Девушка судорожно глотает воздух и через силу выдавливает:
– Это… милиция?
– Она самая, – говорит Шмаков и пододвигает девушке принесенный Никитюком табурет. – Сосницкая уездная милиция. Можешь говорить смело. Так, что у тебя?
Девушка садится на табурет и крепко хватается за его края руками, словно боится, что ее могут выгнать отсюда, не выслушав.
– Ну? – заглядывает в глаза девушки Шмаков, для чего ему приходится присесть перед ней на корточки. – Говори, я слушаю.
– Мне нужно увидеть товарища… товарища…
Девушка растерянно хлопает глазами и бледнеет: фамилия нужного ей человека в самую последнюю минуту начисто вылетает из головы. Вся напрягшись, она смотрит на Шмакова глазами, полными отчаяния.
– Может, тебе нужен товарищ Бондарь? – спрашивает наугад Петр Иванович.
Из груди девушки вырывается шумный вздох облегчения.
– Фу, ты! Как же это я?.. Ой, спасибо вам! – лепечет странная гостья, виновато усмехаясь. – Ну, конечно, Бондарь! Мне нужен товарищ Бондарь!
– Так ночь же, – рассудительно произносит Шмаков. – Товарищ Бондарь дома, он спит. Придешь попозже…
– Мне надо видеть товарища Бондаря сейчас же! – с неожиданной решимостью прерывает Шмакова девушка.
– Ты могла бы рассказать мне, что там у тебя… Я дежурный по милиции.
– Нет! – решительно заявляет девушка и добавляет потише: – Товарищ Галич сказал, что я должна увидеться с товарищем Бондарем.
– Я же тебе объясняю человеческим языком… – начинает терять терпение Шмаков, но тут же осекается и стремительно спрашивает: – Как ты сказала? Галич? Тебя послал Галич?
– Да. Меня послал товарищ Галич с очень важным поручением к товарищу Бондарю. Нельзя терять ни минуты…
– Никитюк! – громко зовет Шмаков своего помощника, который стоит тут же, рядом, и, ничего толком не понимая в происходящем, во все глаза смотрит на девушку. – Беги к товарищу Бондарю! Пусть немедленно идет сюда! И побыстрее, браток.
Петр Иванович запирает за Никитюком дверь и ласково обращается к девушке:
– Ты пойди умойся, у тебя на лице кровь. Вода вон там, в бачке. А я попробую самовар растопить да чайку вскипятить.
Спустя четверть часа слышится частый требовательный стук в дверь.
– Петр Иванович, откройте! Бондарь!
Шмаков оставляет самовар, который уже вовсю сердито гудит в дежурке, и спешит к двери. Девушка сидит там же, в комнате дежурного, за столом и, заметно волнуясь, то и дело поправляет на коленях платье.
Бондарь стремительно входит в дежурку и, даже не сняв с головы кубанку, что свидетельствует об исключительности случая, плюхается на стул напротив девушки. Секунду-другую изучающе всматривается в ее лицо. Затем говорит:
– Здравствуйте! Я – Бондарь Александр Афанасьевич, начальник Сосницкой уездной милиции. Что вы хотите рассказать мне?
– Меня послал к вам Галич…
– Как и где вы встретились с ним? – быстро спрашивает начмил. – Впрочем, об этом после. Что он велел передать мне?
– Сейчас… – часто кивает головой девушка, глядя в глаза Бондарю. – Вот только вспомню все… по порядку. У меня тут, – она показывает на голову, – все перемешалось… И болит до сих пор. Сейчас…
Девушка сжимает голову руками и закрывает глаза. В дежурке становится тихо. Даже самовар перестает потрескивать. Наконец девушка открывает глаза и, делая частые паузы, сбивчиво говорит:
– Ну вот… Теперь вроде вспомнила все… Значит, так… Сперва – самое главное… Сорочинский ушел в Бережанск… Там у него вроде бы есть знакомые в каком-то поставкоме. Галич сказал, что вы знаете, что это такое. Так… Да! Он пошел не один, а со своим охранником… Они пошли вчера вечером. Завтра… нет-нет!.. уже сегодня утром они могут быть в городе… Да, еще… Они пошли в Бережанск, чтобы узнать там, правда ли, что ихнего главаря… м-м…
– Ветра? – подсказывает Бондарь.
– …что ихнего главаря Ветра вызывают в этот самый поставком. И еще он хочет узнать там и насчет самого Галича… Вы должны по телефону предупредить свое начальство в Бережанске, чтобы они там что-нибудь предприняли… Выглядит этот Сорочинский так… Лет тридцать… Среднего роста… Может, чуть повыше. Плотный такой… крепкий. Одет в черный костюм с рубчиками… Вельветовый называется. На ногах ботинки… А на голове у него черная шляпа… Да! Голова у него большая! Вот… Что же еще? Ага! Красивый он такой… Вроде как женщина. Теперь его охранник… Высокий… Сухощавый… И хмурый всегда… Никогда не смеется. В черных брюках и сером пиджаке… Теперь вроде бы все… Хотя нет! – спохватывается рассказчица. – Галич сказал, что я не должна возвращаться домой. И вообще… не должна показываться на людях. Он сказал, что вы должны знать, что надо делать…
– Спасибо, девочка! – дрогнувшим голосом говорит Бондарь. – Вряд ли ты понимаешь, что ты сегодня сделала. О себе не беспокойся – поживешь пока у меня дома. Там тебе будет хорошо… Петр Иванович, – начмил поворачивается к Шмакову, – соедините меня с губмилицией. Нет! С квартирой Онищенко!
Пока Шмаков ожесточенно крутит ручку телефонного аппарата и громко кричит в трубку, вызывая станцию, Бондарь ласково говорит девушке:
– Сейчас я передам в Бережанск твое сообщение, а потом мы будем пить чай, и тогда ты расскажешь обо всем поподробнее. Хорошо?
Девушка согласно кивает головой.
– У телефона товарищ Онищенко! – говорит Шмаков и протягивает Бондарю трубку.
Кончив разговор с начальником губмилиции, Бондарь садится к столу.
– Теперь можно и чайку… – начинает он и, взглянув на девушку, умолкает. Уронив голову на стол, та спит.
21
– Да, вы правы, – соглашается с Онищенко его заместитель Сенченко, полный розовощекий (несмотря на скудное питание) мужчина с гладко зачесанными назад редеющими белесыми волосами. – Ни арестовывать, ни тем более убивать этого Сорочинского нельзя. Этим мы только насторожим Ветра и сорвем операцию. Вот если бы вспугнуть его… Вроде как случайно, чтобы он ничего не заподозрил.
– Вспугнуть можно, – закурив цигарку и пустив к потолку густую струю дыма, говорит Онищенко. – Вспугнуть проще простого. Только, как говорят в Одессе, что мы будем из этого иметь? Подозрение-то у Сорочинского как было, так и останется. Хотя… Если не придумаем ничего получше, придется вспугнуть. – Сделав затяжку и помолчав, что-то прикидывая, начгубмил продолжает: – Вот если мы устроить этому Сорочинскому встречу с членом руководства повстанкома – мнимым, разумеется, – дело другое! Встречается такой человек с Сорочинским, встречается, разумеется, "чисто случайно", подтверждает сказанное Галичем и спроваживает гостя обратно домой. Причем делает это до встречи Сорочинского с настоящим повстанкомовцем. Как?
– Недурно! Только вот… – задумчиво чешет переносицу Сенченко. – Только вот где взять такого человека? Разве что самому встретиться с Сорочинским и представиться одним из руководителей этого самого… губповстанкома.
– И как же вам видится такая встреча? Подходите посреди улицы к Сорочинскому и говорите: "Здравствуйте, пан Сорочинский! Можно вас на пару слов? Я из Бережанского губповстанкома". Так, что ли? – интересуется Онищенко без тени иронии в голосе. – Нет, Никита Степанович, нахрапом тут не возьмешь: бандиты тоже народ тертый. И опасность не в том, что этот чертов Сорочинский раскусит вас, а в том, что, раскусив, может не подать виду. Понимаете? Тогда пиши: все пропало – и операция, и парень… Был бы этот мнимый повстанкомовец да знаком с Сорочинским – тогда совсем другой табак. Но снова же: где взять такого человека?
– Андриан Карпович! – спохватившись, с размаху бьет себя по колену Сенченко. – У меня же лежат списки!
– Какие списки?
– Списки бывших политбандитов и прочей контры, которая, осознав свои ошибки и порвав с прошлым, явилась с повинной.
– Ну и что? – все еще не понимая, куда гнет его заместитель, интересуется Онищенко.
– А то, что мы можем повидать этих людей. Не всех, конечно: губерния большая, – а тех, что живут в Бережанске или вблизи него. А вдруг кто-нибудь из них да знаком с этим Сорочинским! Он-то и мог бы стать тем, нужным нам, человеком.
– А что? – оживляется Онищенко. – Это идея! И даже неплохая… Во всяком случае, лучшую сейчас вряд ли мы придумаем – нет времени. Словом, несите сюда ваши списки, Никита Степанович. И скажите заодно дежурному, чтобы собрал всех, какие есть, людей ко мне. Немедленно. А я тем временем позвоню в гормилицию. Передам приметы бандитов и распоряжусь, пусть немедля организуют их поиск и наблюдение.
– Предупредите, чтобы не вспугнули! – бросает Сенченко, покидая кабинет.
Через минуту он возвращается и кладет на стол тонкую папку, завязанную розовыми тесемками.
– Тут они, субчики! Все до единого.
Онищенко торопливо достает из папки списки и, скользя по ним быстрым взглядом, ставит красным карандашом против некоторых фамилий галочки – отмечает людей, живущих в Бережанске.
Тем временем кабинет начальника губмилиции наполняется подчиненными. Кабинет явно тесноват для такого количества людей, поэтому рассаживаются поплотнее, кое-где по двое на одном стуле. Садятся молча, бросая на начальника выжидательные взгляды.
– Товарищи! – просмотрев списки, обращается к собравшимся Онищенко. – Срочнейшее задание! Пока не выполните, ни о каких других делах не может быть речи. Не пугайтесь! Работы на какой-нибудь час. Сколько вас тут? Так… Двадцать четыре человека. Один даже лишний. Значит, так… Для начала подойдите к столу и пусть каждый из вас выпишет из этого списка по одной фамилии, помеченной красным карандашом. Выписывайте также адрес и место работы этого человека. Для чего это надо, сейчас узнаете.
– Теперь слушайте дальше, – говорит начгубмил, когда люди, покончив со списком, отходят от стола. – Что от вас требуется? От вас требуется уже в самые ближайшие минуты повидаться с вашим "клиентом". В случае необходимости разрешаю временно использовать любой транспорт, какой подвернется под руку, независимо от того, кому он принадлежит. О последствиях можете не беспокоиться. За всех отвечу я сам. Далее. Вам необходимо узнать, знаком ли ваш "клиент" с неким Сорочинским – начальником штаба банды атамана Ветра, действующей в Сосницком уезде. О Сорочинском известно немного. До революции был известным конокрадом. Промышлял на юге нашей губернии. Неоднократно сиживал в тюрьмах. После революции какое-то время пребывал в Красной армии. Летом восемнадцатого принимал участие в боях с Деникиным под Екатеринодаром. Затем переметнулся к Махно. Прослужил у него два года. Был командиром эскадрона. В конце прошлого года оказался в банде Ветра. Это – все, что нам известно пока о Сорочинском. Так вот. Если окажется, что ваш подопечный знаком с Сорочинским, тащите его немедленно сюда.
Оставшись один, Онищенко садится за стол и начинает перебирать бумаги. Затем встает и принимается шагать по кабинету, то и дело с досадой посматривая на настенные часы. Иногда ему начинает казаться, что часы испортились и безбожно врут. Раза два или три Андриан Карпович вынимает свои карманные и сверяет по ним настенные.
Карманные часы начальника Бережанской губмилиции массивные и тяжелые, с серебряным корпусом и открывающейся крышкой. На внутренней стороне крышки вычурным писарским почерком выгравировано: "Беззаветному красному чекисту товарищу Онищенко А.К. за заслуги перед революцией. Ф. Дзержинский. 23 июня 1920 года". Часы эти – предмет особой гордости губначмила. Он бережет их пуще глаза.
Проходит десять минут… двадцать… тридцать… Вестей от гонцов все нет и нет. Молчит и телефонный аппарат. Онищенко раз даже снял трубку и вызвал станцию, чтобы удостовериться, что телефон исправный.
И только в часу десятом дверь кабинета широко распахивается, и в нее вваливается запыхавшийся сотрудник оперативного отдела Михаил Камышев, молодой парнишка со смешливыми глазами на открытом, по-девичьи чистом лице.
– Ну что, есть? – нетерпеливо спрашивает Онищенко и весь подается вперед.
– Есть, товарищ Онищенко! – звонко выпаливает Камышев и подталкивает в кабинет старающегося казаться независимым немолодого уже мужчину с тонкими поджатыми губами и колючими зелеными глазками на худом аскетическом лице, оканчивающемся небольшой бородкой. Несмотря на теплую погоду, мужчина одет в длинный серый плащ, застегнутый на все пуговицы. В руках у него линялая форменная фуражка.
– Товарищ Онищенко! – выступив из-за спины незнакомца, скороговоркой докладывает Камышев. – Жук Василий Сидорович. Лично знаком с Сорочинским. Я свободен?
– Спасибо, товарищ Камышев! Вы свободны. А вы, Василий Сидорович, проходите, садитесь, – указывает на один из стульев начгубмил.
Не двигаясь с места, Жук буравит хозяина кабинета колючим взглядом исподлобья.
– Постою! – роняет он скрипучим голосом. – Вы лучше скажите, за что меня притащили сюда силком. Если только за то, что я был знаком с каким-то конокрадом и разбойником, то лучше будет, если вы отправите меня сразу в допр. Тогда вам не придется каждый раз разыскивать меня, потому что таких людей, как Сорочинский, я знал в свое время немало.
– Вы все-таки присядьте, Василий Сидорович, – терпеливо выслушав гостя, примирительно произносит Онищенко. Выйдя из-за стола, он берет Жука за локоть и усаживает на стул. – Вот так. А теперь можно и разговаривать. Прежде всего, приношу извинения за то, что, как вы совершенно правильно выразились, вас "притащили сюда". У нас не было другого выхода. Может, наш сотрудник и не совсем вежливо обошелся с вами, но вы должны его извинить, – у него совершенно не было времени на соблюдение всех церемоний. Поверьте мне! А "притащили" вас сюда потому, что нам срочно и крайне нужна ваша помощь.
– А-а… – неопределенно тянет Жук, застигнутый врасплох спокойным и даже, чего уж он вовсе не ожидал, дружелюбным тоном столь высокого и грозного начальника. – А я-то думал…
– Да, Василий Сидорович, нам действительно очень нужна ваша помощь.
– Помогу – если смогу, – без особого рвения соглашается Жук.
– Тогда перейдем к делу, – усевшись обратно за стол, говорит Онищенко. – А дело, Василий Сидорович, вот какое. С минуты на минуту в городе должен объявиться ваш старый знакомый Пaвел Сорочинский.
– Ну и что? – осторожно спрашивает Жук, глядя мимо начгубмила на возвышающуюся на сейфе-постаменте пишущую машинку "Ундервуд". Машинистки в милиции по-прежнему нет, а потому слой пыли на машинке стал еще заметнее.
– А вот что. Сейчас этот Сорочинский является начальником штаба одной крупной банды в Сосницком уезде, которой руководит некий атаман Ветер… Вам что-нибудь говорит такая кличка? Настоящая фамилия этого Ветра – Щур, Роман Щур.
Жук отрицательно крутит головой.
– Нет. Вы же знаете, я давно…
– Понятно. Банда, между прочим, отличается неслыханной жестокостью. На ее счету десятки замордованных людей. Ни в чем не виновных людей. Примите к сведению… Так вот. Сорочинский заявился в город, чтобы найти знакомых и через них связаться с губповстанкомом, если таковой существует. Мы же, в силу сложившихся обстоятельств, ни в коем случае не можем этого допустить. В то же время нельзя и вспугнуть Сорочинского. Вот такая заковыка… Поэтому мы вынуждены пойти на крайний шаг: устроить Сорочинскому встречу с подставным лицом, то есть с мнимым членом руководства мнимого губповстанкома. А поскольку во всем городе из бывших… как бы это выразиться…
– Из бывшей контры, – подсказывает Жук. – Чего уж там…
– …из бывших контрреволюционных деятелей, будем так говорить, – продолжает Онищенко, – пока вы единственный, кто знаком с Сорочинским лично, то мы рассчитываем, естественно, что этим подставным членом руководства губповстанкома будете вы, Василий Сидорович. Я ясно изложил свою мысль?
– Яснее некуда! – брезгливо кривится Жук. – Вы предлагаете мне роль подсадной утки, с тем, чтобы я помог вам накрыть моих бывших единоверцев. Не так ли? Роль, скажу вам откровенно, – иудина. Остается получить тридцать сребреников.
– Пусть будет так, – соглашается Онищенко. – Возможно, в ваших словах и есть доля истины. Тем более, если смотреть на это дело с вашей колокольни. Но давайте взглянем на все это с иной стороны… Выполнив нашу просьбу, вы поможете нам без единого выстрела и напрасно пролитой крови ликвидировать большую и опасную банду, на совести которой, как я уже говорил, немало людских жизней. И неизвестно, сколько еще впереди… Своей помощью вы один смогли бы спасти от жестокой и бессмысленной смерти многих людей. В том числе и ваших, как вы сами изволили выразиться, "бывших единоверцев". Не все же они подряд, без разбору будут приговорены к высшей мере… Ведь так или иначе, рано или поздно все эти банды, в том числе и банду Ветра, мы ликвидируем. Непременно ликвидируем! – резким движением руки рубит воздух Онищенко. – Чего бы это нам ни стоило! Но только тогда уж, в драке, вряд ли кто станет разбираться в степени виновности того или иного бандита. Понимаете, к чему я клоню? Ради этого, я думаю, можно и поступиться своими принципами. К тому же не забывайте и о своей вине перед советской властью, которую мы вам простили. Так почему бы и вам не пойти нам навстречу? Самый подходящий случай…
На подоконнике взрывается требовательным треском телефонный аппарат, и Онищенко, забыв извиниться, хватает трубку.
– Да, это губмилиция! Онищенко слушает! Кто говорит? Понял! Докладывайте, только покороче… Вы не ошиблись? Приметы полностью сходятся? Понятно… Хорошо… Молодцы, ребята! Что они сейчас делают? Зашли в "Чайную" и собираются завтракать? Отлично! Лучше и не придумаешь! Что вам дальше делать? Продолжайте наблюдение. Но только издали, чтобы они ничего не заподозрили. Минут через десять – пятнадцать я сам подъеду к вам. Все!
Онищенко кладет трубку на аппарат и поворачивается к Жуку.
– Вот так, дорогой Василий Сидорович! Сорочинского, как вы, наверное, поняли, мы обнаружили. Теперь надежда на вас. Нет у нас пока другого такого человека, как вы, а время не терпит. Так что реша…
– Да согласен я! Согласен! – морщится недовольно Жук. – Что вы меня уговариваете? Я же не девушка…