В подобном непринужденном духе болтали до самого королевского дворца. Напоследок еще раз напомнив о рождественском приглашении, Густав высадил Григория и приказал кучеру ехать дальше. Через несколько секунд карета затерялась в лабиринте улочек, выходивших на площадь. Григорий обернулся к преисполненному мрачным величием сооружению, склонил голову на бок, прищурил левый глаз и посмотрел на дворец так, словно это была крепость, которую необходимо взять штурмом.
В определенном смысле так оно и было… Только "победить" он должен не дворец, а его королевское величество Карла XII. Так как на самом деле от сегодняшнего визита зависела дальнейшая судьба не только самого Григория, но всей семьи гетмана Орлика. Пока отец занят благородным делом освобождения украинских земель от московских поработителей, кто-то же должен проявлять заботу о его жене и остальных детях…
Кто-то – это именно он.
Григорий Орлик, старший сын супружеской четы Орликов.
Поправив одежду, юноша направился к ближайшему из охранявших дворцовые входы гвардейцу и, протянув бумагу с личной подписью и печатью Миллерна-старшего, сказал:
– Его величество назначил мне на сегодня аудиенцию. Пожалуйста, проведите меня к его высочайшей милости канцлеру, как сказано в этой записке.
Миллерн-старший встретил Григория в небольшой хорошо освещенной внутренней комнате, придирчиво осмотрел с ног до головы, пробормотал:
– Вид скромный, но приличный… Как и писал Густав, вы производите хорошее впечатление, юноша.
Потом выдержал небольшую паузу и осторожно добавил:
– По крайней мере, на первый взгляд. Ну хорошо, давайте подготовимся к аудиенции…
Когда мальчик снял верхнюю одежду, канцлер снова придирчиво осмотрел его, попросил повернуться так и этак. Еще бы: ведь сейчас этому первенцу благородной, но все же окончательно обнищавшей супружеской четы надлежало предстать перед глазами его величества – значит, все должно быть идеально!
Григорий предвидел, что приблизительно так и произойдет. Он в самом деле заготовил… кое-что не совсем благовидное, но, ясное дело, не спешил демонстрировать это немедленно: ведь предназначался "сюрприз" для королевских глаз, а не канцлерских. Когда они шли на аудиенцию, юноша незаметно вытянул булавку из манжеты на левом рукаве рубашки, быстро заколол ее под ворот камзола, а манжету незаметно зажал мизинцем и безымянным пальцем левой руки. Едва успел проделать это, как канцлер посмотрел на него и тихо сказал:
– Пришли.
Сразу же слуга, шедший впереди, распахнул тяжелые резные двери. Оттуда прозвучало:
– Его высочайшая милость канцлер Миллерн и господин Орлик!
Так вот, очень просто и незатейливо: "Господин Орлик"! Словно бы он вовсе не был юным гетманычем, потомком правителя украинских земель… хоть и в изгнании.
С другой стороны, возможно, прислужнику просто тяжело выговорить чужеземный титул – "гетманыч"? В любом случае, требовать большего сейчас не время. Главное, что он таки добился королевской аудиенции. Сам добился – то есть не благодаря отцу, а исключительно через личное знакомство с юным Густавом Миллерном. Только бы воспользоваться ситуацией…
Об этом думал Григорий, вместе с канцлером вежливо склоняясь перед королем, который, не поднимаясь с трона, ответил коротким кивком головы.
– Ваше величество, разрешите представить вам Григора Орлика, студента Лунденского университета, соученика моего сына, – вежливо сказал канцлер, когда посетители раскланялись с Карлом.
– А мы, собственно, давненько уже знакомы, – ответил король, внимательно присматриваясь к юноше. – Если не ошибаюсь, еще со времен моих гостин в Бендерах…
– У вашего величества прекрасная память… – подхватил Григорий.
– Та-та-та, сразу с комплиментов начинаете, молодой человек. – Карл резко хлопнул в ладоши, приказывая юноше умолкнуть. Но про себя Григорий отметил, что королю его слова приятны. – Ну скажите, почему бы я не запомнил старшего брата моего крестника Якоба Орлика?!
– Тем не менее, вашему величеству есть о ком вспоминать и без меня. За десяток бурных лет, прошедших в ратных и государственных делах…
– О-о-о да, вы правы: славное время, преисполненное славных дел!
Карл вопросительно оглянулся на канцлера, господин Миллерн почтительно кивнул.
– Впрочем, если моя память, которую вы сразу же похвалили, не предает своего хозяина, мы виделись и после Бендер? – спросил король.
– Совершенно верно, ваше величество. В тот раз меня зачислили фенрихом в гвардию, и я имел честь служить вашему величеству, принимая участие в обороне Штральзунда.
– Да-да, вы стали гвардейцем… А каким же образом оказались в Лунденском университете?
– Прослужив год, ушел из гвардии.
– Неужели войны испугались? – наморщил лоб король.
– Ничуть нет, ваше величество!
– Ответ, достойный настоящего солдата. Но поступок разнится с ответом! Почему оставили военную службу? Объяснитесь, прошу.
Григорий попробовал оценить ситуацию. Здесь бы и заявить его величеству прямо и откровенно, что семья Орликов настолько обнищала, что родители так и не смогли заказать старшему сыну приличного мундира, поэтому он выглядел в сравнении с другими гвардейцами "белой вороной". Но говорить такое в самом начале беседы… и вот так, в глаза… Нет-нет, так можно все испортить! И Григорий сказал:
– Зачем вашему величеству необразованные солдафоны? Разве не лучше овладеть разнообразными науками, а уже потом добывать саблей военные победы для славы вашего величества?
– Гм-м-м… – Король отклонился немного назад и, не сводя придирчивого взгляда с юноши, спросил у канцлера: – И что вы на это скажете, Миллерн?
– Скажу, что теперь не удивляюсь, почему в письмах моего Густава столько внимания уделялось этому юноше.
– Хорошо, – Карл хлопнул в ладоши и позвал лакеев: – Стулья для обоих гостей, быстро!
Когда они уселись рядом с троном, король вдруг обратился к Григорию на латыни:
– По-шведски вы, молодой человек, разговариваете удивительно чисто, по крайней мере, я акцента не заметил. А вот хорошо ли усвоили благородный язык поэтов, философов и дипломатов?
– Надеюсь, что так… хотя об этом следовало бы спросить не покорного слугу вашего величества, а моих достойных учителей, – юноша столь же непринужденно перешел на латынь.
– А знаете, канцлер, он мне нравится все больше, – сказал Карл Миллерну, а потом продолжил: – Теперь расскажите-ка подробнее о состоянии дел вашей благородной семьи. И пожалуйста, на латыни, на латыни…
– Что же интересует ваше величество прежде всего: мои университетские успехи или состояние дел моих близких?
– И то и другое, – улыбнулся король. – Я давненько не видел не только вашу матушку, но и отца, моего храброго приятеля Филиппа Орлика. Как им здесь живется?
– Но ваше величество! Не говоря о том, что мой благородный отец постоянно находится в разъездах, опекаясь делом возвращения казачества на родную Украйну… Итак, отца я не видел более года… наверное, как и ваше величество…
– Ну и что?
– Кроме того, я уже несколько месяцев не был дома, поскольку живу при университете. Поэтому все, что знаю о матушке, братьях и сестрах, – все это вычитал в письмах доброй моей матушки Ганны…
– Ну а мне даже писем не пишут! – пожал плечами король. – Поэтому рассказывайте, юноша, рассказывайте поскорее и не заставляйте меня ждать слишком долго. Ведь я – само внимание…
Пришлось рассказывать. Его величество Карл слушал внимательно, не прерывая, только время от времени обменивался многозначительными взглядами с канцлером Миллерном – как заметил Григорий, когда речь шла о делах гетмана Орлика и казаков-изгнанников.
Когда в непринужденной беседе прошло минут двадцать, Григорий решил, что пора приводить в действие неблаговидный "сюрприз". С рассказа о семье он незаметно перешел к общей оценке политических раскладов в Европе и к дальнейшим перспективам ведения Северной войны, а от этого – к тонкостям изучения в университете военного дела и, эмоционально взмахнув руками, отпустил два прилично сомлевших пальца левой руки. Разорванная манжета, которую ничто уже не удерживало, развернулась наподобие белого капитулянтского флага. На лице канцлера Миллерна появилось такое выражение, словно он разжевал горсть горького перца.
– О-о-о, юноша! А это что такое? – король мигом оживился и указал на разорванную манжету.
– Где? – Григорий проследил за взглядом его величества, а когда "увидел" поврежденную одежду, изобразил на лице смесь досадного удивления и огорчения. Похоже, это ему вполне удалось, поскольку Карл недовольно процедил сквозь зубы, с благородной латыни мигом перейдя обратно на шведский:
– Вот как вы, юноша, приготовились к столь важному визиту?!
Бросив короткий взгляд на Миллерна (казалось, канцлер был готов непристойно ругаться), Григорий напряг мышцы нижней челюсти (от чего она мелко задрожала), придержал дыхание и словно через силу пробормотал:
– Извините, ваше величество, я же не нарочно… То есть, она не нарочно…
– Кто – она?!
– Манжета…
И резкими порывистыми движениями юноша стал заправлять разорванную манжету в рукав камзола.
– При чем здесь она?! – пришел в негодование Карл. – Ваша рубашка – это всего лишь ваша вещь, за состояние которой отвечает ее хозяин!
– Извините, ваше величество…
– Ох, юноша, юноша! Едва лишь вы начали мне нравиться, как вдруг…
Карл раздраженно хлопнул ладонью по колену и спросил:
– Ну объясните, пожалуйста, у вас что, нет более приличной рубашки, чем эти лохмотья, которые рассыпаются буквально на глазах вашего короля?!
– Ваше величество могут не поверить… тем не менее, это моя лучшая, новейшая рубашка, клянусь честью! – горячо вскрикнул Григорий. Это была чистая правда. За исключением лишь одной детали: конечно, юноша не мог сказать, что утром собственноручно разорвал левую манжету, а потом аккуратно сколол ее булавкой, чтобы это не обнаружилось преждевременно – только в нужный момент аудиенции.
– В самом деле? Хм-м-м…
Карл неожиданно задумался, потом сказал:
– Но если у молодого гетманыча, старшего сына лидера казацкой нации гетмана Орлика, нет более приличной рубашки в такой важный день, как…
После этих слов в тронном зале воцарилась тяжелая тишина. Король сверлил юношу придирчивым взглядом. Канцлер смотрел на него, словно на розу, которую ярмарочный фокусник вытянул из шелкового платка. Григорий сделал каменное лицо и почти не дышал.
– Скажите честно, юноша, каково состояние дел вашей благородной семьи? – спросил наконец Карл. – Только не повторяйте в который раз, что у вас все хорошо…
– Не знаю, что и ответить вашему величеству, – честно сознался юноша. – Могу лишь повторить, что сам не видел добрую мою матушку, братьев и сестер уже несколько месяцев. А относительно манжеты… Поверьте, ваше величество, еще вчера она была целой …
(Между прочим, это была чистая правда!)
– …и еще можете поверить, что это – самая новая, наилучшая моя одежда! Просто я думаю, когда ваше величество находились в затяжных походах, то также носили один и тот же мундир на протяжении многих дней и месяцев.
– Черт побери! – не выдержал король. – Относительно мундира на войне вы, гетманыч, таки правы! Но вы же сейчас не на войне! К тому же, ваша добрая матушка могла бы прислать вам денег…
– Извините, ваше величество, но пока казаки находятся в изгнании, считайте, что наша война против московского царя Петра продолжается, – теперь Григорий говорил, горделиво подняв подбородок. – Что же касается денег от матери… Ваше величество, я даже, рискуя впасть в немилость перед всемогущим Карлом Шведским, не стану грабить свою семью. Лишней копейки с них не возьму! Пусть лучше братьям и сестрам перепадет. Да…
Снова в зале воцарилась напряженная тишина. Казалось, что все необходимые слова уже сказаны. И все же Григорий в мыслях умолял: "Ну-ка, ваше величество, упомяните об общине! Ну, пожалуйста, упомяните!" – это был бы очень, очень уместный последний штрих.
Неизвестно, становится ли мысль материальной или же все это глупые россказни… Тем не менее, после некоторого молчания король произнес тихо и медленно:
– Хорошо, молодой человек, оставим ваших близких… Но разве другие казаки не способны поддержать своего предводителя и его семью?
Неимоверным усилием воли Григорий сохранил на лице беспристрастное выражение, когда отвечал:
– Ни в коем случае, ваше величество, мои благородные родители не примут помощи от общины. Ведь подавшись из Украйны вслед за вашим величеством, казаки оставили все имущество, которое сейчас реквизировано захватчиками-московитами. Единственное их и наше богатство – это военная казна, да и та почти опустела. Поэтому да отсохнет рука того, кто посягнет на эти деньги, предназначенные прежде всего для освобождения святой нашей Украйны!..
Здесь Григорий цокнул языком, вздохнул и после очень недолгой, но выразительной паузы добавил:
– Да и не к лицу семье светлейшего гетмана жить лучше других, когда община бедствует. Нет-нет, ваше величество, мои благородные родители правильно делают, что не принимают и никогда не примут помощи от общины. Наоборот – будут помогать другим, чем только смогут.
Странное молчание воцарилось после этого в тронном зале. Карл вцепился руками в трон так, что аж побелели пальцы и привстал, дыша тяжело, с присвистом. Удивленный столь драматической реакцией Миллерн ошеломленно поглядывал то на одного, то на другого. А Григорий смотрел просто в глаза королю таким ясным и чистым взглядом, что заподозрить в его словах любой скрытый подтекст было никак невозможно…
Но подтекст ведь был, да еще какой!
"Пусть отсохнет рука того, кто посягнет на средства военной казны!"
Григорий хорошо рассчитал последний удар: ведь однажды случайно узнал от отца, что незадолго до Полтавской битвы покойный гетман Мазепа одолжил Карлу немалую сумму из военной кассы. Находясь продолжительное время вне границ родной Швеции, король стал ощущать недостаток денежной наличности, а ему ведь приходилось платить солдатам. Мазепа пошел на эту жертву, хотя в результате лишился поддержки запорожских казаков – так как теперь сам не имел, чем заплатить своим войскам… Вот так при нем остались только сердюки и небольшое количество самых преданных сторонников, которых во время Полтавской битвы держали в тыловом резерве, так и не бросив в бой.
Без сомнения, Карл помнил об этом займе. И сейчас, очевидно, в который уже раз вспомнил, что до сих пор не возвратил одолженное. Но ведь король не знал, известно что-то Григорию об этом неблаговидном деле или юноша чистосердечно рассуждает вслух о казацкой чести и благородном долге освобождения отчизны. Хуже всего, что король не мог спросить откровенно: "Вы намекаете на мои и покойного гетмана Мазепы денежные расчеты?" – поскольку если гетманыч разглагольствовал просто так, без всяких задних мыслей, Карл тем самым разоблачил бы себя с головой.
Молчание стало гнетущим. Король медленно опустился на трон, откинулся на спинку, вытер густой пот со лба и сказал:
– Хорошо, молодой человек, теперь я имею полное представление о неутешительном положении казацкой общины, вашей благородной семьи и вашем лично. Благодарю вас, Миллерн, – он искоса взглянул на канцлера, проверяя его реакцию, – благодарю за то, что нашли возможным представить мне юного гетманыча Орлика. Признаюсь, сегодня я словно бы впервые познакомился с ним, хотя на самом деле мы знакомы уже давно. Что же касается вас, юноша…
Карл на секунду задумался, потом торжественно изрек:
– Обещаю, что в ближайшее время вам подыщут соответствующее прибыльное место на государственной службе – таково мое королевское слово!
– Но, ваше величество, а как же быть с моим обучением в Лунденском университете?! – изумился Григорий. – Я стремлюсь овладеть всеми необходимыми науками, лишь бы как можно лучше послужить вашему величеству…
– Не волнуйтесь, молодой человек, вам подыщут место таким образом, чтобы вы могли одновременно продолжать университетские занятия.
– Благодарю, ваше величество!
Григорий буквально взвился со стула, но поклониться в знак благодарности так и не успел, поскольку король остановил его властным жестом и продолжил:
– Погодите, это еще не все… Учитывая особое положение благородной семьи верного моего соратника и храброго приятеля гетмана Филиппа Орлика, я решил назначить его семье специальный пенсион согласно статусу. Прошу вас, канцлер, лично проследить за исполнением. Лично проследите, понятно? Ведь это – мой королевский дар единомышленникам и верным слугам шведской короны.
Потом воздел вверх указательный палец правой руки и закончил:
– Запомните мои слова, молодой человек: когда-нибудь вы станете выдающимся дипломатом… при ваших знаниях латыни и некоторых других талантах! Это говорю вам я – Карл XII, Божьей милостью король славной Швеции… Вот теперь сказано все, что нужно. Теперь можете благодарить, разрешаю.
Григорий не поскупился на поклоны и комплименты. Король замер на троне в величественной позе античного бога, канцлер наблюдал за обоими с нескрываемым удивлением – поскольку так и не понял, что же произошло прямо у него на глазах. Хотя ясно почувствовал: что-то таки произошло…
После Миллерн провел юношу назад во внутреннюю комнатушку, подтвердил, что теперь не только юный Густав, но и сам шведский канцлер от своего имени приглашает юного гетманыча Орлика на празднование Рождества. Добавил на прощание:
– Не знаю, каким именно образом вы приворожили его величество. Но, без сомнения, нужно иметь незаурядные таланты и характер, чтобы добиться такого…
Возле дворцовых ступенек Григория ожидал экипаж: Миллерн распорядился отвезти его домой. Однако юноша приказал кучеру ехать в другое место, на окраину… туда… туда!..
Да, прежде всего о сегодняшнем успехе хотелось сообщить совсем другим людям… Пожилому казаку и его красавице-дочери. Ведь в ближайшее время Григорий надеялся назвать Семена Пивторака вторым отцом, а его доченьку, красавицу Софийку – любимой женой! Теперь, когда сам король Карл распорядился подыскать юноше доходное место, не грех и сватов засылать. Э-э-эх, и ушкварят же они свадьбу! Узнает шведская столица, как умеют гулять казаки!
Впрочем, овеянный мечтами дом на окраине, так часто грезившийся во сне, выглядел с улицы нежилым, потому что все подходы к нему напрочь замел густой снег. Было уже темно, поэтому только подъехав совсем близко, юноша убедился, что даже дымок над дымовой трубой не вьется. Приказав кучеру подождать, Григорий подбежал к дверям и принялся изо всех сил колотить в них кулаками. Ответа он так и не получил, кроме печального эха… Интересно, что это значит?!
Предчувствуя недоброе, юноша обошел вокруг дома, присел около штабеля дров, разгреб снег возле крайнего чурбана, отодвинул в сторону дощечку, начал искать в тайнике…
Слава тебе, Господи – там и в самом деле лежал небольшой кожаный мешочек.
А в нем – бумага!
Весть от любимой…
Но…
Нет-нет, что-то не так! Почему-то слишком толстым казалось на ощупь письмо в мешочке… Софийка плохо знала грамоту (и Григорий надеялся исправить этот ее недостаток), а потому обычно едва выводила несколько обнадеживающих кротких слов. Здесь же…