Турецкую шаль и шляпу Анастасия отдала гардеробщице в дамской комнате. Тут во всей красе явилось ее платье из лионского шелка. Год назад его пошила портниха ее тетки, генеральши Шестаковой, и это, бесспорно, было одно из удачнейших творений скромной крепостной мастерицы. Правда, образцом послужило платье, заказанное самой генеральшей в 1775 году в Санкт-Петербурге во французском ателье месье Дамьена.
Согласно моде того времени, туалет состоял из корсажа, юбки с фижмами и верхнего распашного платья, надеваемого на них. Особенно удался портнихе корсаж из шелка темно-изумрудного цвета. Обшитый лентами и кружевами, снабженный декоративной шнуровкой спереди и настоящей сзади, он так облегал и поддерживал грудь красавицы, что две прелестные выпуклости выступали из него совершенно округло.
Широкая юбка из изумрудного же шелка прикреплялась к корсажу при помощи потайных пуговиц и петель. Верхнее платье светло-изумрудного цвета имело на полах широкую палевую отделку и узкие рукава длиной до локтя, с тройными оборками из тюля, тоже палевого оттенка. Перчатки к платью были палевыми, веер – из слегка окрашенных в желтое страусовых перьев.
Среди гостей Светлейшего сегодня находились дамы, одетые гораздо богаче, чем Анастасия: в бархат и парчу, украшенные множеством драгоценностей. Их алмазные и жемчужные колье, ожерелья, диадемы в волосах, броши, браслеты на руках и перстни сверкали, подобно бликам солнца. У Анастасии был лишь овальный кулон из позолоченного серебра с небольшим изумрудом посредине.
Но когда она вышла из дамской комнаты в просторный вестибюль, то стало ясно, что госпожа Аржанова затмевает всех своей природной грацией и красотой. Туалет, сделанный из не очень дорогих тканей, но с большим вкусом, замечательно оттенял ее нежную, матового оттенка кожу, серо-стальные глаза и светло-каштановые волосы, уложенные в высокую прическу и слегка напудренные. Потемкин тотчас пошел навстречу ей и подал руку, чтобы вести в большую гостиную к столу. Он улыбался, и Анастасия поняла, что ее возлюбленный чрезвычайно доволен.
Они вошли в зал последними, и все гости, уже собравшиеся там, сразу сели за столы. Лакеи принялись за свою работу: наливать в бокалы вино, раскладывать по тарелкам кушанья, приносить из кухни все новые и новые блюда, дивно украшенные заморскими фруктами и овощами. Тихий гул голосов наполнил это помещение с высокими потолками и большими светлыми окнами.
Следует заметить, нет ничего скучнее протокольных дипломатических обедов. Люди садятся за стол не для того, чтобы насладиться искусством поваров или дарами природы, красиво разложенными на вазах. Между переменами блюд да и во время приема пищи они обсуждают разные проблемы. Таких сегодня было три. Губернатор Новороссийской и Азовской губерний беседовал со своими восточными гостями, во-первых, о нынешних отношениях между тремя черноморскими державами: Россией, Турцией и Крымским ханством, во-вторых, о формах и методах поддержки, оказываемой правительством Екатерины II Шахин-Гирею. Третья тема, ради которой послы, собственно говоря, и приехали в Херсон, относилась к финансам. После переселения христиан из Крыма хан стал испытывать серьезные затруднения с наполнением своей казны. Теперь он просил Потемкина хоть в какой-то степени компенсировать эти потери.
Ни малейшего касательства к жизни Анастасии эти темы не имели. Но она, сидя по левую руку от Светлейшего, поневоле очутилась в центре беседы и была вынуждена слушать всех ее участников. Насколько она могла понять, оба татарина говорили одно и то же. Упрямо и настырно они вели к одному: русские теперь должны, нет, просто обязаны предоставлять их Светлейшему хану больше финансовых средств. Потемкин же с ловкостью уходил от опреденного ответа, и Анастасия видела, что это ему удается безо всякого труда.
Он прекрасно ориентировался в исторических фактах, в документах, принятых правительствами обеих стран, в суждениях дипломатов и иных важных лиц, причастных к решению данного вопроса. Он говорил свободно и увлеченно. Его блестящая эрудиция, его полемические приемы завораживали. Анастасии открылась новая черта в характере возлюбленного, и теперь она слушала его, затаив дыхание.
Конечно, все дело было в турках.
Это они, сначала подписав мирный Кучук-Кайнарджийский договор, потом вознамерились аннулировать две его важнейшие статьи: о независимости крымско-татарского государства и о передаче России своих крепостей Керчь, Еникале, Кинбурн. Естественно, что русские им отказали. Но выступить против неверных открыто, вновь встретиться с ними на полях сражений османы уже не решались. Они предпочли другую тактику и начали войну тайную, подпольную: с заговорами, мятежами, подкупами, шантажом, убийствами из-за угла.
В Стамбуле жили люди, отлично освоившие это ремесло. Они имели богатый опыт, накопленный в операциях подобного рода в Болгарии, Греции, Сербии, Египте, на Ионических островах. Султан Абдул-Гамид вполне доверял этим истинным воинам Аллаха, настоящим борцам за веру. Великий визирь Челеби-Мехмет-паша обеспечил им достойную материальную поддержку. Главный муфтий день и ночь молился за них в мечети Айя-София. Вроде бы турки все предусмотрели и все исполнили правильно. Только почему-то в Крыму у этих людей на сей раз ничего не вышло.
Например, хан Девлет-Гирей после продолжительной беседы с посланцем султана немедленно выразил желание перейти обратно под протекторат Османской империи. Однако даже не все мурахасы, то есть члены ханского Дивана, с ним согласились, не говоря уже о беях и мурзах. Не послушав никого, Девлет-Гирей собрал войско и пошел с ним к Перекопу, навстречу русским, весной 1777 года. В первом же столкновении крымские воины бросили своего повелителя и преспокойно разъехались по домам.
Зато спустя две недели, собравшись в Бахчи-сарае, они радостно приветствовали бывшего при Девлет-Гирее калга-султаном, или наследником престола, молодого Шахин-Гирея. Они сразу и единодушно избрали его новым ханом и принесли ему присягу как самодержцу, наделенному неограниченными правами. Россия тотчас признала Шахин-Гирея. Турция не сделала этого.
Султан послал к берегам полуострова многочисленный флот с морской пехотой. Русские, применив особую систему обороны, не допустили высадки османского десанта. Без единого выстрела они отстояли Крым, и заинтересованным наблюдателям в Европе прямо-таки нечего было сказать о нарушении неотъемлемых прав и свобод несчастных мусульман.
В октябре 1777 года профессионалы из Стамбула наконец доказали, что не даром едят свой хлеб: в Бахчи-сарае вспыхнул протурецкий мятеж. Но уничтожить Шахин-Гирея заговорщики не сумели, он ускользнул от них. Население, зная, что законно избранный хан жив, в массе своей к мятежу не присоединилось. Через три месяца зачинщики его бежали на кораблях к себе на родину.
Мир и покой восстановились в крымско-татарском государстве. Стахеев, посол России в Оттоманской Порте, удвоил усилия, а также суммы, раздаваемые сановникам при дворе султана. Абдул-Гамид признал правительство Шахин-Гирея. Русский корпус был выведен из Крыма, но на всякий случай расположился недалеко. Хан представил императрице детально разработанный им план реформ. Царица одобрила этот документ, потому что он во многом напоминал ей замыслы преобразователя России Петра Великого.
Разумеется, Потемкин читал проект Шахин-Гирея и знал, о чем он трактует. Похоже, Али-Мехмет-мурза тоже был в курсе. Лишь Казы-Гирей как-то оживился. Он даже заерзал на месте и витиевато заговорил о выполнении неких особых пунктов, которые имелись в этом плане. Он попросил еще раз огласить их.
Воцарилась длинная пауза.
Анастасия быстро подняла глаза и нечаянно встретилась взглядом с Али-Мехмет-мурзой. Этот взгляд сказал ей многое. Затем ей почудилось, будто крымский посол смутился. Он отвернулся от нее, что-то сказав Казы-Гирею по-татарски. Родственник хана отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и задал новый вопрос Светлейшему. Теперь в нем прозвучало слово "деньги".
Да, деньги. Золотые рубли, которые императрица обещала молодому реформатору. Она на собственном опыте убедилась в том, что никакие благие намерения правителя не завоюют умы и души подданных, если у него не будет нужной суммы. А перемены в жизни государства стоят дорого, очень дорого. И платить должен тот, кто их затевает.
Потому превосходного качества российские червонцы, отчеканенные в Санкт-Петербурге, имеющие в своем составе до 98 процентов благородного металла и украшенные профилем Екатерины Алексеевны, были уложены слоями через деревянные перегородки в квадратные ящики. Их обшили дерюгой и запечатали красными сургучными печатями. По зимней дороге в феврале 1778 года они отправились с севера империи на юг. Сопровождал санный поезд полуэскадрон драгун с офицером, коему одному был известен секрет груза.
– Сто пятьдесят тысяч рублей, – после долгого молчания сказал Казы-Гирею губернатор Новороссийской и Азовской губерний.
– C‘ est ainsi en effet?! – в сильнейшем волнении воскликнула Анастасия и тут же испуганно прикрыла рот рукой.
– Oui, bien sur, ma amie , – невозмутимо ответил ей Потемкин.
Теперь Казы-Гирей пристально посмотрел на нее. Темно-карие его глаза казались черными. Тонкое пламя свечи на мгновение отразилось в них и исчезло. На скулах молодого татарина заиграли желваки. "Неужели это он так смотрел на меня?" – подумала Анастасия.
По знаку Светлейшего все поднялись со своих мест. Обед закончился. Лакеи начали отставлять стулья с высокими спинками, помогая гостям выйти из-за стола. Анастасия услышала, что князь приглашает крымчан продолжить беседу в неофициальной обстановке и перейти в его кабинет, называемый "турецким". Татары согласились.
Потемкин подал Анастасии руку. Она думала, что он сейчас отведет ее к дамской комнате, где она оденется и потом уедет домой, наверное, в сопровождении поручика Мещерского. Но Светлейший направился совсем в другую сторону, и вскоре они очутились в его кабинете.
– Наши крымские гости понравились вам? – спросил князь.
– Странные люди, – ответила она задумчиво.
– Обычные мусульмане, – сказал Светлейший. – Просто вы никогда не встречались с ними ранее. Вы не знаете их веры, их повседневной жизни, их традиций и нравов.
– Почему же? – не согласилась она. – Я видела мусульман. Сначала они скакали в атаку на батальонное каре моего мужа. Потом обратились в бегство. Потом бросали оружие и сдавались в плен. Потом просили у нас хлеб и воду.
– Вы давали?
– Да. Господь всем нам завещал проявлять милосердие к падшим.
– Тогда проявите милосердие еще раз.
– В нем кто-то нуждается?
– Вы произвели неизгладимое впечатление на моих восточных собеседников.
– Ну и что?
– Отдаю должное вашей привлекательности… – Он поклонился. – И все больше восхищаюсь вами.
– А дальше? – спокойно спросила она.
Светлейший помедлил.
– Хотите принять участие в следующем эпизоде нашего праздника? Если вы согласитесь, это будет интересная игра.
– Сомневаюсь, что ваши действия, – причем любые! – можно назвать этим словом. – Анастасия усмехнулась.
– Хорошо, душа моя. Буду откровенен с вами. Сейчас я задумал один экспромт. Я не планировал его. Подсказала ситуация на обеде. Было в их поведении такое… такое… – Князь озадаченно потер подбородок и зашагал по кабинету от окна к двери. – Такое, душа моя, что вызывает у меня недоверие или даже подозрение. Али-Мехмет-мурза более-менее ясен. С ним уже работали. Хотя я бы никогда не поручился ни за одного татарина. А Казы-Гирей… Совершенно новый персонаж. Где он обретался ранее? Почему Шахин-Гирей вдруг отправил его сюда, на переговоры?
– Вы думаете, я смогу найти ответ на такой вопрос? – Анастасия наблюдала за передвижениями Светлейшего.
– Будет лучше, любезная Анастасия Петровна, если они сами ответят. Им надо только немного помочь в этом щекотливом деле…
Губернатор Новороссийской и Азовской губерний снова приблизился к Анастасии и взглянул на нее испытующе. Пусть эта женщина появилась тут недавно. Но она безумно влекла его к себе. Не только молодостью и красотой, но и сильным характером, не по-дамски здравым рассудком. Бесспорно, была в ней какая-то особоя струнка. Отсутствие страха, что ли. А может быть, страсть к приключениям. Он понимал ее очень хорошо и почти не сомневался в том, что она примет его предложение…
Когда шло строительство дворца, Потемкину пришла в голову идея: сделать в нем особую комнату. В ней находились потайной ход с дверью, имеющей вид обычной дверцы платяного шкафа, и ниша, прикрытая большим и толстым хорассанским ковром с проделанными в нем отверстиями для подслушивания и визуального наблюдения. Комната получила название "турецкий кабинет", потому что ее интерьер оформили в восточном стиле. Только низкие диваны вдоль стен, ковер на полу и маленький столик. Еще Светлейший заказал для нее в Стамбуле два кальяна, очень дорогих и красивых.
За комнатой следил слуга – турок Ибрагим, попавший в плен к русским после сражения при Кагуле в 1770 году. Подобно слугам турецкого султана, выполняющим его специальные поручения, вроде удушения шнурками прямо в покоях дворца людей, вызвавших гнев их повелителя, Ибрагим был немым. Потому никто не знал, что по приказу своего хозяина он смешивает табаки – черный иранский и фруктовый турецкий – с гашишем.
Сегодня Ибрагиму слишком поздно сказали, что в "турецком кабинете" будут гости. Один кальян – для Потемкина – с рубиновым мундштуком был у него готов давно. Но второй кальян – для гостей – с двумя изумрудными мундштуками требовал особой заботы. Ибрагим торопливо достал кисет с табаком, пропитанным яблочным соком, торопливо наполнил им глиняную табачную чашечку на верхушке кальяна, торопливо отсыпал туда белый порошок из заветной коробочки.
В следующую минуту ему показалось, что доза велика. Но времени на исправление не оставалось. Турок перемешал смесь, прикрыл табачную чашечку крышкой с отверстиями, положил сверху древесный уголь, смоченный в селитре. Затем поджег его с помощью длинного прутика и сделал пробную затяжку.
Потемкин, одетый в восточный парчовый халат с дивной вышивкой на груди, выполненной золотыми нитями, блестками и стразами, уже входил в кабинет. Ибрагим, низко поклонившись хозяину, показал головой на кальян для гостей и попытался жестами все объяснить, но Светлейший, озабоченный предстоящей беседой, лишь махнул рукой: быстрее уходи!
Явились крымские гости с переводчиком. Губернатор, надевший восточную одежду, кабинет, имеющий такое убранство, и раскуренные кальяны произвели на них приятное впечатление. По приглашению князя они возлегли на диваны. Потемкин придвинул к ним кальян с изумрудными мундштуками, а сам взял рубиновый. Завязалась непринужденная беседа. Обсуждали спуск на воду фрегата "Флора". Али-Мехмет-мурза интересовался техническими характеристиками корабля. Казы-Гирей сказал, что фрегат хорош, но надо не менее трех-четырех таких кораблей, чтобы обезопасить берега Крыма от крейсирования турецких военных парусников.
Вдруг дверь кабинета широко распахнулась. В комнату вошла Анастасия. В руках она держала маленький золотой поднос с тремя золотыми же чашечками. За ней следовал лакей. Он нес поднос гораздо большего размера с кофейником, молочником, сахарницей и блюдом восточных сладостей. Это явление так ошеломило Али-Мехмет-мурзу, что он уронил на пол длинный чубук кальяна и сильно закашлялся дымом.
– Что с вами, достопочтенный мурза? – спросил его князь.
– Сердце мое тает при виде красоты, – ответил посол, наблюдая, как Анастасия с помощью лакея наполняет чашки густым и ароматным напитком.
– Гостям мы рады… – Она подошла к Али-Мехмет-мурзе.
Подавая ему кофе, Анастасия наклонилась очень низко. Татарин впился взглядом в глубокий вырез ее платья. Он мечтал увидеть это и наконец увидел. В легкой полутени грудь красавицы обрисовывалась почти полностью.
– Шайтан! – пробормотал Али-Мехмет-мурза, забыв о кофе.
– Возьмите вашу чашку, – напомнил ему Потемкин.
С таким же поклоном Анастасия подала кофе и Казы-Гирею. Она даже задержалась около него подольше. Двоюродный брат хана, конечно, бросил взгляд за вырез ее платья, но тотчас отвел глаза. Злая усмешка искривила его губы. Вообще отвернувшись в сторону от русской красавицы, он пробормотал сквозь зубы: "Сагъ олунъыз!" Когда она уходила от него, то снова почувствовала тот особый взгляд, что не давал ей покоя на дипломатическом обеде. "Значит, это все-таки был он!" – решила Анастасия.
Дождавшись, пока она вместе с лакеем покинет комнату, Потемкин перешел к конфиденциальной беседе. Его волновали нынешние отношения в многочисленном семействе Гиреев. Русским, в частности, было известно, что против молодого хана интригуют его братья: Арслан-Гирей, предводитель ногайской орды, и Бахадыр-Гирей, обретающийся на Тамани. Еще один его родственник – сын хана Крым-Гирея, предводитель абазинской орды Мехмет-Гирей, тоже не скрывал своих враждебных намерений.
Спору нет, все они могли претендовать на престол в Крымском ханстве. Но русские уже сделали ставку на Шахин-Гирея, уже вложили в этот проект большие средства и пока не видели необходимости заменять главную фигуру.
Хотя этот выбор, скорее, был случайным, чем целенаправленным, заранее определенным. Просто в августе 1771 года тогдашний правитель Крыма Сахиб-Гирей отправил в Санкт-Петербург посольство. Оно должно было передать императрице лист с присягой, подписанной ста десятью беями и мурзами, и грамоту об избрании Сахиб-Гирея ханом. Руководил посольством именно Шахин-Гирей, младший брат хана, недавно получивший титул калги-султана.
Первая сугубо официальная аудиенция проходила в тронном зале Зимнего дворца. Русские и татары целый месяц согласовывали ее церемониал. Двадцатипятилетний калга-султан хотел войти в зал, не снимая своей крымской черно-каракулевой шапки.
Это было совершенно против правил, установленных российским императорским двором для дипломатических представителей такого ранга. Но в конце концов императрица согласилась. Шахин-Гирей вошел в зал в шапке, вручил ей подписной лист и грамоту, произнес речь и выслушал ответ на нее, текст которого посланцы хана получили заранее.
А дальше все вышло совсем не по протоколу.
Шахин-Гирей понравился Екатерине Алексеевне. Она угадала в нем человека пытливого ума, глубоких знаний и высоких культурных запросов. Он действительно свободно владел греческим и итальянским языками, знал европейскую живопись и литературу, сам писал стихи.
Удивленная такими талантами пришельца из обширных причерноморских степей, она написала Вольтеру: "У нас в настоящее время находится паша султан, брат независимого хана крымского… Крымский дофин – самый любезный татарин, он хорош собою, умен, образован не по-татарски, хочет все видеть и все знать… Все тут полюбили его…"