- Это - премия за продажу новых счетных машин. Возьмите и пустите ее в трубу - такой красивый молодой человек, наверное, умеет это делать. Не жалейте - будут еще: рынок может вместить до двадцати таких машин, за каждые три вы получите премию, причем сумма будет увеличиваться. Поработайте - и я в долгу не останусь: этот год будет у вас веселым.
Я поблагодарил и хотел выйти, как вдруг господин Гольдберг жестом остановил меня:
- Кстати, молодой человек, я хотел бы познакомить вас с моей женой. Знаете, она томится одна, не согласитесь ли вы захватить ее с собой, отправляясь праздновать получение премии?
Я вежливо согласился и вышел, внутренне кляня хозяина отборной бранью: старый еврей решил подсунуть мне свою толстую Сару, чтобы я развлекал ее на мои деньги! Нехотя заехал к ним вечером и оторопел: ко мне вышла роскошная полногрудая красавица, представляешь - рыжая молодая еврейка, кровь с молоком, холеная, веселая, наглая. Смерила меня взглядом с ног до головы, как будто приценивалась на рынке, и, видимо, осталась довольна:
- Ну, князь, начнем…
- Что начнем, мадам?
- Как что? - она нагло усмехнулась, скаля великолепные зубы. - Начинаем растрачивать вашу премию. Как жена главы фирмы я заинтересована, чтобы вы остались довольны сегодняшним вечером.
Поехали. Ужин, театр, кабачок. Я старался выдержать тон человека, по обязанностям сопровождающего супругу начальника - мямлил какой-то вздор, танцевал, держа ее от себя подальше… А она… Ну, словом, ночевал я в постели господина Гольдберга, в их семейной спальне.
- Да что ты?!
- Честное слово.
Лия была роскошна… Нет, мало этого - она оказалась очень интересной, большой умницей, необычайно остроумной и веселой… Я так хохотал ее шуткам, что, право, любовные упражнения даже не вспоминались потом как главное в приключениях той ночи. Хотя в них она понимала толк, прошу верить!
Утром, я улизнул из их богатой квартиры, дивясь ее дерзости. Вспоминая все утром, обратил внимание на странное отсутствие прислуги… Как она могла все приготовить так тщательно под носом у мужа? Он, якобы, уехал в тот вечер по делам…
Ну ладно. Теперь-то слушай самое интересное.
На следующий день утром являюсь в контору и вижу: господин Гольдберг сидит, как ни в чем не бывало в кабинете. Да ведь он уезжал?! Странно. Тут меня вызвали к нему. Я решил, что он пронюхал о вчерашнем и мне конец. Сжался, а сам думаю: "Ей- богу, Лия того стоит!"
- Я позвал вас на минутку. Скажите, вы вчера почувствовали, что я ценю ваше старание?
Не зная, что ответить, я издал неопределенный звук.
- Учтите, условия премии - три машины. Это все. Идите, - и подмигнул на прощание кривым глазом.
- Неужели он узнал? - спросил я, удивленный необычной историей.
- Не узнал, а знал заранее! Да-да - выдал премию и организовал ее скорейшее исчезновение из моего кармана в целях подхлестывания работы, а с другой стороны, считаясь с фактором, что такая жена ему неровня, извлек пользу из неизбежного ее грехопадения.
- Негодяй!
- Не знаю. Не осуждай поспешно! А если он сильно любит ее, то может держать только попустительством. Но это не наше дело. Я продал еще три машины, потом еще и каждый раз получал премию - деньги и Лию. Мы познакомились ближе. Изредка я стал бывать у них, восхищаясь ее умом, настоящим еврейским умом - острым, быстрым, скептическим. Ну и… мы проводили время не только в гостиной. Хочу только, чтобы ты ясно понял одно: Лия была блестящей женщиной.
Гришка сделал паузу и минуту глядел поверх толпы, улыбаясь воспоминаниям. Потом отхлебнул вина, закурил и снова начал рассказ, многозначительно понизив голос.
- Как-то раз я встретил у нее молоденькую девушку, польку, этакое беленькое и бледненькое созданьице. "Это - Анеля, мой сердечный друг", - познакомила нас Лия. Потом мы пару раз встречались втроем. Я злился, потому что эта конфетка попросту обкрадывала меня: жаль было времени свидания с Лией. Но каждый раз я невольно чувствовал что-то странное - они противно обнимались, как институтки. Зло меня взяло: Лия со мной была одна, а с ней - другая. Странность их отношений возбудила сначала удивление, а потом - обиду, не удивляйся - это так! Я хочу сказать, что простота и живость Лии создали иллюзию человеческих отношений между нами, и мне больно было вновь познать, что меня купили лишь для забавы. Потребовалось некоторое усилие воли, чтобы подавить вспыхнувшие чувства. Но ты знаешь, я не способен переживать драмы и беру факты, как они есть. Примиряясь с обстоятельствами, я стал изучать Лию. Выбрав подходящий момент, я прямо спросил об Анеле, с Лией можно было говорить без церемоний. Ее дерзкая прямота допускала вольность. "Анеля - моя любовница", подтвердила она. Лия не была ни цинична, ни хвастлива. У нее просто отсутствовала мораль - начисто, понимаешь? Поэтому она говорила легко, просто, и самые необычные вещи у нее казались естественными: что женское тело, приятно освежает после длительного общения с мужским, что с мужчинами женщине приходится быть послушной исполнительницей, а с девушкой можно самой проявить инициативу, что запретный плод вообще всегда сладок и запах, женщины ее особенно возбуждает - как яд, как грех…
Наконец, бывая у них в доме и узнав Лию до конца, я обнаружил то, ради чего повел весь этот разговор и что хотел сообщить тебе уже тогда, на площади Вацлава. По четвергам у нее собираются дамы без мужчин. На чашку чая.
- Ну, и что же?
- Господин Гольдберг обязательно отсутствует.
- Ясно: что ему делать с ними?
- Прислуга убирается вон из квартиры.
- Ах, так…
Мы помолчали.
- Что же ты хочешь сказать этим?
- Вот тебе ключ от парадной двери.
Иоланты нет, есть второе воплощение Изольды. Он победил снова, - этот порок, укравший у меня сначала возлюбленную, потом - жену. Ухожу к нему - вот смысл того, что будет. Была Изольда, потом Иоланта, пусть будет Лия. Это твой дух витает там, Notre- Dame de Lesbie, и тебе приду поклониться…
Вместо ревности и злобы пусть будет отныне только отчаяние и веселое приключение на развалинах прошлого!
В шесть часов я спокойно взошел по лестнице и открыл парадную дверь. Большая передняя, несколько дамских пальто. Прислушался, из дальних комнат доносились голоса и смех. Как пройти лучше?
Я подошел к двери, ведущей, очевидно, в гостиную. Говорили негромко два женских голоса. Осторожно открыл дверь и поднял тяжелый штофный занавес.
На широком диване сидела спиной ко мне, совершенно обнаженная девушка. Мягкие пряди пепельных волос упали на стройную спину, бело-розовую, как жемчуг. Я все вспомнил, и кровь бросилась в голову, разом задрожали колени… Я стоял, сжимая руками безумно бьющееся сердце.
Позади сидевшей лежала навзничь вторая девушка, также обнаженная - видно было только стройное и гибкое тело, матово-золотистый цвет которого тоже показался жутко знакомым.
- Вы сделаны из драгоценных материалов, - звонким металлическим голосом сказала сидевшая, легко касаясь груди и бедер той, которая лежала, - вся, - слоновая кость и золото.
Она наклонилась, и пепельно-золотые кудри упали на огненно-рыжие, губы слились в долгом поцелуе, и я увидел глядевшие на меня в упор огромные глаза - пустые и тоскующие глаза моей жены.
Начался странный период моей жизни.
Внешне ничего не изменилось. Один "я" жил и работал, как прежде, то есть вел двойное существование - скромного и нарочито незаметного экономиста в большом торговом учреждении и неизвестного со многими масками на лице, - советского разведчика, незримо играющего на десятке невидимых сцен разные акты все той же страшной трагедии смертельной борьбы между старым и новым. Но среди этой фантастической смены лиц и положений, в постоянном водовороте неожиданностей и опасностей, при всем невероятном напряжении душевных сил, воли и знаний, у меня неизменно, всегда и при всех обстоятельствах оставалось еще одно "я", второе, пятое и десятое - человека, мучительно ломающего себе голову над одним и тем, же вопросом: Иоланта… Что делать? Где выход?
Решение пришло не сразу. Нужно решительно изменить обстановку… Оторвать от Изольды… Дать занятие, которое бы поглотило целиком, заняло без остатка время, ее мысли и действия… с утра до вечера… каждый день… недели… месяцы… если нужно - годы…
Я долго стоял над пропастью, мысленно с ужасом вглядываясь в бездонную пучину. Потом обхватил Иоланту обеими руками, стиснул зубы и прыгнул.
Мы оба полетели вниз головой…
- Спуск в подполье - вот что я предлагаю вам, Иола, - сказал я и остановился. Вкратце изложил дело и теперь перевел дух в ожидании… чего же? - протеста, сомнений, радости? Спокойное рукопожатие, доверчивая улыбка…
Ну, ну, еще один шаг, последний.
Иоланта спокойно подняла глаза.
- Да или нет - отвечайте, Иола.
Она улыбнулась.
- Путешествие на тот свет с остановками во всех частях этого… Когда мы укладываемся, милый?
- Вы не понимаете серьезности того, что я вам сказал. Ваша легкость.
- Вы ожидали заламывания рук?
- Но опасности…
- В опасные моменты будем пристально наблюдать друг за другом. Берегитесь! Я окажусь сильным соперником и не буду той стороной, которая дрогнет: посмотрим, кто из нас смелее.
- Но соблазны, Иола! Вы должны… - я заранее решил особо ее предостеречь, но, взглянув в ясные глаза жены, мне стало совестно. Я волновался, не находил слов, Иоланта спокойно ожидала, без любопытства, без волнения. Я бы сказал, с любезным вниманием.
Прошли минуты. Ну, надо кончать.
- Иола, связь между подпольем и обычным миром не дозволяется: спускаясь вниз, мы обрываем за собой все. Понимаете: все. - Иоланта, улыбаясь, кивнула головой.
- Тогда дайте руку. Пусть это будет клятвой. Мы оба сжигаем прошлое.
- Клянусь!
Я сжал узкую, нежную руку. Она не дрожала, не была вялой.
Спокойное рукопожатие, доверчивая улыбка…
Ну, ну, еще один шаг, последний.
- Иола, мы выйдем на Карлов мост, и вы бросите проклятый портсигар в реку.
Иоланта тихо засмеялась и хлопнула в ладоши.
- Что же вы молчите?! Значит, вы не…
- Какой вы ребенок, милый. Я сделаю гораздо больше - подарю "проклятый портсигар" вам. Если он - символ, то пусть символичной будет и передача его вам. Ай-ай, как будут завидовать ваши друзья: ведь не каждый муженек получает от своей женушки такую надпись!
Она взяла со столика портсигар и протянула его мне.
- Я вас люблю, и это - главное. Только это. Не будьте мещанином и не подменивайте чувства вещами и обрядами: пустяки могут заслонить главное, выхолостить душу. Я вас люблю и рада, что работа в подполье даст мне возможность доказать это. Вы увидите: с вами выступил в поход товарищ, друг, однополчанин! В бою вы почувствуете это! - Она помолчала, собираясь с мыслями. - Вопрос о моем решении и не стоял серьезно. Я прекрасно понимаю, что мне нужно сделать героическое усилие и переделать себя. Но…
Иоланта запнулась. Я рванулся к ней, взял ее руки в свои.
- Но?! Говорите же, говорите!
- Милый, милый… Вы потом узнаете меня лучше. Но выдержите ли вы эту линию товарищеской помощи? Именно вы? Вы? Выдержите ли?
Я не понял ее тогда. Мне показались эти слова странными, бессмысленными. Что я должен был выдержать? Опасность? Так я не трус! Линию товарищеской помощи? Но ведь я люблю ее! Чепуха… В чем она сомневается? Ах, чепуха… Какая чепуха!
Я горячо поцеловал ее, сильно и преданно, как человек, не ведающий, что скоро, да, очень скоро он окажется предателем.
- Милый… Милый… - шептала Иоланта. - Будь что будет! Я бросаюсь головой вниз, сжимая вас в объятиях…
"Она читает мои мысли… как всегда…" - повторял я себе, и почему-то уверенности и радости становилось меньше…
Шло время. В комнате стало почти темно, а мы стояли: молча, дрожа и крепко- накрепко обнявшись у самого порога Неизвестного.
Катастрофа наступила быстро - через четыре бурных месяца, пролетевших, как одна грозовая ночь. Вот два человека бегут во тьме, оглушенные раскатами грома, ослепленные вспышками молнии. Косой дождь хлещет в лица… Они на миг закрывают глаза… Один делает неверный шаг и… Дальше в черной мгле, под рев ветра, в струях холодного дождя бежит уже один человек… Спотыкаясь, падая и упорно поднимаясь, один человек бежит дальше, все дальше… еще дальше… пока не исчезает в черной мгле… пока не добежит. Куда?
О, если бы он знал это тогда…
Купе-люкс международного экспресса. Закутавшись в дорогие меха, Иоланта делает вид, что дремлет. Последняя венгерская станция. Еще две-три минуты и страшная опасность останется позади: "демократическая" Австрия кажется детским садом по сравнению с хортистской Венгрией. Жандармы вскочили в вагон с подъехавшего к маленькой станции автомобиля и впопыхах, с шумом, стали тащить знатную даму, несмотря на то, что она небрежно показала свой английский паспорт и даже высокомерно подчеркнула ноготком свою громкую аристократическую фамилию. Венгерская ругань и английские протесты привлекли внимание английских и американских туристов: видя, что венгерские свиньи обижают леди, мужчины сбросили пиджаки и вступили в рукопашный бой с жандармами в узком коридоре вагона. Иоланта успела запереться в купе. Пока длилась свалка, вызывали проводника и ломали дверь, поезд тронулся и вышел за государственную границу Венгрии. Никто из жандармов не сообразил своевременно повернуть ручку тормоза. Иоланту арестовали уже австрийцы: в ее багаже нашлось немало предосудительного с точки зрения австрийских властей. Позднее появились еще кое-какие веские подробности, и судьба арестованной была решена быстро: военный суд приговорил ее к пятилетнему заключению в военной тюрьме.
Во время процесса я, конечно, не приезжал в Вену, а следил за ним по газетам, но когда Иоланту перевезли в крепость, ее имя исчезло со страниц прессы и все успокоилось, то настал, наконец, момент, когда надо было добиться свидания. Однако в это время я с головой ушел в выполнение ответственных заданий, колесил по Европе между Стамбулом и Осло, Варшавой и Лиссабоном. Я гордился собой и своими успехами, которые подбивали меня к новым и новым обязательствам, и дни летели с головокружительной быстротой. Конечно, я всегда помнил об Иоланте. Среди самых неотложных вопросов работы, успел договориться с начальством, подставные лица нашли необходимого юриста и через него обеспечили передачу заключенной всего необходимого. Я сделал решительно все, чтобы материально ей помочь… Но не приехал сразу. Да, не приехал сразу.
Прошла неделя… Еще одна… Совесть, вначале шепотом говорившая мне, что я поступаю неверно, забывая про душу и заботясь лишь о теле, наконец, завопила о подлости. " Ведь я жертвую всем только для дела, - успокаивал я себя. - Работа - вот лучшая дань любви к Иоланте…" "Вы ведете себя, как герой!" - сказал мне однажды начальник. Тогда я вспомнил ее слова на мосту ночью, побежал на вокзал и вскочил на венский поезд.
Вечером прибыл в крепость. Серые бетонные казематы, серый бетонный двор. Комендатура. Равнодушный просмотр документов. Наконец, узенькая полоска серой бумаги в дрожащих от нетерпения руках - пропуск…
Старый унтер ведет меня через залитый дождем двор. Низкие двери. Темный коридор. Железная дверь с номером.
- Входите, - сипит унтер.
Узкая длинная комната подвала, слабо освещена подслеповатой лампочкой. Справа и слева - железные решетки от потолка до пола. За ними стоят заключенные и надзиратели. Посередине - проход для посетителей. В конце его солдат в каске с винтовкой у ноги. Тускло блестит короткий штык.
Справа за решеткой высокий мужчина с военной выправкой. Это - гитлеровец. Он шепотом говорит что-то на ухо своему посетителю, а тот время от времени грубо и отрывисто отвечает: "Слушаю. Так точно".
Слева за решеткой стоит толстый человечек. Он, молча, плачет, а сквозь решетку, на него смотрит жена и трое детей - и тоже плачут. Этот наверняка растратчик.
А где же… И я вижу, наконец…
Словно брошенная вперед страшной силой любви и скорби, точно вдавленная в решетку, повисла на ней молодая женщина в позе неописуемого, беспредельного отчаяния. Широко раскинутыми руками она впилась в железные прутья, и длинные пепельные волосы упали на лицо, прижатое к железу. За решеткой, в сером тюремном халате и солдатских ботинках на босу ногу, стоит Иоланта. Лицо опущено, глаза закрыты. Тонкими худыми пальцами она перебирает шелковистые светлые локоны и едва слышно повторяет: - Не надо… Не надо, Изольда.
Помню, я, когда вышел наверх. Шел сильный дождь, и бетонный двор, окруженный казематами, превратился в мутную лужу, покрытую дождевыми пузырями - они вскипали, лопались и снова вскипали. А я смотрел на них и думал. Я чувствовал, как в темноте самого глубокого тайника моей души шевелилась опасная гадина. Глядя внутрь себя, различал тусклый блеск ее холодной чешуи. Именно тогда в моей голове родилась мысль - Изольду надо убить.
Изольду надо убить.
Потом со мной случилась печальная история, бросившая тень на мою последующую работу. Но поскольку я пишу не о советской разведке и не о себе, то бегло коснусь ее потому, что она тлетворным краем своим задела и жену: как заключение, разведка уродует души и жизнь не только прямо, но и косвенно - посторонних людей, которые вынуждены с ней соприкоснуться.
- Графиня Фьорелла Империали - первая и пока единственная женщина-дипломат фашистской Италии, - говорит мне наш резидент товарищ Гольст, - хорошенькая, образованная, гордая, богатая, своенравная, старше вас почти на десять лет, вы поняли? На ней поломали зубы мы все: деньги ей не нужны, легких физических связей она не ищет. Как же подойти к ней? Где лазейка? К нам, советским людям, относится без предубеждений. С интересом. Вот вам и лазейка. Заинтересуйте ее культурными темами, а потом инсценируйте любовь. Только не спешите: графиня не дурра! Не испортите дело грубой игрой! Даю вам год или два. Потом делайте предложение.
- То есть как?
- Да так. Предложите увезти ее сначала в Москву, а потом в Вашингтон, куда вас якобы отправляют в десятилетнюю командировку на должность второго секретаря посольства. Бумаги вы ей покажете, все будет в порядке. Соблазнительно? Распишите советскую жизнь в Москве и в Америке, а когда она клюнет, и физическая близость войдет в потребность, вы печально, со слезами на глазах, вдруг объявите, что Москва боится предательства и нужно какое-нибудь доказательство искренности и окончательности перехода к нам, так себе, какой-нибудь пустячок, пара расшифрованных телеграмм. Потом еще. Еще. Даст один палец - потребуйте второй, после руку. А когда женщина окажется скомпрометированной - берите всю целиком: нам нужны шифры и коды, вся переписка посольства. Срок выполнения задания - три года. Поняли?