Хотя этот проводник и не вызывал особого доверия, я снова вышел из машины и начал продираться через густой кустарник. Вскоре дорога стала лучше. Уже смеркалось, когда за небольшой лимонной рощицей показались контуры большого здания. Заросли сменились страшно сухой травой, она шелестела под ногами, как сожженная бумага. Дом, бесформенный, темный, на редкость безобразный, с остатками разрушившегося портала, большим кольцом окружала высокая проволочная ограда.
Солнце заходило, а я все еще не мог найти входа. Я принялся громко звать хозяина, но без всякого результата - все окна были наглухо закрыты ставнями, и я уже начал терять надежду, что внутри кто-нибудь есть, когда ворота открылись и в них появился человек.
Он жестом показал, куда мне нужно идти: калитка, притаилась в таких зарослях, что я никогда бы сам не обнаружил ее существования. Защищая лицо от колючих веток, я добрался до нее: она была уже отперта. Человек, отворивший калитку, был похож не то на монтера, не то на мясника. Это был толстяк с короткой шеей, в пропотевшей ермолке на лысой голове, без пиджака, но в длинном клеенчатом фартуке, надетом поверх рубашки с завернутыми рукавами.
- Простите, здесь живет доктор Диагор? - спросил я.
Он обратил ко мне свое лишенное выражения лицо, какое-то слишком большое, бесформенное, с обвисшими щеками. Такое лицо мог иметь мясник. Но глаза на лице были ясные и острые, как нож. Человек не произнес ни слова, только взглянул на меня, и я понял, что это именно он.
- Простите, - повторил я, - доктор Диагор, верно?
Он подал мне руку, маленькую и мягкую, как у женщины, и сжал мою кисть с неожиданной силой. Потом пошевелил кожей головы, причем ермолка съехала у него на затылок, всунул руки в карманы фартука и спросил с оттенком пренебрежения:
- Чего вы, собственно, от меня хотите?
- Ничего, - ответил я тотчас же.
Я отправился в это путешествие без размышлений, готовый ко многому: я хотел познакомиться с этим незаурядным человеком, но не мог согласиться на то, чтобы он меня оскорблял. Я уже обдумывал план возвращения, а он смотрел на меня, смотрел и, наконец, изрек:
- Разве что так. Пойдемте…
Был уже вечер. Доктор провел меня к угрюмому дому и скрылся в мрачных сенях, а когда я вошел за ним, разнеслось каменное эхо, словно мы оказались в нефе костела. Хозяин легко находил дорогу в темноте: он даже не предупредил меня перед ступенькой лестницы. Я споткнулся и, мысленно проклиная его, начал подниматься наверх.
Мы вошли в комнату с единственным завешенным окном. Форма этого помещения и прежде всего необычно высокий сводчатый потолок заставляли подумать скорее о башне, чем о жилом доме. Помещение загромождала тяжелая черная мебель, покрытая потускневшей от старости политурой, стулья с неудобными спинками были изукрашены замысловатой резьбой, на стенах висели овальные миниатюры, в углу стояли часы - настоящая крепость с циферблатом из полированной меди и маятником размером с эллинский щит.
В комнате было довольно темно - электрические лампочки, скрытые внутри сложной лампы с запыленным абажуром, кое-как освещали квадратный стол. Мрачные стены с грязно-рыжей обивкой поглощали свет, и все углы казались черными. Диагор остановился у стола, держа руки в карманах фартука: казалось, мы чего-то ждем. Я поставил чемоданчик на пол, и в этот момент большие часы начали бить. Чистыми сильными ударами они пробили восемь, потом в них что-то захрипело, и вдруг послышался бодрый старческий голос:
- Диагор! Ты бандит! Где ты? Как ты смеешь так со мной поступать! Отвечай! Слышишь? Ради бога! Диагор… все имеет свои границы!
В словах дрожали одновременно ярость и отчаяние, но не это удивило меня больше всего. Я узнал голос: он принадлежал профессору Коркорану.
- Если ты не отзовешься… - падали слова угрозы.
Но тут снова захрипел часовой механизм, и все смолкло.
- Что это?.. - воскликнул я. - Вы вставили граммофон в этот почтенный ящик? И не жаль вам времени на такие игрушки?
Я сказал это намеренно, мне хотелось его задеть. Но Диагор, словно не слыша, потянул за шнурок, и снова тот же хриплый голос наполнил комнату:
- Диагор, ты пожалеешь об этом… Можешь быть уверен! Все, что ты испытал, не оправдывает оскорбления, которое ты мне нанес! Думаешь, я унижусь до просьб?..
- Ты уже сделал это, - нехотя бросил Диагор.
- Лжешь! Ты негодяй, трижды негодяй, трижды негодяй, недостойный звания ученого! Мир когда-нибудь узнает о твоей…
Зубчатые колесики несколько раз повернулись, и опять стало тихо.
- Граммофон? - с понятной только ему язвительностью сказал Диагор. - Граммофон, а?.. Нет, милейший. В часах находится профессор Коркоран, in persona, точнее говоря, in spirito suo. Я увековечил его из каприза, но что в этом плохого?
- Как это понимать? - пробормотал я.
Толстяк задумался, стоит ли мне отвечать.
- Буквально, - произнес он наконец, - я скомпоновал все черты его индивидуальности… встроил ее в соответствующую систему, с помощью электроники создал миниатюрную душу, так появился точный портрет этой знаменитой персоны… помещенный здесь, в часах.
- Вы утверждаете, что это не только записанный голос?
Он пожал плечами.
- Попробуйте сами. С ним можно поболтать, хотя он и не в лучшем расположении духа, что, впрочем, в таких обстоятельствах вполне объяснимо… Хотите с ним поговорить? - Он показал мне на шнурок. - Прошу…
- Нет, - ответил я.
Что же это? Психоз? Странная, чудовищная шутка? Месть?
- Но настоящий Коркоран сейчас в своей лаборатории, в Европе… - неуверенно сказал я.
- Конечно. Это только его духовный портрет. Но портрет абсолютно точный - ничем не отличающийся от оригинала…
- Зачем вы это сделали?
- Понадобилось. Когда-то мне нужно было смоделировать человеческий мозг: это было подступом к другой, более сложной проблеме. Чей именно, не имело значения. Коркорана я выбрал потому… Ну, я не знаю, просто мне так захотелось. Он сам создал столько мыслящих ящиков - я подумал, что было бы забавно закрыть его в один из них, особенно в роли часов с боем.
- А он знает? - спросил я быстро, когда Диагор уже собирался повернуться к двери.
- Да, - ответил доктор равнодушно. - Я даже дал ему возможность побеседовать… с самим собой - по телефону, разумеется. Но хватит об этом, я не собирался хвастать перед вами, просто совпадение, что било как раз восемь, когда вы пришли.
Не разобравшись в своих чувствах, я поспешил за Диагором в коридор, вдоль стен которого, затянутые паутиной и мраком, высились какие-то металлические остовы, напоминающие скелеты доисторических пресмыкающихся, или, вернее, их ископаемые останки. Коридор кончился дверью, за ней было совершенно темно. Я услышал щелчок выключателя. Мы стояли на площадке крутой каменной лестницы. Диагор пошел первый, его расплющенная тень по-утиному переваливалась по стене, сложенной из каменных глыб. Остановившись у металлической двери, он открыл ее ключом. В лицо ударил застоявшийся нагретый воздух. Вспыхнул свет. Мы не были, как я ожидал, в лаборатории. Если это длинное с проходом посредине помещение что-нибудь и напоминало, то, пожалуй, зверинец бродячего цирка. По обе стороны стояли клетки. Я шел за Диагором, который в своем фартуке с перекрещивающимися на спине лямками, в пропотевшей рубашке походил на сторожа зверинца.
С нашей стороны клетки закрывала проволочная сетка. За ней в темных боксах мелькали какие-то нечеткие силуэты - машин? прессов? - во всяком случае, не живых существ. Тем не менее я машинально глубоко втянул воздух, как будто все же ожидал характерного запаха диких зверей. Но в воздухе висел только запах химикалий, нагретого масла и резины.
В дальних боксах сетка была такой густой, что я невольно подумал о птицах - какие же еще существа нужно охранять так тщательно? В следующих клетках проволочную сетку заменила решетка. Совсем как в зоопарке, когда от птиц и обезьян переходишь к клеткам с волками и большими хищниками.
В последнем отсеке ограждение было двойным. Расстояние между наружной и внутренней решетками составляло около полуметра. Такие ограждения встречаются у особенно злобных дверей, чтобы не дать возможности неосторожному посетителю слишком близко подойти к чудовищу, которое может неожиданно ранить или искалечить. Диагор остановился, приблизил лицо к решетке и постучал по ней ключом. Я заглянул внутрь. Что-то лежало в дальнем углу, но мрак не позволил рассмотреть контуры темной массы. Вдруг эта бесформенная туша рванулась к нам, я не успел даже отстранить головы. Решетка загремела, словно в нее ударили молотом. Я инстинктивно отскочил. Диагор даже не шелохнулся. Прямо против его лица, непонятным способом уцепившись за решетку, висело существо, всем своим телом отражавшее свет, который, как масло, растекался по его поверхности. Это было как бы соединение брюшка насекомого с черепом. Невыразимо мерзкий и одновременно человеческий череп, сделанный из металла и поэтому лишенный всякой мимики, казалось, всем собой смотрел на Диагора так жадно, что у меня по коже побежали мурашки. Решетка, к которой прилипло страшилище, как будто немного размазалась, выдавая силу, с какой оно напирало на прутья. Диагор, очевидно, полностью уверенный в прочности ограждения, смотрел на это непонятное существо так, как смотрит садовник или влюбленный в свое занятие скотовод на особенно удачный результат скрещивания. Стальная глыба с пронзительным скрежетом сползла по решетке и застыла, клетка снова стала как будто пустой.
Диагор без единого слова пошел дальше. Я двинулся за ним, совершенно ошеломленный, хотя кое-что уже начинал понимать, собственно говоря, я бунтовал против объяснения, которое подсказывало мне воображение, слишком оно было фальшивым. Но Диагор не дал мне времени на размышление. Он остановился.
- Нет, - сказал он тихо и мягко, - вы ошибаетесь, Тихий, я не создаю их для удовольствия и не жажду их ненависти, я не забочусь о чувствах моих детишек. Это просто были этапы исследований, этапы обязательные. Без лекции обойтись не удастся, но для краткости я начну с середины. Вы знаете, чего требуют конструкторы от своих кибернетических творений?
Не давая мне времени подумать, он ответил сам:
- Повиновения. - Об этом даже не говорят, а некоторые, пожалуй, и не знают. Но это основной молчаливо принятый принцип. Фатальная ошибка! Строят машину и вводят в нее программу, которую она должна выполнить, будь то математическая задача или серия контрольных действий, например, на автоматическом заводе… Я говорю - фатальная ошибка, потому что для достижения немедленных результатов они закрывают дорогу любым попыткам самопроизвольного поведения собственных творений… Поймите, Тихий, повиновение молота, токарного станка, электронной машины в принципе одинаково… А ведь мы хотели не этого! Тут только количественные различия - ударами молота вы управляете непосредственно, а электронную машину только программируете и уже не знаете путь, которым она приходит к решению, так детально, как в случае более примитивного орудия, но ведь кибернетики обещали мысль, то есть автономность, относительную независимость созданных систем от человека! Великолепно воспитанный пес может не послушать хозяина, но никто в этом случае не скажет, что пес испорчен, однако именно так назовут работающую вопреки программе непослушную машину… Да что там пес! Нервная система какого-нибудь жучка величиной не больше булавки демонстрирует спонтанность, даже амеба имеет свои капризы, свои безрассудства! Без таких безрассудств нет кибернетики. Понимание этой простой истины является главным. Все остальное, - жестом своей маленькой руки он обвел молчащий зал, ряды решеток, за которыми затаилась неподвижная тьма, - все остальное только следствие…
- Не знаю, насколько хорошо вы знаете работы Коркорана, - начал я и остановился, мне вспомнились "куранты".
- Не напоминайте мне о нем! - выкрикнул он, характерным движением воткнув оба кулака в карманы фартука. - Коркоран, должен вам сказать, совершил обычное злоупотребление. Он хотел философствовать, то есть быть богом. Ибо философия хочет ответить на все вопросы совсем как господь бог. Коркоран пытался им стать, кибернетика была для него только инструментом, средством для достижения цели. Я хочу быть только человеком, Тихий. Ничем больше. Но именно потому я пошел дальше, чем Коркоран, - ведь он, достигнув того, чего хотел, немедленно ограничил себя: смоделировал в своих машинах будто человеческий мир, создал ловкую имитацию, и ничего больше. Я, если бы у меня возникла такая необходимость, мог бы создавать произвольные миры - зачем же мне плагиат? - и, возможно, когда-нибудь это сделаю, но сейчас меня занимают другие проблемы. Вы слышали о моем авантюризме? Можете не отвечать, я знаю, что да. Этот идиотский слух и привел вас сюда. Это чушь, Тихий. Просто меня разозлила слепота этих людей. "Но послушайте, - сказал я им, - если я демонстрирую вам машину, которая извлекает корни из четных чисел, а из нечетных извлекать не хочет, это вовсе не дефект, черт побери, наоборот, замечательное достижение! Эта машина обладает идиосинкразией, вкусами, тем самым она проявляет как бы зачатки собственной воли, у нее свои наклонности, зачатки самопроизвольного поведения, а вы мне говорите, что ее нужно переделать! Верно, нужно, но так, чтобы ее строптивость еще увеличилась…" Да что там… Невозможно говорить с людьми, которые отворачиваются от очевидных вещей… Американцы строят персептрон - им кажется, что это путь к созданию мыслящей машины. Это путь к созданию электрического раба, дорогой мой Тихий. Я поставил на суверенность, на самостоятельность моих конструкций. Естественно, не все у меня шло как по маслу - признаюсь, что сначала я был потрясен, некоторое время даже сомневался, прав ли я. Это было тогда…
Он подвернул рукав рубашки еще выше: над бицепсом тянулся беловатый, окруженный розовой каймой шрам шириной в ладонь.
- Первые проявления спонтанности были не слишком приятны. Они не являлись результатом разумной деятельности. Нельзя сразу же построить разумную машину. Это все равно, как если бы в древней Греции кто-нибудь захотел от строительства квадриг перейти сразу же к реактивным самолетам. Нельзя перескакивать через этапы эволюции, даже если это начатая нами кибернетическая эволюция. Мой первый питомец, - он положил руку на изуродованное плечо, - имел "разума" меньше любого жучка. Но уже проявлял самостоятельность - и какую!
- Минутку, - сказал я. - Вы рассказываете удивительные вещи. Но ведь вы как будто уже создали разумную машину, разве не так? Она упрятана в часах…
- Именно это я и называю плагиатом! - ответил он резко. - Возник новый миф, Тихий, - миф создания "гомункулюса". Для чего, собственно, нам нужно строить людей из транзисторов и стекла? Может, вы мне это объясните? Разве атомный реактор - это синтетическая звезда? Динамо-машина - искусственная гроза? Почему разумная машина должна быть искусственным мозгом, созданным по образу и подобию человеческому? Зачем это? Чтобы к трем миллиардам белковых существ присоединить еще одно, но сделанное из пластиков и меди? Это хорошо как цирковой трюк, но не как достижение кибернетики…
- Так что же вы, наконец, хотите создать?
Он неожиданно улыбнулся - его лицо стало поразительно похоже на лицо упрямого ребенка.
- Тихий… Теперь уж вы наверняка решите, что я сумасшедший: я не знаю, чего хочу!
- Не понимаю…
- Во всяком случае, я знаю, чего не хочу. Не хочу повторить человеческий мозг. Естество. Природа имела свои причины, по которым его сконструировала. Биологические, приспособительные и так далее. Она конструировала в океане и на ветвях, по которым лазали человекообезьяны, среди клыков, когтей и крови, между желудком и размножением. Но с какой стати я должен интересоваться всем этим КАК КОНСТРУКТОР?! Вот так, теперь вы знаете, в чем дело. Но я вовсе не презираю человеческий мозг, Тихий, как меня упрекал этот старый осел Барнес. Изучение его неизмеримо важно, необыкновенно значительно, и, если это кому-нибудь нужно, я могу немедленно засвидетельствовать свое глубочайшее уважение этому великолепному произведению природы! - Он низко поклонился. - Но разве из этого следует, однако, что нужно ему подражать? Они все, бедняги, уверены, что да! Вообразите-ка этакое общество неандертальцев: у них есть пещеры, и ничего другого им не нужно! Они не хотят даже попробовать познакомиться ни с домами, ни с храмами, ни с амфитеатрами, ни с любыми другими зданиями, потому что у них есть пещеры и они будут выдалбливать точно такие же пещеры до скончания века!
- Ну, хорошо… Но к чему-нибудь вы должны стремиться? В каком-то определенном направлении. Ведь чего-то вы ожидаете. Чего? Появления гениального существа?
Диагор смотрел на меня, наклонив голову, а его маленькие глазки вдруг стали по-мужицки хитрыми.