несколько минут полковника пересадили в одну из машин сопровождения и отправили назад, в Москву, по адресу, который он укажет. Оставляя машину Верховного, Колыванов с тоской подумал, что сейчас он напоминает человека, случайно оказавшегося на линии огня двух высокопоставленных дуэлянтов. Как только эти дуэлянты благополучно отстреляются в европейское небо, он, полковник
Колыванов, исчезнет. Бесследно. Истинный солдат и чекист, он привык мыслить кратко и образно, как и надлежит мыслить за мгновения до гибели. Пусть даже эти мгновения именуются месяцами.
Берии на даче не было - вождь в очередной раз изволил пошутить. Но и в этой шутке его просматривалась доля правды, поскольку, прибыв туда, Сталин тотчас же приказал вызвать к нему Лаврентия к восьми утра, к завтраку.
- Ты уже знаешь? - спросил его вождь, когда Лаврентий Павлович уселся напротив, за низенький столик. "Отец народов" сам наполнил бокалы красным грузинским вином, терпким, как воспоминания детства.
- Знаю, - проворчал Берия. - Этот человек арестован. Сейчас его основательно допрашивают.
- Кого... допрашивают? - лениво поинтересовался Сталин, задержав рюмку на весу, на полпути до столика.
- Никакой он не полковник. Бывший жандармский подпоручик.
- Слушай, Лаврентий, - болезненно поморщился Сталин, - ты что... не проспался? Кто - жандармский подпоручик? Полковник НКВД Колыванов?
- Так речь о Колыванове?! Если бы он оказался жандармским подпоручиком, я бы давно повесил его на колючей ограде ближайшего лагеря. Твое здоровье, Иосиф Виссарионович.
Сталин мрачно осмотрелся по сторонам, словно искал, кого бы позвать, чтобы выдворить этого порядком поднадоевшего ему земляка с закрытой веранды, через окно которой врывался взбудораживающий аромат сосны и лесных цветов. От него не ускользнуло, что Берия обратился к нему на "ты", чего этот "внебрачный сын Ежова" уже давненько не позволял себе. Но еще больше раздражало вождя, что шеф НКВД не в состоянии понять, о ком он повел речь. Точно так же, как он, Сталин, не способен понять, о каком жандарме здесь упоминалось. Тем более что он вообще терпеть не мог, когда в его присутствии кто-либо осмеливался всуе упоминать о жандармах.
- Я имел в виду этого дворового проходимца, подпоручика Рогачева, - уловил Берия его томление. - Который как-то звонил твоему помощнику...
- Товарищ Берия, я пригласил вас, чтобы поговорить о деле государственной важности, - неспешно прервал его Сталин, и посеревшее худощавое лицо его покрылось патиной из оспин и веснушек, превращая его в неприветливую ритуальную маску горца-изгоя.
Берия нервно допил вино, издерганно зажевал его ломтиком буженины.
- Этот бывший жандармский подпоручик арестован нами только вчера. Все эти годы он работал счетоводом в одной подмосковной конторе. Ума не приложу, почему его до сих пор не то что не кокнули, а даже ни разу не арестовывали.
- Слушай, почему ты вновь говоришь мне о жандарме? - почти проскрипел зубами "отец народов". - Всех жандармов перестреляли еще в двадцатых. Их давно не должно быть.
- Это он, подпоручик, все время говорит о вас, товарищ Сталин. Заявляет, что знаете его. Что у него для вас есть важное сообщение. И что вы обязательно пожелаете принять его, как только услышите его имя - Панкратий Рогачев. Он же - тайный агент охранки по кличке Вагула. Утверждает, что помнит вас по ссылке в Вологде . А главное, есть подозрение... - Берия замялся и, прокашлявшись, неожиданно замолчал.
Сталин вновь налил себе вина, выпил и почти с ненавистью уставился на Берию. В какое-то время Лаврентию показалось, что ненависть его была замешана на страхе. Но шеф НКВД сразу же попытался развеять это впечатление: "Слишком привык видеть в глазах своих собеседников страх, вот и почудилось..."
- Там много было жандармских вагул, Лаврентий. Почему ты заговорил со мной именно об этом Вагуле-подпоручике? - Взгляд вождя вновь застекленел. Это был холодный расчетливый взгляд убийцы.
- Он не дает показания, утверждая, что должен сообщить лично вам нечто очень важное. Мы, конечно, могли бы "уговорить" его, но пока что воздерживаемся. Представьте себе, до сих пор ни одного доноса на него не обнаружилось, что само по себе весьма подозрительно.
- Только за это ты уже готов арестовать человека, - по-грузински молвил Сталин, мстительно улыбнувшись. - Знаешь, что о тебе в народе говорят?
- Уже молчат. Отговорил наш народ, Коба, - побагровел Берия, тоже перейдя на грузинский. - Все, кто мог, отговорил. Потому что зауважали. Если и вспоминают, то лишь как о верном сталинце, ученике "любимого всеми отца народов". Будь я проклят, что начал с тобой этот разговор. Только потому начал, что подумал: вдруг кто-то сообщил тебе о жандарме Вагуле. За которым тянется старый, вологодский еще след охранки... Черт его знает, что такого он желает сообщить тебе. Да так рвется, что не побоялся раскрыться. Мы ведь почему арестовали его? Да потому, что, почуяв, что к нему один наш стукач подступается, письма тебе писать вздумал. Два отправил, идиот недострелянный, третье - не успел.
- Что же он писал в этих письмах?
- Просил о встрече с тобой. Только о встрече. Хотел сообщить что-то важное "лично товарищу Сталину". Если бы не эти письма, проходил бы, как обычный...
- Как обычный "враг народа", - перебил Сталин. - Но он решил, что есть возможность умереть знакомцем Иосифа Джугашвили. Он меня не интересует, Лаврентий. Куда больше могут заинтересовать все те, кто еще, кроме тебя, читал его письма.
- Никто, кроме следователя.
- Следователь, Лаврентий, меня тоже не... интересует. Понимаешь? А говорить мы с тобой будем о другом человеке, допросить которого ты пока не можешь, - о Бормане.
- О ком?! Бормане?! Этого рейхслейтера или кем он там при фюрере числится, я еще действительно не арестовал.
- Был бы он у тебя, мы бы с ним поговорили сейчас... о Берии. И вообще я еще подумаю, - угрюмо шутил вождь всех угнетенных пролетариев, - не разменяться ли нам с фюрером: Бормана на Берию?
38
Гость ждал Марию-Викторию на борту "крейсера", как ждут священника, перед которым неминуемо придется исповедоваться, хотя приступать к исповеди страшновато.
- Вы извините, синьора княгиня, что я столь нежданно, - все тот же серый костюм, стального цвета туфли и серая шляпа, которую пришелец с горной дороги мял в руках с непосредственностью батрака, случайно попавшегося на глаза своему хозяину. - У меня не было иного выхода, кроме как добираться сюда по морю...
- Вы забыли представиться, страдалец. - Разговор происходил на носу яхты, и Мария-Виктория имела все основания предположить, что гость забился туда, прекрасно зная, что теперь из здания его ни рассмотреть, ни тем более подстрелить невозможно. И уж совсем не верилось ей, что у виллы он появляется впервые.
- Сильвио.
- Вы ведь не папа римский, Сильвио, и не зять Муссолини, чтобы представляться, называя только свое имя. Тем более - вымышленное.
- Это мое настоящее, княгиня. - Он выглянул из-за угла надстройки и, убедившись, что Морской Пехотинец остался на корме, добавил: - Сильвио Пореччи.
- Вот видите, сразу же всплывают подробности. А то мой механик уже начал сомневаться: стоит ли нам и дальше проявлять знаки гостеприимства. Что вы могли бы сообщить такого, что удержит меня от требования немедленно покинуть "Мавританию"?
- Мне нужно встретиться со штурмбаннфюрером СС Отто Скорцени.
Мария-Виктория взглянула на него с искренним сочувствием и грустно улыбнулась. Многое она отдала бы, чтобы найти человека, которому можно было бы заявить: "Мне нужно встретиться со штурмбаннфюрером Скорцени", рассчитывая при этом если не на помощь, то хотя бы на сочувствие.
- Если я верно поняла, вы упомянули имя некоего штурм-баннфюрера.
- Скорцени, синьора Сардони.
- Не скрою, имя знакомое. Но почему вы решили, что своими планами вам следует поделиться именно со мной?
- Я - офицер итальянской контрразведки. Правда, у меня возникли кое-какие трения с руководством. И, если говорить откровенно, сейчас мне не очень-то доверяют. Но сути дела это не меняет.
- Сумели убедить себя в этом?
- Пусть моя профессия служит вам гарантией того, что я не ошибся.
- Вы покорили меня, - мягко съязвила Сардони. - Послушайте, как вас там...
- Капитан Сильвио Пореччи.
- Вы-то сами когда-нибудь встречались со Скорцени? Видели его, хотя бы издали?
- До сих пор считал, что этого мне не дано. Но с ним встречался мой друг флотский лейтенант Конченцо. Штурмбаннфюрер должен помнить этого парня, он завербовал его во время поиска места заключения Муссолини. - У Пореччи было крупное, мясистое, совершенно не итальянское лицо, с широким багровато-прыщавым носом и слегка раскосыми глазами. Беседуя с княгиней, он все время с силой ударял кулаком правой о раскрытую ладонь левой руки, словно боксер, которому не терпится выйти на ринг, чтобы сразиться с давним соперником.
- Допустим, он помнит его... - Мария-Виктория даже не заметила, что начала вести себя так, будто представляет здесь "первого диверсанта рейха". - Что дальше?
- Нет, я сомневаюсь в том, что помнит. Этот римлянин буквально помешан на истории Древнего Рима, легионерах и прочей антикваристике. И даже утверждает, что ведет свой род чуть ли не от диктатора Камилла . Весь экипаж крейсера "Италия", на котором он служил, наслышан был о его "священном" медальоне, на одной стороне которого выгравирован профиль Македонского, на другой - Наполеона. Его кумиров.
- К чему все эти детали?
- К тому, что именно этот лейтенант помог Скорцени установить, что Муссолини содержат вовсе не на крейсере "Италия" и что, распуская слух об этом, контрразведка короля Виктора-Эммануила пытается навести агентов абвера и СД на ложный след. Это я к тому, что "первый диверсант рейха" должен быть признателен Конченцо.
- Напоминанием об этом "флотоводце" вы доведете Скорцени до слез умиления.
Капитан жаждуще облизал губы, отпустил узел серого, в крапинку галстука и обиженно взглянул на все еще не спешащее к закату солнце. Как будто ожидал, что с наступлением заката беседовать с этой аристократкой будет проще.
- Мне уже начинает казаться, что я зря следовал за вами почти от самой Генуи. Почему мне не удается убедить вас, что нам предстоит серьезный разговор?
- Потому что до сих пор не сообщили главного.
- Вы правы. Дело вот в чем...
- Простите, не желаете ли искупаться?
- Что? - почти с ужасом взглянул Пореччи на море.
- Я предлагаю искупаться. Что нас так удивило? Пойдемте со мной, - пошла она вдоль борта. - Сержант, - окликнула Шеридана. - Укажите синьору Пореччи каюту, в которой он сможет принять пляжный вид, и выделите гостевые купальные принадлежности.
- Странная вы женщина, - едва слышно проворчал капитан, однако спорить не стал.
- Обычно в подобных случаях говорят о моей неподражаемости, - мило улыбнулась княгиня.
* * *
Вначале вода показалась холодноватой, но вскоре тело привыкло к ней, и Мария-Виктория плыла, неспешно рассекая штилевую гладь залива, словно бы парила в "летающем" сне. На той стороне бухты, откуда на случайной лодчонке добрался до "крейсера" опальный контрразведчик, находился небольшой скалистый островок. Охваченный ожерельем из четырех гранитных скал, он напоминал каменный бутон, посреди которого, словно некий камень-лазурит, поблескивало еще более миниатюрное озерцо. А дополняли райские кущи этого затерянного мира две буковые рощицы, которые, окаймляя озеро, в южной части его расступались, являя миру пленяющий зеленью трав лесной луг, по которому, подчиняясь фантазии Творца, были почти симметрично разбросаны розоватые валуны, напоминавшие своей красотой необработанные глыбы каррарского мрамора.
Только недавно, изучая документы, касающиеся "Орнезии", Мария-Виктория открыла для себя, что этот как бы ничейный островок не просто прилегает к территории виллы, но и был почти куплен последним ее владельцем, одним из отпрысков рода Альдобрандини, принадлежащего к древнему сонму "черной" ватиканской знати . "Почти", потому что купчую на этот островок Витторио Альдобрандини оформил незадолго до того, как вилла - через нее, княгиню Сардони - перешла во владение "папессы". Бывший владелец успел внести лишь залог в виде сорока процентов его стоимости.
Мария-Виктория сразу же напомнила об этом "папессе", и была удивлена, что Паскуалину ничуть не смутили ни огромная сумма, ни сроки, в которые владелец потребовал оплатить сделку. Буквально через три дня эти деньги поступили на его счет с "Банка ди Рома" .
Конечно, княгиня ни на минуту не забывала, что истинной хозяйкой виллы является "святая Паскуалина", тем не менее ощутила гордость от того, что теперь в ее, пусть даже временном владении оказался и этот крохотный лигурийский мирок.
- Станете уверять, что мы находимся у острова пиратских кладов? - спросил капитан Пореччи. Крейсер он оставил позже княгини и теперь демонстрировал все свое искусство пловца, чтобы догнать ее.
- Вообще-то его называют Скалой Любви, и я не собираюсь ни подтверждать справедливость этого названия, ни опровергать его.
- И все же я не зря упомянул о кладах. Именно об одном из них и пойдет речь.
- Пиратском?
- Относительно. Могу ли я полагаться на ваше молчание, княгиня?
- Куда более увереннее, чем на себя.
- Само собой разумеется, что настоящий разговор получится лишь тогда, когда нам удастся заманить на "Орнезию" "первого диверсанта рейха". Но у меня нет выбора. Чтобы превратить вас в свою союзницу, я попросту вынужден приоткрыть занавес.
- Делайте это смелее. У меня нет доказательств, что на яхте установлена подслушивающая аппаратура. Но на всякий случай увела вас с "Мавритании".
У Скалы Любви была лишь одна бухточка, представлявшая собой каменистую отмель. Прежде чем выйти на нее, Мария-Виктория ухватилась за выступавшую из воды вершину скалы и подождала, пока капитан приблизится. Покрытый водорослями утес был скользким, и от него исходил такой рыбный дух, словно это была корма полузатонувшего рыбацкого баркаса.
- Так что там у вас, Сильвио? - впервые назвала его по имени.
Мужчина остановился слишком близко от нее, и Мария-Виктория ощущала, как время от времени их бедра соприкасались, заставляя ее чувственно вздрагивать. Контрразведчика, конечно, трудно было отнести к разряду красавцев, но тело у него оказалось довольно крепким, тренированным, да и ширина плеч заставляла верить, что в мире все еще существуют мужчины, на груди которых можно поплакаться, чувствуя себя слабой и беззащитной.
- Вам когда-нибудь приходилось слышать о "золоте Роммеля"?
- О золоте кое-какое представление я имею, - отшутилась княгиня. - А вот о сицилийском пирате Роммеле слышать не приходилось.
- На Сицилии о нем тоже не знают. Это всего лишь фельдмаршал Германии.
- Ах, речь идет об "Африканском Лисе" Эрвине Роммеле?! Откуда у солдата золото? О чем вы, Сильвио?
- Вопрос "откуда" не стоит - из Северной Африки. Потеть приходится над другим вопросом: "Куда оно подевалось?" Золото, алмазы, прочие драгоценности. Судьбу одной части этих сокровищ, которую составляли картины и денежные купюры разных стран, мне уже удалось в какой-то степени проследить. Они спрятаны на суше: в Австрии и здесь, в Италии, на побережье Тоскании .
- Но у вас конечно же есть более конкретные координаты.
- В общем-то - да, - не без колебания признак Пореччи, все еще не воспринимая Марию-Викторию в качестве сообщницы. И все же Сардони впервые взглянула на Сильвио с нескрываемым уважением. Оглянувшись, она не смогла определить, в какой части "крейсера" находится Морской Пехотинец, но почему-то не сомневалась, что тот наблюдает за ними, упершись окулярами бинокля в стекло одного из иллюминаторов. И, ясное дело, ревнует. Однако ни американец, ни его ревность Сардони сейчас не интересовали.
- Достаточно точные? - теперь девушка сама потерлась плечом о его плечо и сделала вид, что не заметила, как Сильвио оказался чуть позади нее. Наплывая, он прижался к ее спине, и одна рука как бы невзначай, в поисках опоры, скользнула по груди. Мария-Виктория почувствовала, что погрешила бы против истины, если бы дала понять мужчине, что прикосновения его неприятны.
- Вполне приемлемые для того, чтобы начинать поиски.
- Прямо сейчас, когда еще продолжается война?