- О, пожалуйста, о хлопотах вообще не может идти речи! Вы видели, что я до некоторой степени был изумлен. Это произошло вследствие вашего поистине поразительного сходства с одним очень известным в лучших местных кругах господином.
- Могу ли я узнать, кто этот господин?
- Конечно. Я имею в виду полковника Латорре, о котором вы, может быть, слыхали.
- Я, разумеется, знаю имя этого офицера, с которым многие, кажется, связывают определенные надежды на будущее. Смею вас заверить, что мы с ним похожи лишь внешне. Я - простой турист и не обладаю ни малейшим стремлением или же способностью к политике и военному искусству.
- В вас говорит скромность. Мой компаньон сообщает мне, что вы в течение ряда лет находились среди индейцев; стало быть, в военном деле вы понимаете толк. Надеюсь, я буду иметь удовольствие послушать ваши рассказы о пережитых вами приключениях. Не окажете ли вы мне честь отужинать сегодня вечером у меня?
- Я полностью в вашем распоряжении.
- Тогда я попрошу вас явиться к восьми часам в мой особняк; адрес вы найдете на этой визитной карточке. Чем я могу вам еще послужить?
- Ну, если я смею вас просить. Мне хотелось бы вручить вам вот эту бумагу.
Я дал ему свою визитную карточку, а также протянул вексель на предъявителя. Он проверил его, написал на листке несколько цифр и передал мне его со словами:
- Касса там, сеньор. Я откланиваюсь, но не прощаюсь - до встречи нынешним вечером!
Он повернулся, чтобы исчезнуть за дверью, продувная бестия. Одного взгляда на листок было достаточно, чтобы убедиться, что меня собрались обмануть.
- Сеньор! - крикнул я ему вслед. - Пожалуйста, задержитесь еще лишь на одну минутку!
- Что еще? - спросил он, снова оборачиваясь. С лица его сошла любезность, а голос зазвучал резко и повелительно.
- Тут, пожалуй, вкралась ошибка. Вексель выписан на сумму меньшую, чем я рассчитывал.
- По всей вероятности, вы забываете об учетной ставке?
- О ней нельзя не забыть, поскольку об учете речь вообще не идет. Вы удерживаете у меня пять процентов, в то время как вексель выписан на предъявителя, а не на последующий срок.
- Удерживаем, потому что так у нас принято.
- Пусть сборщик чая руководствуется вашими личными привычками, если ему ничего другого не остается и он находится целиком в вашей власти; мне в этом надобности нет. Ваш компаньон принял этот вексель к оплате не в угоду мне, а потому, что я полностью оплатил ему сумму и, стало быть, также полностью потребую ее назад; я вообще не должен нести потерь по процентам.
- Я больше ничего не заплачу.
- Тогда оставьте себе ваши деньги и дайте мне мой вексель назад!
- Он находится у меня на хранении, и вы получили за него ордер в кассу. Следовательно, вексель - моя собственность.
- Я кладу этот ордер обратно на стол, поскольку не буду им пользоваться.
- Поступайте, как вам угодно. Только вексель оплачен и находится у меня в руках!
- Хорошо, я уйду, но через пять минут вернусь с полицейским. Пока что честь имею кланяться!
Я отвесил ему короткий поклон и повернулся, чтобы уйти. Его подчиненные отложили свои перья. Я уже взялся за ручку двери, когда он окликнул меня:
- Постойте, сеньор! Пожалуйста, одну секунду!
Этот человек побаивался полиции. Могла пострадать его деловая репутация, а кроме того, позволь он мне уйти, о выполнении намеченного плана не могло быть и речи. Он еще раз достал "рекомендательное" письмо и сделал вид, будто внимательно перечитывает его. Потом в своей прежней учтивой манере он произнес:
- Я, разумеется, прошу прощения. К сожалению, перед этим я упустил из виду концовку письма, где мой компаньон пишет, что вы должны получить сумму полностью и мы из уважения к вам обязаны в данном случае отказаться от принятой у нас процедуры. Поэтому я выписываю вам всю сумму полностью. Вы удовлетворены?
Я небрежно кивнул.
- Забудем мелкие распри, сеньор, - сказал он. - Ну а сегодня вечером я все-таки действительно смогу на вас рассчитывать?
- Конечно! Впрочем, при одном условии: если в вашем доме не приняты обычаи, которые раздражают меня.
- О, нет, нет, нет! - воскликнул он с дружелюбной миной, но хриплым от бешенства голосом, а затем исчез за своей дверью.
Я получил деньги, спрятал их, поблагодарил, раскланялся и вышел. И тут же увидел несчастного сборщика чая, стоявшего на углу напротив. Я подошел к нему и предложил немного пройтись со мной.
В Монтевидео нет ресторанов в нашем понимании. Кофейни неважные, не говоря уж о том, что пить приходится не кофе, а мате, парагвайский чай. Получше так называемые кондитерские, в них наслаждаешься отличным печеньем, мороженым и другими лакомствами.
В гостиницах за номер и пансион (не включая вино) требуют по пятьдесят бумажных талеров в день. Это звучит очень внушительно, но составляет всего восемь марок, так как бумажный песо оценивается примерно в шестнадцать немецких пфеннигов. Бутылка пива стоит шесть талеров, то есть почти одну марку. Парикмахеру платят десять талеров, за стаканчик рома величиной с наперсток я выложил три талера. В странах Ла-Платы в те времена следовало вести себя очень осмотрительно, чтобы не потерпеть немалый убыток из-за разного рода неполноценных ассигнаций. Местные жители самым отвратительным образом наживались на неведении иностранцев.
Я повел сборщика чая в одну из кондитерских.
Заведение было полно посетителей, судя по одежде, не бедных. Сборщик вытаращил на них глаза, но я и в ус не дул. Все попятились от нас, так что места вокруг хватило бы на пятерых или шестерых. Нам это было очень кстати, и мы не огорчились.
Сборщик чая вел себя вполне прилично. Пусть выглядел он далеко не так, как сеньоры вокруг, но что касается его поведения, жестов и так далее, он был настоящим кабальеро, как любой, у которого в жилах есть немного испанской крови, наделен благородством, хотя бы внешним. В этом отношении южноамериканец совсем не похож на представителя так называемых народных классов европейских государств. Первый, даже облаченный в лохмотья, ведет себя всегда по-рыцарски. У европейца же в любом его движении сквозит столько угловатости и грубости, что в нем безошибочно узнаешь заурядного пролетария, пусть и выряженного в генеральскую форму.
Его бородатое лицо можно было назвать даже привлекательным. Взгляд был скромно потуплен, но стоило ему поднять голову, как открывалось, что у него ясные, внимательные, проницательные глаза, по их взгляду хорошо было судить о силе характера и чувстве собственного достоинства этого человека. В нем, казалось, соединялись два разных существа: забитый, безропотный рабочий и мужественный, вдумчивый странник, скитающийся по непроходимым лесам и пампе, способный, если нужно, проявить необычайную изобретательность.
Среди имевшихся в наличии сладостей он выбирал понравившиеся ему с такой миной, словно с детства посещал подобные заведения. Он наслаждался обстановкой с элегантностью привычной к этому дамы и ни единым жестом не давал понять окружающим, что я - тот самый человек, которому в конце концов придется платить. Он говорил, очевидно, в присущей для себя манере, подбирая благозвучные слова.
- Сеньор, вы подали мне знак подождать вас. Я послушался и теперь готов внимать вашим приказам.
- Я не намерен отдавать вам приказы, - ответил я. - Это скорее просьба, с которой мне хотелось бы к вам обратиться. Я был невольным свидетелем конца вашего разговора с сеньором Тупидо. Из услышанного я заключаю, что вы находитесь в зависимости от этого господина?
- Гм! Может быть! - ответил он с улыбкой человека, который без ущерба для себя может подарить кому угодно тысячу бумажных талеров.
- В то же время я услышал, что вы, располагая двумя сотнями бумажных талеров, могли бы освободиться от этой кабалы. Вы позволили бы мне предоставить в ваше распоряжение эту сумму?
Он с важностью поглядел на меня. Хотя сумма невелика, всего тридцать две марки, но для бедного сборщика чая она была, пожалуй, все же немалой. Участь бедняги взволновала меня, и, следуя счастливому инстинкту, я собирался подарить ему деньги, хотя сам вовсе не был зажиточным человеком.
- Вы это серьезно, сеньор? - спросил он. - Какую цель вы преследуете?
- Никакую иную, кроме желания вернуть вам независимость.
- Значит, из сострадания?
- Нет, из участия. У слова "сострадание" есть одно побочное значение, которое не подошло бы тому кабальеро, каким вы мне кажетесь.
Его было омрачившееся лицо просветлело.
- Значит, вы, несмотря на мою нищету, считаете меня кабальеро? - спросил он. - Но каким образом со словом "кабальеро" сочетается милостыня?
- О милостыне речь не идет.
- Значит, ссуда?
- Если вам угодно назвать это ссудой, то да. Вы примете ее?
- Может быть, да, а может быть, и нет. Какие условия вы выдвигаете?
- Вы возвращаете мне сумму с тремя процентами. Предупреждать о расторжении договора нужно за год. При нашей следующей встрече каждый из нас двоих вправе заявить о расторжении договора, после чего, по истечении года, вы должны выплатить мне деньги.
- А если мы больше никогда не встретимся?
- Тогда вы оставляете деньги у себя или через пять лет дарите такую же сумму человеку, который беднее вас.
Тут он протянул мне свою руку, самым сердечным образом пожал мою и сказал:
- Сеньор, вы славный человек. Я с удовольствием приму от вас ссуду и уверяю, что вы не потеряете ни песо. Могу я спросить, кто этот иностранный сеньор, который так любезно отнесся ко мне?
Я подал ему свою визитную карточку.
- Германец! - воскликнул он с радостью, когда прочитал мое имя. - Возьмите и мою, сеньор!
Он запустил руку в свою рваную куртку, извлек оттуда искусно вытканный бумажник очень тонкой работы и подал мне лежавшую там визитную карточку. На ней было написано:
"Señor Mauricio Monteso,
Guia у Yerbatero".
Значит, он был не только сборщиком чая, но и проводником. Какая удача для меня!
- В каких краях вы бывали, сеньор? - спросил я его. - Дело в том, что я хочу отправиться в Сантьяго и Тукуман и собирался навести справки о надежном проводнике.
- Действительно? Тогда я порекомендую вам одного из моих лучших друзей. Он человек, на которого можно полностью положиться, он не аррьеро, которые только и думают о том, как бы провести доверчивого иностранца.
- Значит, сами вы не хотите или не имеете времени быть проводником?
Он доброжелательно, но в то же время испытующе посмотрел на меня и спросил:
- Гм! Вы богаты, сеньор?
- Нет.
- И тем не менее одалживаете мне деньги! Могу я спросить, что же вам нужно в той стороне? Вы ведь приехали на Ла-Плату не золото искать и вообще, как я понимаю, не ради наживы?
- Нет.
- Так, так! Мне нужно подумать. Когда вы хотите отправиться туда?
- Как можно скорее.
- Тогда я, пожалуй, не смогу, мне ведь надо еще уладить кое-что из того, что нельзя откладывать. Впрочем, друг, которого я хочу вам порекомендовать, живет не здесь. Мне пришлось бы вас к нему вести, а это дальняя дорога, в Парагвай. Пусть это и окольный путь, зато с этим человеком не сравнится никто, он самый знаменитый и самый ловкий сендадор, какие только есть на свете. Подумайте. Ручаюсь, что с этим человеком даже окольным путем вы доберетесь к цели быстрее и благополучнее, чем с каким-нибудь проводником, с которым отправитесь в дорогу немедленно, но из-за его неопытности все равно потеряете уйму времени и понесете другие убытки.
- Когда и где я могу встретить вас, чтобы сообщить о своем решении?
- Я, собственно, собирался остаться здесь лишь до завтрашнего дня, но согласен пробыть еще один день. Мне не хотелось бы вас утруждать посещением моего постоялого двора, лучше я приду к вам.
- Прекрасно! Приходите завтра в полдень в отель "Ориенталь", где вы застанете меня в моей комнате. Я думаю, что к этому времени я приму решение.
- Я приду вовремя, сеньор. Могу я спросить: состоите ли вы с сеньором Тупидо в деловых отношениях?
- Вовсе нет. Я только вручил ему рекомендательное письмо.
- Он пригласил вас к себе?
- Да, сегодня вечером в восемь часов в свой особняк.
- Знаю его. Он находится на улице, ведущей в Ла-Унион. Небольшая, но роскошная вилла, вам она наверняка очень понравится. К сожалению, не могу поручиться, что ее обитатели понравятся вам в такой же степени.
- Если они похожи на этого сеньора, то не стану с ними слишком любезничать.
- Так! Гм! Значит, вам он тоже показался неприятным.
- Он мне решительно неприятен. Между нами даже произошло нечто вроде небольшой перебранки.
Он стал все чаще посматривать на улицу, словно что-то там изучал. Поскольку я сидел спиной к улице, то не видел, что же так занимало его внимание. Внезапно он тревожно воскликнул:
- Карамба! Вы его оскорбили при этом?
- Несколько резких слов было сказано, но, собственно, о настоящем оскорблении речи, пожалуй, не было.
- И вы, несмотря на ваши с ним разногласия, идете к нему?
- Да. А почему бы нет?
- Ладно, делайте как хотите! Но смотрите в оба! Здесь оскорбления не забываются так легко, как, может быть, на вашей родине, и мстят в наших краях с очень радушным видом.
- У вас есть конкретная причина предостерегать меня?
- Полагаю, есть. Пожалуйста, обернитесь-ка разок! Видите сеньора, который стоит прямо напротив нас, прислонившись к решетчатой двери?
Речь шла о человеке, стоявшем напротив закрытой двери дома в небрежной позе праздношатающегося гуляки, чье единственное намерение - развлечения ради наблюдать за уличной суетой. На нем были жилет, брюки и куртка из темной ткани, на голове красовалось широкополое сомбреро; он с явным удовольствием курил сигарету.
- Вижу, - ответил я, - вы его знаете?
- Да. Он известен в этом городе как один из самых отчаянных агентов, которых используют для определенного рода дел, когда не останавливаются перед тем, чтобы пролить несколько унций крови. И он следит за вами.
- Не может быть!
- Раз это я вам говорю, можете не сомневаться! Я, еще когда ждал вас на углу Пласа-де-ла-Индепенденсиа, заметил его; он вел себя так же, как и сейчас, вроде бы совершенно непринужденно, но взгляд его был прикован к двери конторы сеньора Тупидо. Как только вы вышли оттуда, он тут же отправился за нами и остановился вон там, на той стороне. Я явно не заслуживаю его внимания, значит, он следит за вами.
- Но, может быть, вы все же заблуждаетесь. Разве не мог он случайно пойти в том же направлении, что и мы?
- И случайно остановиться на той стороне? Нет. Таких совпадений не бывает. Незаметно понаблюдайте за ним, когда будете уходить отсюда, и вы убедитесь, что он высматривал именно вас. Скажете мне завтра, прав я был или нет. Я в самом деле прошу вас прислушаться к моим словам.
- Но, сеньор, я не настолько сильно оскорбил Тупидо, чтобы он посылал по мою душу бандита.
- То оскорбление, что здесь смывают лишь кровью, в вашем отечестве могут, конечно, посчитать ничтожным, но вы имеете дело с отпрысками родовитых испанцев, не забывайте же об этом. А может быть, вы прогневали еще кого-то, помимо Тупидо?
- Вряд ли. Не могу же я отнести к опасным типам какого-то чудаковатого сеньора, который нанес мне визит, а на прощание погрозил кулаком.
- Гм! Интересно, кого вы называете чудаковатым, а кого опасным? Вы знаете имя этого человека?
- Эскильо Анибал Андаро, так, во всяком случае, он представился.
- Боже мой! Никакой это не чудак. А один из самых ярых и фанатичных сторонников "Бланко". От него всего, всего можно ожидать. Я знаю его! Было бы очень хорошо, если бы вы рассказали мне, зачем он к вам приходил и что между вами произошло.
И я стал рассказывать ему об этом мелком и смешном для меня происшествии, о том, как меня перепутали с полковником Латорре. Выражение лица моего собеседника, йербатеро, становилось все серьезнее и серьезнее. Когда я закончил, он молвил:
- Сеньор, готов поспорить, что бандита к вам подослал не кто иной, как этот Андаро. Берегитесь и не ходите без оружия!
- Вы и полковника знаете?
- Я его никогда не видел, но много слышал о нем, в том числе и о его внешности, и ваше сходство с ним мне тоже бросилось в глаза. Есть партия, возлагающая на него большие надежды. А раз вы так похожи на него, то вам полезно было бы убедиться, что это сходство может оказаться опасным для вас. Здесь никто из сторонников какой-либо партии не уверен за свою жизнь; если вас считают одним из них, то пуля или нож по ошибке могут легко настигнуть и вас.
- С одной стороны, это неприятно, с другой - очень любопытно.
- Нет уж, благодарю покорно за такие любопытные вещи, если за них приходится расплачиваться собственной жизнью! Как вот теперь, когда этот Эскильо Анибал Андаро посягает на вашу жизнь только потому, что принимает вас за Латорре.
- Это решительно невозможно.
- Вы полагаете? Почему?
- Потому что оба они принадлежат к одной и той же партии. Он ведь пришел, чтобы предложить Латорре некое дельце!
- Не верю я в это.
- Но, сеньор, он же мне все-таки предложил его, потому что принял меня за полковника!
По лицу моего собеседника скользнула очень хитрая усмешка.
- Видно, что вы книжный червь, - сказал он. - В жизни все бывает совсем иначе, чем в ваших книгах. Латорре как раз не принадлежит к партии вашего сеньора Андаро, которого вы называете чудаковатым типом. Латорре, правда, предпочитает скрывать свое мнение, ведь он не только смелый, но и осторожный человек; тем не менее доподлинно известно, что он принадлежит к красным, а не к белым.
- Но почему Андаро подбивает его на это дело?
- По-видимому, чтобы скомпрометировать его. Так я, по крайней мере, думаю. Представляете себе всю ту шумиху, что поднимется, если сторонники "Бланко" заявят: мы располагаем подписью Латорре, которой он удостоверяет, что получил от нас пять тысяч песо, дабы мы поставили ему оружие для мятежа! Таким образом, он навсегда был бы устранен.
- Ага, теперь я вижу насквозь этого Андаро.
- Итак, либо он принимает вас за Латорре и злится из-за того, что вы не попались в его западню, либо понял, что вы в самом деле человек посторонний, и теперь негодует, что посвятил вас в свои планы, ведь для него самого и его партии будет опасно, если вы сообщите об этом настоящему Латорре. В обоих случаях вам нельзя ожидать ничего хорошего ни от него, ни от других сторонников "Бланко". А как добиться этого самым верным способом? Попробуйте-ка ответить на этот вопрос сами!
- Вы действительно хотите предостеречь меня, сеньор Монтесо?
- Да, хочу. Бандиты, забавы ради, подолгу на улице не стоят. Уж в этом вы можете мне верить. Я здешние порядки знаю получше, чем вы.
- Да уж, воистину, едва ступил на эту прекрасную землю, как в такую дыру провалился, из которой можно и не выбраться!