Долинский понимал, что в Европе, в мире, куда он теперь стремился, было бы смешно рассчитывать на подобный успех. Тому имелось много причин. Но главным являлись деньги. Они были если не всесильны, то во всяком случае котировались выше многих человеческих добродетелей.
Графиня Анри оказалась реалисткой. Грех не воспользоваться ее советом. И не только грех, но и глупость...
Пусть его действия выглядят гадко. Не очень благородно. В конце концов, разве реквизиция хуже, чем донос.
- Михаил Михайлович, - сказал Долинский профессору. - Меня привел к вам долг. Тяжкий, как и вся наша проклятая жизнь... В контрразведку поступили сведения, что у вас находятся живописные произведения, составляющие государственную ценность. Мне поручено просить вас передать картины и иконы на сохранение военным частям ввиду надвигающейся большевистской опасности.
- Картины - моя собственность. А как известно, белая гвардия сражается именно за нее.
- Совершенно верно... Вы прекрасно разбираетесь в политике, хотя еще недавно отрицали это.
- Тогда о чем разговор?
- Все о том же... Картины могут попасть в руки большевиков, которые попросту надругаются над ними.
- Этого не случится. Я не отдам своих картин никому.
- Я понимаю вас, Михаил Михайлович. И в душе горячо поддерживаю. Но поймите и вы меня. Я человек казенный...
- Продолжайте, Валерий Казимирович.
- Мне придется произвести обыск.
- У вас есть ордер?
- Не будьте наивны, профессор. До формальностей ли сейчас...
Сковородников едва заметно усмехнулся:
- Ищите. Впрочем, не уверен, что предприятие сие окончится успешно. Коллекции в доме нет.
- Я был бы счастлив, если бы это оказалось правдой. - Долинский повернулся к сопровождающим его казакам и сказал: - Приступайте!
Внимание Долинского привлекли прежде всего часы. Они стояли в большой комнате, громадные. Очень старинные. И не шли. Долинский подумал, что тут есть какой-то секрет. Маловероятно, чтобы такую махину использовали как украшение.
Он повертел стрелки, качнул маятник, потом приказал казакам отодвинуть часы, но никакого тайника за ними не обнаружилось. Усердствовавшие казаки, которым он еще до начала операции поднес по стакану самогона, перешерстили чердак, подвал, простучали стены. Долинский сам заглянул в топку большой, выложенной темно-синей керамикой печи, выдвинул заслонку. Ничего! Немного поколебавшись, он приказал рвать полы.
Доски скрипели, трещали. Гвозди выходили ржавые, скрюченные... И скоро стало очевидно, что затея эта зряшная. Полы были настланы лет десять, а то и пятнадцать назад; с тех пор никто не трогал их и ничего под ними не прятал.
С окаменевшим, не выражающим ни страха, ни печали лицом, профессор Сковородников сидел в своем кресле на террасе. События, происходившие в доме, казалось, не волновали его.
Разгоряченные, вспотевшие, все в пыли, казаки не выбирали слов, адресуя их друг другу, и господу богу, и хозяину, застывшему в своем кресле, точно в гробу.
Между тем в доме не оставалось места не прощупанного, не простуканного, не обысканного.
Выйдя на террасу, Долинский в упор спросил:
- Где?
Брови профессора чуть подались вверх, но лицо не ожило и по-прежнему походило на маску, и печать удивления не отметила его.
- Зачем вам иконы? Вы же дилетант в живописи.
Прежде чем ответить, Долинский мысленно сложил такой абзац:
"Он не считал больше нужным лгать и притворяться. И ему хорошо было говорить правду. Он омывал ею душу, испоганенную, постылую, точно бесполезная, тяжелая ноша. И ему хотелось покряхтывать от радости и немножко приплясывать".
Облегченно вздохнув, капитан улыбнулся, как ребенок, сказал откровенно:
- Я продам их и получу большие деньги.
- Деньги в России потеряли сейчас цену.
- Я продам иконы за границей. Куплю отель на Средиземноморском побережье.
- Полагаете, вам хватит средств?
- Вы же сами говорили, иконы дорогие.
- Нужно найти ценителя, способного оплатить их подлинную стоимость.
- У меня есть покупатель.
- Вот как! А коллекция?
- Только глупость беспредельна, профессор. Всякое же упрямство имеет предел.
- Сентенции, подобные этим, легко произносить. Хотел бы я видеть, как вы попытаетесь их реализовать.
- Очень просто. Я спалю дом вместе с вами и вашей коллекцией.
- Подойдите ближе, - сказал Сковородников. - Я посмотрю в ваши глаза.
Долинский знал, что если смотреть напарнику в переносицу, то можно выдержать любой встречный взгляд, сколь бы долгим и эмоционально заполненным он ни был.
- Вы жуткий человек, способный на любую мерзость, - вывел Сковородников.
- К сожалению, совершенно верно, профессор. Жизнь сделала меня таким. Но еще я и душевный человек. И очень жалостливый. Мне будет горько, очень горько, что бесценные памятники старины погибнут в огне только потому, что два интеллигентных человека не нашли общего языка... Подарите мне иконы, и я назову свой отель вашим именем. Отель "Святой Михаил". Звучит!
- Назовите свой отель лучше именем дьявола.
- Нет-нет! Я благородный человек. Я все помню. И не бросаю слов на ветер. Ну!!! Где коллекция?
Тяжело вздохнув и сморщившись, профессор поднялся с кресла, тихо сказал:
- Коллекция в печи. Отодвиньте заслонку. И нажмите третью плитку. Вверху справа...
Печь, покрытая синей керамикой, поехала в сторону безо всяких посторонних усилий. Пружину грек Костя совсем недавно поставил новую, а болты хорошо смазал маслом...
20. Как быть? (продолжение записок Кравца)
Связь, связь, связь...
В разведке - она как воздух. Боишься сделать лишнее: вдруг подведешь кого-то, сорвешь чей-то замысел... Грек Костя долгое время имел связь цепочкой. Я смутно представлял, что это такое. Видимо, один человек приходит по определенному адресу, передает сообщение. И так далее...
Но вот 9 апреля наши взяли Туапсе. Линия фронта сместилась южнее города. И что-то нарушилось в цепочке. И мы остались без связи. Последнее сообщение, которое Каиров передал Косте, было о моем предполагаемом прибытии.
Костя заверил меня, что коллекция в надежном месте, что эвакуироваться профессор Сковородников не собирается. Вот почему я был спокоен за эту часть задания. Ежедневно появлялся на рынке на тот случай, если кто-то придет от Каирова.
Падение Лазаревского можно было ожидать со дня на день. И я полагал, задание мое завершится безо всяких осложнений. Просто и буднично. Как это случается чаще всего.
Однако 10 апреля произошли два события, озаботившие нас, поставившие под угрозу выполнение задания.
Рано утром ко мне на Александровскую, 17, пришел Костя, злой, взволнованный.
- Сковородникова ограбили, - сказал он.
- Кто? - Мне показалось, что я ослышался.
- Долинский. Вчера вечером он вывез всю коллекцию.
- Куда?
Костя пожал плечами.
- Надо узнать, - сказал я. - Он не мог это сделать один.
- С ним были казаки, - хмуро ответил Костя. Поскреб ногтем небритый подбородок: - Боюсь, коллекции уже нет в Лазаревском. Он мог отправить ее в Сочи.
В раскрытую дверь врывался запах сирени. И сама она, белая, у порога играла солнцем радостно и хорошо.
- Он интересовался фелюгой вашего брата. Значит, коллекция еще здесь.
- Можно думать и так, - нехотя согласился Костя. Но тут же возразил: - А можно и по-другому... С фелюгой многое еще не ясно. Я не давал твердой гарантии. А фронт приближается... В Сочи порт. И там больше возможности договориться с капитанами. Если же сюда заглянет фелюга моего брата Захария, то она может зайти и в Сочи.
- Возможно, вы и правы... Тогда нужно ехать в Сочи. А если коллекция все-таки здесь?.. Постарайтесь узнать наверное...
По выражению лица Андриадиса было ясно, что он не очень уверен, удастся ли ему это сделать. Однако Костя не стал больше возражать. Он просто сказал:
- Я приду на рынок. - И ушел.
...Работы на рынке хватало. Людей в поселке не уменьшилось. Потому что с транспортом было худо. Обыкновенная телега до Сочи стоила баснословные деньги. Я часа два не расправлял плеч, согнувшись над лапкой, как вдруг услышал знакомый женский голос:
- Вы сможете починить модельные туфли французской работы?
Ответ произнес как-то механически:
- Я чиню все, кроме лаптей.
Передо мной стояла Клавдия Ивановна. В светло-зеленом платье, в модной шляпке, замшевых ботинках, она, честное слово, точно сошла с раскрашенной картинки!
- Куда их можно принести? - спросила она капризно.
- На Александровскую, семнадцать. Вам срочно?
- Чем скорее, тем лучше, - ответила она высокомерно. Повернулась и ушла, не удостоив меня даже кивком.
...Через час она сидела в моей комнате. В той самой, надежной, которую подготовил для меня Костя. Море шумело рядом. Огород бугристыми грядками выходил к самому берегу. Грядки были взрыхленные. Две или три зеленели луком, петрушкой.
- Есть что-нибудь для Перепелки? - спросила Клавдия Ивановна.
- Перепелка - это ты?
Она чуть заметно кивнула.
- Мы четвертые сутки сидим без связи, - признался я.
- Это плохо, - вздохнула она. И рассказала мне про сборы под кодовым названием "Семинар". Передала списки.
Я сказал, что ценность списков относительная. Скорее всего, диверсанты будут заброшены под другими фамилиями, по фальшивым документам. Она ответила, что об этом ничего не знает. Я спросил, уезжал ли вчера капитан Долинский в Сочи.
Она сказала твердо:
- Нет.
Мы условились встретиться завтра. Потому что у Перепелки была возможность завтра появиться в поселке. Она собиралась забрать свои вещи из интендантского склада, подлежащего эвакуации.
21. Решение
Они сидели в лесу, километрах в трех от поселка.
Склон горы был не очень крутой, правильно сказать, пологий склон. Деревьям на нем жилось вольготно. Они вымахали огромные-огромные. Их вершины позаботились о тени. Она устилала землю с отменной щедростью. Солнце проникало сквозь листву. И прогалины эти были как окна - яркими и светлыми.
- Здесь есть змеи? - спросил Кравец.
- Есть, - ответила Перепелка. - Боишься?
- Терпеть не могу змей и пауков.
Она засмеялась.
- Чудно? - Он улыбнулся.
- Почему? Многие девушки боятся пауков, мышей, змей.
- Но я же не девушка, - заметил он.
- Вот этого я не знаю.
Он лег на спину, закрыл глаза. На лбу у него собрались морщинки, губы были крепко сжаты.
Глядя на него искоса, она вдруг почувствовала прилив симпатии к этому непонятному, но, видимо, очень смелому парню. И сейчас, с густой неухоженной бородой, он казался ей более мужественным и естественным, чем там, в Туапсе. И она, неожиданно не только для него, но и для себя, нагнулась и поцеловала его в губы. Он вскочил, точно подброшенный. Нет. Не вскочил на ноги, а резко поднялся, опираясь на руки. И теперь не лежал, а сидел. И смотрел на нее. И глаза его были такие по-детски растерянные, что у нее стало вдруг светло-светло на душе, будто там поселилось солнце...
Он наклонился, протянул к ней руки. Она погрозила пальцем. И сказала:
- Но-но... Не двигаться...
Он сразу сник. И опустил голову. Потом, словно набравшись сил, спросил напрямик:
- Ты рада, что на связь пришел я?
- Нет.
Он вздрогнул от ее ответа. И взгляд его стал отчужденным. Злым.
- Глупый! - как-то совсем по-матерински сказала она. - Я волнуюсь... Долинский видел тебя однажды. И твое пребывание здесь опасно...
- У меня есть приказ - убрать Долинского, если он больше не нужен тебе.
- Он мне не нужен... - устало ответила она. - Он даже опасен. Обратил внимание, что в клетке осталось только два голубя.
- Но теперь ты голубей передала мне. Вдруг он спросит, где они?
- Скажу, что продала на рынке...
- Он поверит?
- Какая разница!
За круглыми зелеными кустами держидерева, между стволами старого дуба, пахнущими трухой и сыростью, показалось пегое тело лошади, навьюченной двумя корзинами. Грек Костя шел слева, держа в руке уздечку. Шея его была обмотана пестрой, в синюю и красную клетку, косынкой. Лошадь цокала копытами. Шмель кружился над ней, норовя сесть на спину.
- Полный порядок. - Костя придержал лошадь.
- Ты уверена, что вещи твои не станут проверять? - спросил Кравец.
- Уверена, - ответила она тихо и спокойно. Посмотрела на корзины оценивающе. Спросила: - Не мало?
- Динамита столько, что от дачи Сизова не останется камня на камне, - заверил Костя. - Главное - уйти вовремя. - Он вынул из кармана плоскую металлическую коробочку, по виду напоминающую портсигар. Пояснил: - Взрыватель химический. Нажмешь кнопку, и взрыв произойдет через сорок - шестьдесят минут. Сорок гарантированы. За это время нужно уйти из дачи. И как можно дальше.
- Я буду ждать тебя у оврага. Как договорились, - напомнил Кравец.
Клавдия Ивановна кивнула. Костя открыл замки и поднял крышку громадного чемодана из коричневой кожи, стоящего за деревом.
- За свои вещи не волнуйся, - сказал он Клавдии. - Вещи я сохраню.
- Постарайся.
- Слово - закон...
Костя аккуратно начал вынимать из чемодана кофты, платья, туфли, платки...
- Долинский не появлялся? - спросил Кравец.
- Коллекция здесь, - усмехнулся Костя. - Ему по-прежнему нужна фелюга.
- Это хорошо, - сказала Клава.
Внизу, за обрывом, круто изгибалась дорога, скатывающаяся к неширокому, усыпанному галькой берегу. По дороге ползли телеги, шли пешие, ехали конные солдаты... Над дорогой клубилась пыль, гудел людской говор, слышалась матерщина. Кубанская армия дружно отступала...
22. Западня
Южная стена дачи была окутана хмелем и глицинией, прижившимися возле бетонного фундамента, за которым сразу начиналась клумба с лилиями и нарциссами, махровой гвоздикой и высокими лиловыми цветами, похожими на гребни и, быть может, потому называемыми петушками. Черные в полуденном свете кипарисы ровными, густыми полосами тянулись через клумбу, натыкаясь на фундамент, поворачивали вверх, коротко, как согнутые пальцы. Вверху над крышей и дальше, у берега, с ошалелым криком носились чайки, тени от них скользили нечеткие, размытые, словно акварель голубовато-серого цвета. Акварельными казались и дорожки, пересекающие парк в разных направлениях, погруженные в зелень, в солнце, в голубизну, вздрагивающие узкими крыльями стрекоз да легким тополиным пухом.
Грек Костя остановил лошадь возле арки, которую перегораживали чугунные ворота, нехитрые узором, но высокие и надежные. Тени от них падали внутрь двора, на посыпанную песком площадку, на солдата-часового, вышагивающего перед воротами.
Покряхтывая, безо всякого энтузиазма Костя снял с лошади два чемодана. До неприличия громко торговался с Клавдией Ивановной из-за червонца, то хлопая ладонью лошадь, то свою волосатую грудь. Рубашка на греке была расстегнута, рукава засучены. Плюнув себе под ноги, он сказал Клавдии Ивановне:
- Запомни, дамочка, на мне не разбогатеешь. - Сверкнув зло глазами, вскочил на неоседланную лошадь и ускакал.
- Эй! - крикнул часовой. И вскинул винтовку.
- Оставьте его, - попросила Клавдия Ивановна. - Помогите лучше с чемоданами.
Наездник уже скрылся за крутым поворотом дороги, обозначенным высоким обрывом горы - в трещинах и уступах, - однако стук копыт о грунтовку был слышен хорошо, как и голос волн со стороны бесконечно длинного берега.
Солдат суетливо распахнул ворота. Внес за ограду чемоданы. Оглянулся, позвал другого караульного. Тот оказался совсем тощим. И когда первый сказал: "Пособи барыне", Клавдия Ивановна подумала, что два чемодана ему будут не под силу. Но ничего, солдат выдюжил. Набрал в грудь побольше воздуха. Схватил чемоданы за ручки. Шустро и даже торопливо, словно опаздывая, поспешил к даче. В холле была необычная тишина, да и вся дача казалась совершенно пустой.
- А люди где? - спросила Клавдия Ивановна.
- Уехали, - тяжело дыша, ответил солдат.
- Как?! Совсем уехали? - В голосе Клавдии Ивановны почувствовалась растерянность.
Поднимаясь по лестнице так грузно, что звуки шагов были слышны даже сквозь ковер, солдат пояснил:
- На занятия повезли. Кажись, по минному делу.
Попросив поставить чемоданы в шкаф, Клавдия Ивановна дала солдату золотой. Тот счастливо сказал:
- Рад стараться. - И ушел, оставив ее одну.
Кинув взгляд на стол, она поняла, что в ее отсутствие приходил Долинский. Рядом с пишущей машинкой лежала его папка из зеленой кожи. Долинский не руководил сборами, не обеспечивал их охрану. Он пребывал здесь как представитель контрразведки. В его задачу входило изучение личных дел слушателей, проверка их благонадежности, родственных и деловых связей, психологического состояния и других подобных сведений, очень важных для контрразведки. Ибо от письменных характеристик, которые Долинский был обязан представить в штаб армии к концу сборов, зависела судьба агентов, возможность их дальнейшего использования.
Клавдия Ивановна находилась при Долинском как личная секретарь-машинистка. Их комнаты были рядом.
Окно, прикрытое наполовину шторой, гасило уличный свет и яркую зелень сада, воспринимавшуюся сквозь стекло как театральная декорация. Скалистая стена горы проглядывала между ветвями акаций ржавыми пятнами - большими, широкими и узкими. В комнате стоял запах перегретых обоев и застарелой мебели. Клавдия Ивановна подняла шпингалет, распахнула раму. Движение воздуха не почувствовалось, но запахи у окна стали свежеть, ощущаться белыми, лиловыми кустами сирени, готовыми взлететь вдруг, как связка детских шаров.
Щелкнул никелированный замок ридикюля - два опрокинутых, никогда не звеневших колокольчика.
Клавдия Ивановна вынула взрыватель, похожий на портсигар. Взвесила на ладони. Ничего особенного. Даже легкий.
Рычание подъехавшего автомобиля вывело Клавдию Ивановну из задумчивости. Она сделала шаг к окну. Перегнулась через подоконник, опершись локтем о пыльный наличник, белая краска на котором потрескалась и шелушилась. Площадка между кипарисами, где обычно стояли машины, пустовала. Цемент на ней тускнел, старый, в ржавых потеках дождя и глины. От подъезда к фонтану, растопырив циркулем ноги, ступал шофер в желтых крагах.
Долинский вошел в комнату без стука. Но она знала эту особенность его характера или поведения - как уж тут точнее сказать! - и приготовилась к встрече, убрав подальше ридикюль, тщательно захлопнув створки шкафа.
- Завтра нам надо обвенчаться, - сказал он, целуя ее по привычке в лоб.
- Нужна ли такая спешка? - строго спросила она.
- Безусловно! - Он быстро оглядел комнату: - Вещи целы?
Клавдия Ивановна кивнула.
- Ты проверяла? - спросил он недоверчиво.
- Разумеется.
Он сел на диван рядом. С облегчением снял шляпу, точно была она не из соломы, а из железа.
- Зачем венчание? - усмехнулась Клавдия Ивановна. - Этим мы никого не обманем. Ты же все равно не веришь в бога.