Помолчал, верно собираясь с мыслями. Потом сказал:
- Его люди как собаки в меня вцепились. Едва ушел в перестрелке...
- Понятное дело.
- Вдруг со мной что случится... За все отвечаешь ты. - Сказав это, Микола точно избавился от тяжелой ноши. Вздохнул глубоко. И опять прислонился к бочке правым плечом: - Есть еще один пароль. Про него Каиров ничего не говорил?
- Нет. Говорил лишь, что на Святославской явка недействительна.
Луна голубила бочки. И лицо Сгорихаты. И оно казалось неестественным, застывшим, как у покойника.
- Микола, ты чего... Не засыпай, Микола. Мы сейчас ватник стащим. И я перевяжу тебя...
- Огонька не найдется, мужики? - уловил я голос за своей спиной.
Их стояло трое. Мужчин. Двое поплотнее, солиднее. Третий молодой, с гармошкой под мышкой. Луна была за спинами пришельцев. И лица не были освещены настолько, чтобы по их выражению можно было определить, добрые или дурные намерения у этих людей.
- Есть, - ответил я. И вынул из кармана зажигалку.
Я говорил спокойно... Если они из деникинской контрразведки, нам с Миколой все равно не отбиться. Если же это просто люди, то, значит, у них есть сердца. И тогда... Можно разжиться горячей водой, чтобы промыть Миколе рану, попросить бинтов, а на худой конец чистых тряпок.
Седоволосый мужчина с коротким поперечным шрамом на лбу наклонился к огоньку, сжимая в губах толстую самокрутку. Выпустив струю дыма, он сказал, имея в виду зажигалку:
- Хорошая машинка. Подари.
- Дареное не дарят, - ответил я.
Чуть повернув голову, седоволосый сказал в темноту:
- Клава.
Из-за бочек неслышно, точно скользя над землей, появилась закутанная в платок Клавдия Ивановна. Одета она была гораздо проще, скромнее, чем днем. Теперь я понял, что перед нами те самые люди, которые весь вечер сидели возле забора, слушая голосистую гармошку.
Посмотрев на меня, Клавдия Ивановна кивнула седоволосому, не сказав ни слова.
Через секунду она опять исчезла. А во мне заметалась мысль: может, я сплю и все это только кажется?
- Почему на вас форма? - спросил седоволосый.
- Не ходить же мне голому!
- Вы не офицер.
- А вы? Вы кто такие? - Дотошность седоволосого взвинтила меня, и теперь я говорил пренебрежительным, ленивым голосом, который может считаться уместным лишь за полминуты до начала драки.
- Мы местные жители, - сказал седоволосый.
- Исчерпывающий ответ, - заметил я.
- Помоги мне подняться, - неожиданно попросил Микола.
Его желание было очень некстати, потому что, пока я наклонялся, они могли сбить меня с ног. И легко повязать нас. Но они не сделали этого.
Микола стоял нетвердо, по-прежнему чуть пошатываясь. Но глаза его были зрячими. Смотрели испытующе.
- Мне сказали, - с трудом выговаривая слова, начал Сгорихата, - что у вас можно одолжить бот под названием "Петр Великий".
Я решил, что Микола бредит. Однако седоволосый, переглянувшись со спутниками, четко сказал:
- Бот требует ремонта. Имеется лодка под названием "Катюша".
- Товарищи... - произнес Микола. И рухнул на землю.
Одновременно седоволосый со шрамом на лбу и я подались к Миколе.
- Что с ним?
- Ранен в плечо.
- Вас преследовали?
- Мы шли порознь. Он не успел рассказать мне подробности.
- Принесите воды.
Ушел тот, что без гармошки. Вернулся быстро. Вода капала из фуражки, желтая, с искорками. И пальцы у мужчины были мокрыми. Значит, колодец был неглубоким, и, черпая фуражкой воду, он замочил руки.
Седоволосый плеснул прямо в лицо Сгорихаты. И Микола очнулся. Он дышал тяжело, хрипло. Но сделал попытку встать. И мы подхватили его за поясницу. Поставили на ноги.
- Товарищи, - сказал Сгорихата. - Друзья...
Он умолк, словно забыл следующее слово.
- Вас успели предупредить, что явка на Святославской недействительна? - спросил седоволосый.
- Все же кто вы? - вопросом на вопрос ответил я.
- Странно... Откуда же вы знаете пароль?
- Я не знаю никакого пароля.
- Он говорит правду, - подтвердил Микола. - Пароль знаю я. Кравец был послан за мной вдогонку, чтобы предупредить о проваленной явке.
- Мы вторые сутки держим Святославскую под наблюдением с этой же целью, - сказал седоволосый.
- Если не ошибаюсь, вы товарищ Матвей? - Сгорихата сейчас дышал спокойнее. - Каиров мне рассказывал, как вы бастовали на Путиловском. И про шрам...
Матвей усмехнулся:
- Этим шрамом царская охранка меня на всю жизнь пометила.
Слушая их разговор, я изумлялся. Причем изумление мое не было вызвано приливом восторга. Наоборот, я не очень доверял этому Матвею. И боялся, что из-за потери крови Сгорихата утратил бдительность. И теперь выбалтывает военные тайны первым встречным, быть может подосланным тем самым капитаном Долинским, которому мы должны устроить неприятности в жизни и помешать отбыть к турецким берегам.
- Нужно поскорее уходить отсюда, - сказал Матвей.
- Правильно, - согласился я. - Но прежде я должен поговорить с Миколой с глазу на глаз.
- Говори. Здесь все свои хлопцы.
- Нет! - заупрямился я. - Хочу напрямик.
- Хорошо, - сказал Матвей. - Только побыстрее.
Они ушли. Далеко ли? Угадать трудно. Потому что кругом пустые бочки.
- Слушай, Микола! - начал я. - Смотри на мой палец. Он у тебя в глазах не двоится? А меня ты хорошо видишь? Бороды, усов на моем лице нет?
- Я тебя хорошо вижу. И лицо твое бритое, и палец не двоится.
- Тогда какого ты черта раскрываешься перед первым же встречным-поперечным!
- Они знают пароль...
- Но ведь явка...
- Я говорил, Каиров дал мне два пароля. Первый - явочный. Второй - для связи с подпольной партийной организацией. Он показывал мне фотографии товарища Матвея. Рассказывал о приметах.
- А если Матвей переметнулся?
- Говори, да не заговаривайся. Они с Каировым друзья. Большевики-путиловцы. А здесь, в Туапсе, Матвей - член городского подпольного комитета.
- Между прочим, - сказал я, - эта женщина, которая появилась перед нами и исчезла, словно видение, сегодня в полдень целилась в меня из пистолета.
Рукавом ватника Сгорихата вытер пот с лица. Было ясно, что силы Миколы иссякают.
- Товарищи! - позвал я.
Когда нас опять стало пятеро, Микола сказал:
- Вы правы. Нужно убираться отсюда.
- Но вначале надо сделать Миколе перевязку, - заметил я.
Нет, во мне еще не было полной уверенности, что мы действительно повстречали друзей. Но если это враги, то, значит, мы влипли крепко. И здесь уж, кажется, ничего не поделаешь.
Стук в дверь... Есть в нем что-то похожее на кошку - такой же настырный и вкрадчивый. Крыша тенью окутывает маленькое крыльцо, и, хотя двор и улица брызжутся лунным светом, мы плохо видим Матвея, стоявшего перед дверью.
Собаки не лают. Вернее, лают, но где-то далеко на горе, а может быть, и за горою. На этой улице тихо, вот только стук в дверь. Он беспокоит меня. Настораживает. Я сжался, точно для прыжка. Что ждет нас за дверью?
Обстановка такая: Матвей на крыльце, мы все на улице, за забором, двое поддерживают Сгорихату, а я стою у них за спинами, шагах в трех.
Если в доме засада, я, возможно, сумел, бы убежать. Но не бросать же в беде Сгорихату!
Кто-то отворил дверь. И Матвей с кем-то шепчется. О чем?
Я еще не рассказал, почему мы здесь. Когда за бочками они перевязывали Сгорихату, то, увидев, сколько крови он потерял, решили, что его надо обязательно показать врачу. Пустыми переулками, дворами мы пробрались к его дому.
Клавдия Ивановна смотрит на меня с улыбкой. У нее очень добрый, располагающий взгляд. И я бы, конечно, верил ей, если бы у меня отшибло память и я забыл бы, как она держала в руке пистолет и в глазах ее не было ничего, кроме холода.
Спускается с крыльца Матвей. Товарищ ли он? Луна оделила голову его серебром, и он сейчас не очень похож на старого путиловского рабочего.
- Они мобилизовали всех городских врачей, - говорит Матвей.
- Мой постоялец - доктор, - говорит Клавдия Ивановна.
- Он дома?
- Думаю, что да.
- Идем, - решает Матвей.
- А можно ему довериться? - спрашиваю я. - Не выдаст?
- Не позволим, - отвечает Матвей и достает из кармана револьвер. - Кстати, у вас есть оружие?
- Нет, - признаюсь я.
- Возьмите. Пригодится.
Сжав рукоятку увесистого револьвера, я не просто почувствовал себя увереннее - меня покинуло, если можно так сказать, чувство неполного доверия к этим повстречавшим нас людям.
- Предстоит миновать опасный район. Будем следовать так: мы четверо впереди, Клава и Кравец сзади. Идите медленно, под ручку. Воркуйте о чем-нибудь. В случае опасности Семен заиграет на гармошке...
Мы почти одного роста? Нет. Это прическа у нее высокая. А плечами она пониже меня. И духов, чувствую, не пожалела.
- Кравец, согните руку в локте. Я сама возьму вас. Так будет удобнее.
Я сгибаю руку, но, оказывается, не ту. Нужно левую, а я согнул правую.
Нежные у нее пальцы. Интересно, у всех женщин вот такие нежные, теплые руки?!
- Так дело не пойдет, Кравец! - капризно произносит она и добавляет назидательно: - Можно подумать, что вы никогда не гуляли с девушкой.
- Милая Клавдия Ивановна, это было так давно, что я уже все позабыл.
Неожиданно впереди грохнул выстрел. Кто-то страшно и громко закричал: "Держи!" По улице навстречу нам, догоняя свои тени, бежали люди.
Торопливо заиграла гармошка. Я видел, наши ребята подались влево, уступая кому-то дорогу. Клавдия Ивановна увлекла меня к забору. И, обняв за плечи, прижалась щека к щеке. Требовательно прошептала:
- Не стойте как истукан. Обнимите меня.
Это было сказано кстати. Мимо нас пробежал казак с узлом за спиной. Его преследовали два офицера-пехотинца. Один из них был капитаном, погоны другого я не разглядел. Офицеры на ходу стреляли из пистолетов. Возле нас капитан остановился, прицелился. И казак рухнул на землю...
Тот, второй, подобрал узел, выстрелил в лежащего... Потом он подошел к капитану, кивком указал в нашу сторону. Капитан был пьян. От него разило водкой. Приблизившись к забору, он уставился на нас.
Клавдия Ивановна по-прежнему обнимала меня. Я опустил руку в карман, где лежал револьвер. Но мне еще нужно было достать оружие, а мой противник держал его в руке. Наконец тщательно и с усилием произнося слова, как это делают изрядно выпившие люди, капитан спросил:
- Вы сейчас что-нибудь видели, поручик?
- Никак нет. Не видел ничего.
- А где ваша фуражка?
- Я потерял ее, господин капитан.
- Возьмите мою, - с щедростью пьяного предложил он.
- Не могу позволить такую вольность.
- "Вольность"! - передразнил капитан. - Лучше не увлекайтесь, поручик, в этом заштатном городе свирепствует триппер! - Он слащаво хихикнул и нетвердо повернулся кругом.
Ушли.
Мы вздохнули свободно. Теперь незачем было обнимать друг друга за плечи. И Клавдия Ивановна отстранилась от меня.
- Бежим, - предложил я.
- Страшно? - спросила она.
- Жутковато.
- Мне тоже. Но бежать нельзя. Пойдем быстрым шагом.
Она мыслила спокойно и последовательно, эта загадочная девушка, которую я несколько часов назад не жалеючи огрел крышкой от корзины. Не сильно ли? Я спросил об этом. Она ответила:
- Нет. И ваше счастье, что я опешила.
- Смешно. Я счастливый.
Сейчас, когда мы шли быстро, ей неудобно было держать меня под руку. И мы просто ступали рядом. И я вдруг понял, что стесняюсь этой девушки. Волнуюсь в ее присутствии...
Фигуры наших друзей маячили впереди. Ребята шли в обнимку, покачиваясь. И конечно, их легко было принять за подвыпившую компанию. Клавдия Ивановна вздохнула:
- Господи, хоть бы мой доктор оказался дома.
Не думаю, что там, на небесах, услышали ее просьбу, но еще с улицы мы увидели освещенное окно. Хлопнув в ладоши, Клавдия Ивановна радостно, словно маленькая девочка, воскликнула:
- Нам повезло!
Я не сомневался, что мы вновь пришли к тому самому дому, куда днем я принес на себе гранаты, прикрытые фарфором.
Но сада я не узнавал. Это был лунный сад. Казалось, на деревьях вместо обычных яблок и груш здесь растут маленькие луны.
Семен, тот, с гармошкой, остался возле калитки:
- Вы проходите. А мне Матвей велел доглядывать за улицей.
Клавдия Ивановна опередила всех. У нее ключи.
Скрипнули доски. А шаги стали глуше - в прихожей половик. Пятно света плюхнулось перед крыльцом, будто кто выбросил охапку желтой соломы: вытирайте ноги.
Застонал Сгорихата. Видать, не по силам ему подняться на ступеньки. Взяли Миколу мы втроем - под колени, за пояс, я голову поддерживал - да и внесли в дом. Перво-наперво - в ту самую комнату, где рояль. Положили на диван.
Под потолком люстра хрусталем поблескивает. Рояль, аристократ, в углу затаился, смотрит в нашу сторону исподлобья. А Сгорихата подмял под себя покрывало, тяжело дышит. Надо, значит, за доктором поспешить. Выбегаю я на террасу. А дверь в соседнюю комнату, как есть, на половину стеклянная. Свет в комнате ярко горит. И вижу там... капитана Долинского.
10. Разрушение и созидание
Долинского не очень расстроил, не очень напугал пожар в собственной резиденции. Безответственность и расхлябанность многих нижних, а порой и высокопоставленных чинов нередко приводили и к более пагубным последствиям, чем кратковременная паника и восемь метров сгоревших обоев. Причиной подобных зол было, разумеется, не чрезмерное увлечение самогоном и местными кавказскими винами, не леность и пренебрежение к элементарным правилам человеческого общежития, а катастрофически очевидное падение воинского духа.
Воинский дух и его магическое влияние на боеспособность армии издревле являлись предметом разговоров больших умов и специалистов в области военного искусства. Не только из личного любопытства, но и в силу служебной необходимости капитану Долинскому пришлось прочитать немало трудов на эту тему. Но, увы, никакое чтение статей и трактатов, никакие самые горячие дискуссии не в состоянии оказались заменить непосредственный контакт с реальной жизнью. Вопреки многочисленным утверждениям, падение воинского духа начиналось не с боязни смерти, не с нежелания сражаться, что было бы сразу очевидно, а потому и пресекаемо. Нет, падение воинского духа начиналось незаметно, исподволь, со страшной внутренней опустошенности, с потери элементарных человеческих качеств, на первый взгляд весьма далеких от способности вести военные действия.
Угасающий костер покидают тепло и свет. Люди в шинелях тоже походили на такие костры. Их покидали теплота отцовских, родительских чувств, свет любви к матери и женщине. Они были способны только к разрушению. Но борьба во имя этого не имеет смысла. Это было понятно, это было очевидно. Но очевидно было и другое: жизнь на земле возможна лишь в том случае, если в борьбе категорий разрушения и созидания верх одержит последняя.
Капитан Долинский даже под пыткой не стал бы утверждать, что штыки красных несут России созидание, но и любому своему начальнику, пусть самому высокому, он не побоялся бы сказать: весной двадцатого года белые армии олицетворяли исключительно силы разрушения, силы тьмы, но не света.
Капитан работал в контрразведке. И знал очень много...
Долинский не был религиозным человеком. Он и верил и не верил в бога. Но глубоко верил в судьбу, в предначертание свыше. Ничто не взялось из пустоты, ничто не возникло само по себе. На все есть веление: на жизнь и смерть, на блаженство и муки. Горит дом, погибает младенец, обогащается подлец - таково веление.
Разумеется, в Долинском философия эта до поры до времени не была столь обнажена, препарирована. Ее заслоняла довольно-таки прочная стена каждодневных забот, требующих отдачи нервной и физической, сопряженных порой с опасностью для жизни. Лишь циничная прямота графини Анри заставила Долинского взглянуть на себя как бы со стороны. Спросить: есть ли бог в тебе самом, Валерий Казимирович?
Подумав так, он усмехнулся. Ответ рождался из строк все того же ненаписанного романа. Строк высокопарных и, кажется, несерьезных:
"Бога в нем не было. Был страх перед временем. Кто знает, может, время и есть тот самый бог, которого веками безуспешно ищут люди.
Время отказывало в будущем. Оно требовало борьбы и крови..."
"Пророка из меня не выйдет", - понял Долинский. И горько усмехнулся...
Вернувшись к себе, он не застал дома свою молодую хозяйку. Долго лежал на кушетке, слушая воркованье голубей. Потом незаметно уснул.
Проснулся он, когда уже было темно. Правда, за окном светила невидимая из комнаты луна. И сад белый-белый, казалось, заполнял собой всю землю. Некоторое время Долинский любовался им. Потом включил электричество. И решил побриться. Теплой воды, разумеется, не было. Капитан зажег спиртовку. Пламя над ней было фиолетовое, почти прозрачное. Долинский любовался им, как цветком.
Послышались шаги. Валерий Казимирович понял, что хозяйка вернулась не одна. Правда, он не слышал ее голоса и не видел ее. Но шаги были уверенные, хотя, может быть, несколько суетливые.
Долинский решил не выходить, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, тем более что вода в колбе уже закипала...
- Валерий Казимирович! - молодая хозяйка совершенно неслышно отворила дверь. Говорила улыбаясь, открыто строила глазки. - Вы работаете в госпитале. У вас большие связи. Помогите мне эвакуироваться.
- Вам очень одиноко, Клавдия Ивановна?
- Да.
- А ваши гости?
- Они ушли.
- Они приходили по делу? - Он рассматривал ее цепко и пристально.
- Да. - Она смущенно потупила взгляд. Сказала грустно: - Для того чтобы жить, мне приходится продавать вещи, доставшиеся в наследство.
- Это всегда очень печально, - согласился он. И вдруг предложил: - А не распить ли нам бутылочку коньяку?! Мне французы подарили бутылку самого настоящего "Камю".
- Никогда не слышала о таком, - созналась Клавдия Ивановна.
- Все познается со временем, - широко улыбнулся Долинский, жестом приглашая хозяйку сесть на диван.
11. Всерьез и надолго
- Профессионал не ломал бы себе голову над этим, - вздохнул Каиров.
- Многим ли мы рискуем? - спросил Уборевич.
- Перепелку я никогда не видел в лицо. Я очень верю рекомендации Матвея. Но он ни черта не смыслит в разведке.
- Он опытный подпольщик, - возразил Уборевич. - Разве подполье - не школа?
- В какой-то мере... - развел руками Каиров. - Но ведь для девчонки достаточно одной ошибки. И они... Да что объяснять, Иероним Петрович, сам знаешь, как работает контрразведка белых!
- Ошибки может и не случиться. В этом деле чем проще, тем лучше, Мирзо Иванович. А затея с почтовыми голубями в силу своей наивности обеспечивает почти легальную связь.
- Внедрится ли она?
- Почему сомнения?
- Все по той же причине. Никогда не видел человека.
- Фотография перед тобой.