Кто сказал, что море без берегов - скучное, однообразное зрелище? Это сказал многий, лишенный имени. Нет берегов, - правда, но такая правда прекрасна. Горизонт чист, правилен и глубок. Строгая чистота круга, полного одних волн, подробно ясных вблизи; на отдалении они скрываются одна за другой; на горизонте же лишь едва трогают отчетливую линию неба, как если смотреть туда в неправильное стекло. Огромной мерой отпущены пространство и глубина, которую, постепенно начав чувствовать, видишь под собой без помощи глаз. В этой безответственности морских сил, недоступных ни учету, ни ясному сознанию их действительного могущества, явленного вечной картиной, есть заразительная тревога. Она подобна творческому инстинкту при его пробуждении.
Услышав шаги, я обернулся и увидел Дэзи, подходившую ко мне с стесненным лицом, но она тотчас же улыбнулась и, пристально всмотревшись в меня, села на канат.
- Нам надо поговорить, - сказала Дэзи, опустив руку в карман передника.
Хотя я догадывался, в чем дело, однако притворился, что не понимаю. Я спросил:
- Что-нибудь серьезное?
Она взяла мою руку, вспыхнула и сунула в нее - так быстро, что я не успел сообразить ее намерение, - тяжелый сверток. Я развернул его. Это были деньги - те тридцать восемь фунтов, которые я проиграл Тоббогану. Дэзи вскочила и хотела убежать, но я ее удержал. Я чувствовал себя весьма глупо и хотел, чтобы она успокоилась.
- Вот это весь разговор, - сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которые она досадовала сама. - Спрячьте деньги, чтобы я их больше не видела. Ну зачем это было подстроено? Вы мне испортили весь день. Прежде всего, как я могла объяснить Тоббогану? Он даже не поверил бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить.
- Милая Дэзи, - сказал я, тронутый ее гордостью, - если я виноват, то, конечно, только в том, что не смешал карты. А если бы этого не случилось, то есть не было бы доказательства, - как бы вы тогда отнеслись?
- Никак, разумеется; проигрыш есть проигрыш. Но я все равно была бы очень огорчена. Вы думаете - я не понимаю, что вы хотели? Оттого, что нам нельзя предложить деньги, вы вознамерились их проиграть, в виде, так сказать, благодарности, а этого ничего не нужно. И я не принуждена была бы делать вам выговор. Теперь поняли?
- Отлично понял. Как вам понравились книги? Она помолчала, еще не в силах сразу перейти на мирные рельсы.
- Заглавия интересные. Я посмотрела только заглавия - все было некогда. Вечером сяду и прочитаю. Вы меня извините, что погорячилась. Мне теперь совестно самой, но что же делать? Теперь скажите, что вы не сердитесь и не обиделись на меня.
- Я не сержусь, не сердился и не буду сердиться.
- Тогда все хорошо, и я пойду. Но есть еще разговор…
- Говорите сейчас, иначе вы раздумаете.
- Нет, это я не могу раздумать, это очень важно. А почему важно? Не потому, что особенное что-нибудь, однако я хожу и думаю: угадала или не угадала? При случае поговорим. Надо вас покормить, а у меня еще не готово, приходите через полчаса.
Она поднялась, кивнула и поспешила к себе на кухню или еще в другое место, связанное с ее деловым днем.
Сцена эта заставила меня устыдиться: девушка показала себя настоящей хозяйкой, тогда как - надо признаться - я вознамерился сыграть роль хозяина. Но что она хотела еще подвергнуть обсуждению? Я мало думал и скоро забыл об этом; как стемнело, все сели ужинать, по случаю духоты, наверху, перед кухней.
Тоббоган встретил меня немного сухо, но так как о происшествии с картами все молчаливо условились не поднимать разговора, то скоро отошел; лишь иногда взглядывал на меня задумчиво, как бы говоря: "Она права, но от денег трудно отказаться, черт подери". Проктор, однако, обращался ко мне с усиленным радушием, и если он знал что-нибудь от Дэзи, то ему был, верно, приятен ее поступок; он на что-то хотел намекнуть, сказав: "Человек предполагает, а Дэзи располагает!" Так как в это время люди ели, а девушка убирала и подавала, то один матрос заметил:
- Я предполагал бы, понимаете, съесть индейку. А она расположила солонину.
- Молчи, - ответил другой, - завтра я поведу тебя в ресторан.
На "Нырке" питались однообразно, как питаются вообще на небольших парусниках, которым за десять-двадцать дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе - больше есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями. В знак душевного мира, а может быть, и различных надежд, какие чаще бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная на крыше кухни.
Баковый матрос закричал:
- Слева огонь!
Проктор пошел к рулю. Я увидел впереди "Нырка" многочисленные огни огромного парохода. Он прошел так близко, что слышен был стук винтового вала. В пространствах под палубами среди света сидели и расхаживали пассажиры. Эта трехтрубная высокая громада, когда мы разминулись с ней, отошла, поворотившись кормой, усеянной огненными отверстиями, и расстилая колеблющуюся, озаренную пелену пены.
"Нырок" сделал маневр, отчего при парусах заняты были все, а я и Дэзи стояли, наблюдая удаление парохода.
- Вам следовало бы попасть на такой пароход, - сказала девушка. - Там так отлично. Все удобно, все есть, как в большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда не бывала на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка.
- Вы любите танцы?
- Люблю конфеты и танцы.
В это время подошел Тоббоган и встал сзади, засунув руки в карманы.
- Лучше бы ты научила меня, - сказал он, - как танцевать.
- Это ты так теперь говоришь. Ты не можешь: уже я учила тебя.
- Не знаю отчего, - согласился Тоббоган, - но, когда держу девушку за талию, а музыка вдруг раздастся, ноги делаются, точно мешки. Стою: ни взад, ни вперед.
Постепенно собрались опять все, но ужин был кончен, и разговор начался о пароходе, в котором Проктор узнал "Лео".
- Он из Австралии; это рейсовый пароход Тихоокеанской компании. В нем двадцать тысяч тонн.
- Я говорю, что на "Лео" лучше, чем у нас, - сказала Дэзи.
- Я рад, что попал к вам, - возразил я, - хотя бы уж потому, что мне с тем пароходом не по пути. Проктор рассказал случай, когда пароход не остановился принять с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли рассказы о разных происшествиях в океане. Создалось словоохотливое настроение, как бывает в теплые вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок конец пути.
Но как ни искушены были эти моряки в историях о плавающих бутылках, встречаемых ночью ледяных горах, бунтах экипажей и потрясающих шквалах, я увидел, что им неизвестна история "Марии Целесты", а также пятимесячное блуждание в шлюпке шести человек, о которых писал М. Твен, положив тем начало своей известности.
Как только я кончил говорить о "Целесте", богатое воображение Дези закружило меня и всех самыми неожиданными догадками. Она была чрезвычайно взволнована и обнаружила такую изобретательность сыска, что я не успевал придумать, что ей отвечать.
- Но может ли быть, - говорила она, - что это произошло так…
- Люди думали пятьдесят лет, - возражал Проктор, но, кто бы ни возражал, в ответ слышалось одно:
- Не перебивайте меня! Вы понимаете: обед стоял на столе, в кухне топилась плита! Я говорю, что на них напала болезнь! Или может быть, они увидели мираж! Красивый берег, остров или снежные горы! Они поехали на него все.
- А дети? - сказал Проктор. - Разве не оставила бы ты детей, да при них, скажем, ну, хотя двух матросов?
- Ну что же! - Она не смущалась ничем. - Дети хотели больше всего. Пусть мне объяснят в таком случае!
Она сидела, подобрав ноги, и, упираясь руками в палубу, ползала от возбуждения взад-вперед.
- Раз ничего не известно, понимаешь? - ответил Тоббоган.
- Если не чума и мираж, - объявила Дэзи без малейшего смущения, - значит, в подводной части была дыра. Ну да, вы заткнули ее языком; хорошо. Представьте, что они хотели сделать загадку…
Среди ее бесчисленных версий, которыми она сыпала без конца, так что я многое позабыл, слова о "загадке" показались мне интересны; я попросил объяснить.
- Понимаете - они ушли, - сказала Дэзи, махнув рукой, чтобы показать, как ушли, - а зачем это было нужно, вы видите по себе. Как вы ни думайте, решить эту задачу бессильны и вы, и я, и он, и все на свете. Так вот, - они сделали это нарочно. Среди них, верно, был такой человек, который, может быть, любил придумывать штуки. Это - капитан. "Пусть о нас останется память, легенда, и никогда чтобы ее не объяснить никому!" Так он сказал. По пути попалось им судно. Они сговорились с ним, чтобы пересесть на него, и пересели, а свое бросили.
- А дальше? - сказал я, после того как все уставились на девушку, ничего не понимая.
- Дальше не знаю. - Она засмеялась с усталым видом, вдруг остыв, и слегка хлопнула себя по щекам, наивно раскрыв рот.
- Все знала, а теперь вдруг забыла, - сказал Проктор. - Никто тебя не понял, что ты хотела сказать.
- Мне все равно, - объявила Дэзи. - Но вы - поняли? Я сказал "да" и прибавил:
- Случай этот так поразителен, что всякое объяснение, как бы оно ни было правдоподобно, остается бездоказательным.
- Темная история, - сказал Проктор. - Слышал я много басен, да и теперь еще люблю слушать. Однако над иными из них задумаешься. Слышали вы о Фрези Грант?
- Нет, - сказал я, вздрогнув от неожиданности.
- Нет?
- Нет? - подхватила Дэзи тоном выше. - Давайте расскажем Гарвею о Фрези Грант. Ну, Больт, - обратилась она к матросу, стоявшему у борта, - это по твоей специальности. Никто не умеет так рассказать, как ты, историю Фрези Грант. Сколько раз ты ее рассказывал?
- Тысячу пятьсот два, - сказал Больт, крепкий человек с черными глазами и ироническим ртом, спрятанным в курчавой бороде скифа.
- Уже врешь, но тем лучше. Ну, Больт, мы сидим в обществе, в гостиной, у нас гости. Смотри отличись.
Пока длилось это вступление, я заставил себя слушать, как посторонний, не знающий ничего.
Больт сел на складной стул. У него были приемы рассказчика, который ценит себя. Он причесал бороду пятерней вверх, открыл рот, слегка свесив язык, обвел всех присутствующих взглядом, провел огромной ладонью по лицу, крякнул и подсел ближе.
- Лет сто пятьдесят назад, - сказал Больт, - из Бостона в Индию шел фрегат "Адмирал Фосс". Среди других пассажиров был на этом корабле генерал Грант, и с ним ехала его дочь, замечательная красавица, которую звали Фрези. Надо вам сказать, что Фрези была обручена с одним джентльменом, который года два уже служил в Индии и занимал военную должность. Какая была должность, - стоит ли говорить? Если вы скажете - "стоит", вы проиграли, так как я этого не знаю. Надо вам сказать, что когда я раньше излагал эту занимательную историю, Дэзи всячески старалась узнать, в какой должности был жених-джентльмен, и если не спрашивает теперь…
- То тебе нет до этого никакого дела, - перебила Дэзи. - Если забыл, что дальше, - спроси меня, я тебе расскажу.
- Хорошо, - сказал Больт. - Обращаю внимание на то, что она сердится. Как бы то ни было, "Адмирал Фосс" был в пути полтора месяца, когда на рассвете вахта заметила огромную волну, шедшую при спокойном море и умеренном ветре с юго-востока. Шла она с быстротой бельевого катка. Конечно, все испугались, и были приняты меры, чтобы утонуть, так сказать, красиво, с видимостью, что погибают не бестолковые моряки, которые никогда не видали вала высотой метров в сто. Однако ничего не случилось. "Адмирал Фосс" пополз вверх, стал на высоте колокольни св. Петра и пошел вниз так, что, когда спустился, быстрота его хода была тридцать миль в час. Само собою, что паруса успели убрать, иначе встречный, от движения, ветер перевернул бы фрегат волчком.
Волна прошла, ушла и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути "Фосса" не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но он был прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
Капитан тотчас записал в корабельный журнал, что произошло, но к острову не стал подходить, потому что увидел множество рифов, а по берегу отвес, без бухты и отмели. В то время как на мостике собралась толпа и толковала с офицерами о странном явлении, явилась Фрези Грант и стала просить капитана, чтобы он пристал к острову - посмотреть, какая это земля. "Мисс, - сказал капитан, - я могу открыть новую Америку и сделать вас королевой, но нет возможности подойти к острову при глубокой посадке фрегата, потому что мешают буруны и рифы. Если же снарядить шлюпку, это нас может задержать, а так как возникло опасение быть застигнутыми штилем, то надобно спешить нам к югу, где есть воздушное течение".
Фрези Грант, хотя была доброй девушкой, - вот, скажем, как наша Дэзи… Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих словах. Так я говорю о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и если она чего-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей.
- Слушайте! Слушайте! - воскричала Дэзи, подпирая подбородок рукой и расширял глаза. - Сейчас начинается!
- Совершенно верно, Дэзи, - сказал Больт, обкусывая свой грязный ноготь. - Вот оно и началось, как это бывает у барышень. Иначе говоря, Фрези стояла, закусив губу. В это время, как на грех, молодой лейтенант, вздумал ей сказать комплимент. "Вы так легки, - сказал он, - что при желании могли бы пробежать к острову по воде, не замочив ног". Что ж вы думаете? "Пусть будет по вашему, сэр, - сказала она. - Я уже дала себе слово быть там, я сдержу его или умру". И вот, прежде чем успели протянуть руку, вскочила она на поручни, задумалась, побледнела и всем махнула рукой. "Прощайте! - сказала Фрези. - Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу". С этими словами она спрыгнула и, вскрикнув, остановилась на волне, как цветок. Никто, даже ее отец, не мог сказать слова, так все были поражены. Она обернулась и, улыбнувшись, сказала: "Это не так трудно, как я думала. Передайте моему жениху, что он меня более не увидит. Прощай и ты, милый отец! Прощай, моя родина!"
Пока это происходило, все стояли, как связанные. И вот с волны на волну, прыгая и перескакивая, Фрези Грант побежала к тому острову. Тогда опустился туман, вода дрогнула, и, когда туман рассеялся, не было видно ни девушки, ни того острова, как он поднялся из моря, так и опустился снова на дно. Дэзи, возьми платок и вытри глаза.
- Всегда плачу, когда доходит до этого места, - сказала Дэзи, сердито сморкаясь в вытащенный ею из кармана Тоббогана платок.
- Вот и вся история, - закончил Больт. - Что было на корабле потом, конечно, не интересно, а с тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели то тут, то там, ночью или на рассвете. Ее считают заботящейся о потерпевших крушение, между прочим; и тот, кто ее увидит, говорят, будет думать о ней до конца жизни.
Больт не подозревал, что у него не было никогда такого внимательного слушателя, как я. Но это заметила Дэзи и сказала:
- Вы слушали, как кошка мышь. Не встретили ли вы ее, бедную Фрези Грант? Признайтесь!
Как не был шутлив вопрос, все моряки немедленно повернули головы и стали смотреть мне в рот.
- Если это была та девушка, - сказал я, естественно, не рискуя ничем, - девушка в кружевном платье и золотых туфлях, с которой я говорил на рассвете, - то, значит, это она и была.
- Однако! - воскликнул Проктор. - Что, Дэзи, вот тебе задача.
- Именно так она и была одета, - сказал Больт. - Вы раньше слышали эту сказку?
- Нет, я не слышал ее, - сказал я, охваченный порывом встать и уйти, - но мне почему-то казалось, что это так.
На этот раз разговор кончился, и все разошлись. Я долго не мог заснуть: лежа в кубрике, прислушиваясь к плеску воды и храпу матросов, я уснул около четырех, когда вахта сменилась. В это утро все проспали несколько дольше, чем всегда. День прошел без происшествий, которые стоило бы отметить в их полном развитии. Мы шли при отличном ветре, так что Больт сказал мне:
- Мы решили, что вы нам принесли счастье. Честное слово. Еще не было за весь год такого ровного рейса.
С утра уже овладело мной нетерпение быть на берегу. Я знал, что этот день - последний день плавания, и потому тянулся он дольше других дней, как всегда бывает в конце пути. Кому не знаком зуд в спине? Чувство быстроты в неподвижных ногах? Расстояние получает враждебный оттенок. Существо наше усиливается придать скорость кораблю; мысль, множество раз побывав на воображаемом берегу, должна неохотно возвращаться в медлительно ползущее тело. Солнце всячески уклоняется подняться к зениту, а достигнув его, начинает опускаться со скоростью человека, старательно метущего лестницу.
После обеда, то уходя на палубу, то в кубрик, я увидел Дэзи, вышедшую из кухни вылить ведро с водой за борт.
- Вот, вы мне нужны, - сказала она, застенчиво улыбаясь, а затем стала серьезной. - Зайдите в кухню, как я вылью это ведро, у борта нам говорить неудобно, хотя, кроме глупостей, вы от меня ничего не услышите.
Мы ведь не договорили вчера. Тоббоган не любит, когда я разговариваю с мужчинами, а он стоит у руля и делает вид, что закуривает.
Согласившись, я посидел на трюме, затем прошел в кухню за крылом паруса.
Дэзи сидела на табурете и сказала: "Сядьте", причем хлопнула по коленям руками. Я сел на бочонок и приготовился слушать.
- Хотя это невежливо, - сказала девушка, - но меня почему-то заботит, что я не все знаю. Не все вы рассказали нам о себе. Я вчера думала. Знаете, есть что-то загадочное. Вернее, вы сказали правду, но об одном умолчали. А что это такое - одно? С вами в море что-то случилось. Отчего-то мне вас жаль. Отчего это?
- О том, что вы не договорили вчера?
- Вот именно. Имею ли я право знать? Решительно - никакого. Так вы и не отвечайте тогда.
- Дэзи, - сказал я, доверяясь ее наивному любопытству, обнаружить которое она могла, конечно, только по невозможности его укротить, а также - ее проницательности, - вы не ошиблись. Но я сейчас в особом состоянии, совершенно особом, таком, что не мог бы сказать так, сразу. Я только обещаю вам не скрыть ничего, что было на море, и сделаю это в Гель-Гью.
- Вас испугало что-нибудь? - сказала Дэзи и, помолчав, прибавила: - Не сердитесь на меня. На меня иногда находит, что все поражаются; я вот все время думаю о вашей истории, и я не хочу, чтобы у вас осталось обо мне память, как о любопытной девчонке.
Я был тронут. Она подала мне обе руки, встряхнула мои и сказала:
- Вот и все. Было ли вам хорошо здесь?
- А вы как думаете?
- Никак. Судно маленькое, довольно грязное, и никакого веселья. Кормеж тоже оставляет желать многого. А почему вы сказали вчера о кружевном платье и золотых туфлях?