- О-о! - воскликнула Берта, от которой не укрылась смена настроения на лице юноши. - Для охотника вы, сударь, что-то уж слишком чувствительны.
- Прежде всего, мадемуазель, я вовсе не охотник, а сегодня, после того, что со мной случилось, я менее чем когда-либо расположен им стать.
- Тогда прошу меня простить, - сказала Берта все тем же насмешливым тоном, так возмутившим молодого человека, - но вы так ожесточенно сражались с шипами и колючками, а главное, с таким пылом натравливали наших собак, что позволительно было подумать, будто вы, по крайней мере, стремитесь, чтобы вас называли охотником.
- О нет, мадемуазель, я поддался порыву, которого и сам не понимаю теперь, когда ко мне вернулось хладнокровие, и я сознаю всю правоту матушки, называющей нелепой и жестокой эту забаву с ее целью - насладиться и потешить свое тщеславие муками и смертью беззащитного животного.
- Поосторожнее, сударь! А не то нам, находящим удовольствие в этой нелепой и жестокой забаве, вы покажетесь лисой из басни, - сказала Берта.
В это время Мари, снова намочив платок в ручье, собралась во второй раз положить его на голову юноши.
Но раненый оттолкнул ее.
- Ради всего святого, мадемуазель, - сказал он. - Избавьте меня от ваших забот. Разве вы не видите, что ваша сестра продолжает надо мной издеваться?
- Прошу вас, успокойтесь, - попросила Мари так мягко, как только могла.
Однако юноша, не поддавшись обаянию этого ласкового голоса, поднялся на одно колено, явно намереваясь встать и уйти.
Это упрямство, присущее скорее ребенку, чем мужчине, рассердило вспыльчивую Берту, и ее нетерпение, вызванное таким похвальным чувством, как человечность, излилось, однако, в выражениях, пожалуй чересчур сильных для особы ее пола.
- Черт возьми! - воскликнула она так же, как ее отец в сходных обстоятельствах. - Так этот гадкий мальчишка не желает слушаться? Ты перевязывай, Мари, а я буду держать его за руки - черта с два он у меня пошевелится!
В самом деле, Берта схватила молодого человека за запястья с такой неожиданной для девушки силой, что все его попытки освободиться оказались тщетными, и это облегчило Мари ее задачу: она, наконец, сумела наложить на рану платок.
После того как Мари с такой сноровкой оказала первую помощь, будто она была ученицей Дюпюитрена или Жобера, Берта сказала:
- В таком состоянии, сударь, вам уже нетрудно будет добраться до дому, что и было вашим первым желанием; мы уже уезжаем, и вы свободны.
Однако, несмотря на данное ему разрешение, несмотря на возвращенную ему свободу, молодой человек не двинулся с места.
Казалось, бедняга был безмерно удивлен и в то же время глубоко унижен тем, что он, такой слабый, оказался во власти двух таких сильных женщин; он переводил взгляд с Берты на Мари и с Мари на Берту, не зная, что им сказать в ответ.
В конце концов он не придумал иного способа выйти из затруднительного положения, кроме как закрыть лицо руками.
- Боже! - с беспокойством воскликнула Мари. - Неужели вам плохо?
Молодой человек не ответил.
Берта осторожно отвела руки от лица и, увидев, что он плачет, стала сразу такой же мягкой и сострадательной, как ее сестра.
- Выходит, вы ранены серьезнее, чем кажется на первый взгляд, и вам очень больно, раз вы так плачете? - спросила Берта. - В таком случае, садитесь либо на мою лошадь, либо на лошадь сестры, и мы с Мари довезем вас до дома.
Но юноша решительно покачал головой в знак отказа.
- Послушайте, - настоятельно сказала Берта, - не будьте ребенком. Мы обидели вас, но разве могли мы предположить, что под обличьем охотника найдем чувствительного, как девушка, юношу? Как бы там ни было, мы признаем, что были не правы, и просим принять наши извинения; может быть, мы делаем это не совсем так, как положено, но вам следует учесть всю необычность происходящего и уяснить себе, что только чистосердечия можно ожидать от двух девушек, к которым неблагосклонно Небо, и они вынуждены посвящать все свое время тому нелепому развлечению, какое имеет несчастье не нравиться вашей досточтимой матушке. Ну как, вы все еще сердитесь на нас?
- Нет, мадемуазель, - ответил молодой человек. - Я зол лишь на себя самого.
- Отчего же?
- Не знаю, что вам сказать… Быть может, мне стыдно, что я, мужчина, оказался слабее вас; а быть может, меня просто терзает мысль о том, что меня ждет дома: как мне объяснить матушке, откуда у меня эта рана?
Сестры переглянулись: их, женщин, ни за что не поставила бы в тупик такая безделица; однако, как ни хотелось им рассмеяться, на сей раз они сдержались, понимая, что имеют дело с нервным и впечатлительным человеком.
- Ну, что ж, - сказала Берта, - если вы на нас не сердитесь, пожмите мне руку, и расстанемся как недавние, но добрые друзья.
И она протянула раненому руку так же, как мужчина протянул бы мужчине.
А он, со своей стороны, собирался, наверно, сделать то же самое, как вдруг Мари подняла палец, призывая всех к вниманию.
- Ш-ш! - шепнула Берта.
И вместе с сестрой она стала прислушиваться, а рука ее замерла в воздухе, не дотянувшись до руки молодого человека.
Издалека, но быстро приближаясь, послышался громкий, заливистый, долгий лай: так лают гончие, предвкушая свою долю добычи.
Это были собаки маркиза де Суде: в отличие от Берты и Мари, у них не было причин оставаться на дороге в низине, и потому они понеслись за подстреленным зайцем и теперь гнали его назад.
Берта схватила ружье молодого человека, правый ствол которого не был заряжен.
Хозяин ружья сделал предостерегающий жест, но улыбка девушки успокоила его.
Она быстро проверила шомполом заряд в левом стволе, как делает всякий предусмотрительный охотник, пользуясь ружьем, заряженным не им; убедившись, что все в порядке, она сделала несколько шагов вперед и вскинула ружье с легкостью, свидетельствовавшей, насколько привычно ей это движение.
Спустя мгновение заяц выскочил из изгороди, на сей раз с противоположной стороны, собираясь, очевидно, снова бежать тем же путем, но, заметив наших героев, одним прыжком повернулся, чтобы бежать назад.
Как ни стремительно было это движение, Берта успела прицелиться; прогремел выстрел, заяц скатился по склону и упал замертво посреди дороги.
Тем временем Мари по примеру сестры подала руку молодому человеку.
Несколько секунд они стояли в ожидании, держась за руки.
Берта подобрала зайца и подошла с ним к незнакомцу, все еще не выпускавшему руки Мари.
- Вот, сударь, ваше оправдание, - сказала она.
- То есть как?
- Вы скажете, что заяц выскочил у вас из-под ног; скажете, что выстрелили сами, не зная как, в безотчетном порыве, затем торжественно попросите прощения у матушки и поклянетесь, как сейчас только клялись нам, что это с вами никогда не повторится. А заяц будет смягчающим вину обстоятельством.
Юноша уныло покачал головой.
- Нет, - сказал он. - Я ни за что не осмелюсь признаться матушке, что я ее ослушался.
- Значит, она вообще запретила вам охоту?
- Разумеется!
- Так вы браконьер! - воскликнула Берта. - Вы начинаете с того, чем другие кончают. Сознайтесь хотя бы, что делаете это по призванию.
- Не надо шутить, мадемуазель; вы были так добры ко мне, что я не смогу больше сердиться на вас: в результате причиненная вами боль мучает меня больше, чем раньше.
- Тогда, сударь, вам остается одно из двух: либо солгать, чего вы совсем не хотите, а мы вам не советуем, либо честно во всем признаться. Поверьте, как бы ваша досточтимая матушка ни относилась к избранному вами развлечению, ваша искренность обезоружит ее. В конце концов не такое уж это преступление подстрелить зайца.
- Все равно, мне не хватит духу!
- О! Верно, ваша досточтимая матушка очень сурова с вами? - спросила Берта.
- Нет, мадемуазель, она очень добра и ласкова со мной, она идет навстречу всем моим желаниям, предупреждает все мои прихоти, но, когда дело доходит до того, чтобы позволить мне дотронуться до ружья, она становится неумолима. Да это и понятно, - со вздохом сказал молодой человек, - мой отец погиб на охоте.
Обе девушки вздрогнули.
- В таком случае, сударь, - произнесла Берта, ставшая столь же серьезной, как и тот, к кому она обращалась, - наши шутки были особенно неуместны, а наши сожаления будут особенно глубокими. И я надеюсь, что вы забудете о шутках и запомните только сожаления.
- Я буду помнить, мадемуазель, лишь об участии, о помощи, которую вы пожелали мне оказать, и надеюсь, что вы забудете мои детские страхи и глупую обидчивость.
- Напротив, сударь, мы все запомним, - возразила Мари, - чтобы никогда больше не поступать с человеком так несправедливо, как мы поступили с вами, и притом с такими неприятными последствиями.
Пока Мари все это говорила, Берта села на лошадь.
Молодой человек во второй раз робко протянул руку Мари.
Мари коснулась ее кончиками пальцев и, в свою очередь, легко вскочила в седло.
Затем, подозвав собак - те прибежали на зов и окружили их, - сестры пришпорили коней и ускакали.
Раненый молча и недвижно смотрел вслед двум девушкам, пока они не скрылись за поворотом. Потом он уронил голову на грудь и впал и глубокую задумчивость.
Останемся вместе с новым героем нашего повествования - нам следует познакомиться с ним поближе.
VII
ГОСПОДИН МИШЕЛЬ
Все случившееся произвело на молодого человека столь сильное впечатление, что, когда обе девушки скрылись из виду, ему показалось, будто он очнулся от сна.
Это и понятно, ведь он был в том возрасте, когда даже те, кому в зрелые годы суждено стать людьми рассудочными, платят неизбежную дань романтике, и встреча с двумя девушками, столь непохожими на других, перенесла его в фантастический мир юных грез, где воображение могло свободно витать в поисках волшебных замков, что построены руками фей и рушатся по мере того, как мы продвигаемся вперед в этой жизни.
Это не означает, однако, что молодой человек влюбился в одну из амазонок, просто его поразило это сочетание красоты, утонченности, любезного обращения и грубоватых, чисто мужских манер.
Он дал себе слово, что непременно увидится с ними или хотя бы узнает, кто они такие.
Казалось, Небу было угодно тут же удовлетворить его любопытство: направившись домой, шагах примерно в пятистах от того места, где произошла описанная нами сцена, он встретил человека в длинных кожаных гетрах, у которого поверх блузы висели на перевязи охотничий рог и карабин, а в руке был хлыст.
Этот человек шел быстрым шагом и был, по-видимому, сильно не в духе.
Судя по всему, это был егерь, с кем охотились девушки.
Молодой человек, приветливо улыбнувшись, обратился к нему:
- Друг мой, вы, должно быть, ищете двух девушек: одну верхом на караковом жеребце, другую - на рыжей кобыле?
- Во-первых, сударь, я вам вовсе не друг, потому что мы с вами незнакомы, во-вторых, я ищу не двух девушек, а моих собак, - грубо ответил человек в блузе. - Какой-то дурень отвлек их от преследования волка и направил по следу зайца, упущенного им перед тем, как и положено такому растяпе.
Юноша закусил губу.
А человек в блузе, в ком читатели, вероятно, уже узнали Жана Уллье, продолжал:
- Ну да, я все это видел с высоты Ла-Бената, а когда волк повернул назад, чтобы сбить собак со следа, я спустился вниз; с радостью отдал бы награду, которую обычно жалует мне господин маркиз де Суде, лишь бы пройтись хлыстом по спине этого невежи!
Тот, к кому он обращался, счел неуместным и дальше играть роль, взятую на себя вначале, и из всей язвительной речи Жана Уллье, выслушанной им так, словно она к нему не имела никакого отношения, обратил внимание лишь на одно слово.
- А! - воскликнул он. - Так вы из людей маркиза де Суде?
Жан Уллье исподлобья взглянул на своего незадачливого собеседника.
- Я не из чьих людей, - ответил старый вандеец, - а у маркиза хожу за собаками, и столько же для собственного удовольствия, сколько для того, чтобы помочь хозяину.
- Странное дело, - заметил молодой человек, как будто обращаясь к самому себе, - за все шесть месяцев, что я живу у матушки, мне ни разу не доводилось слышать, что маркиз де Суде был женат.
- Раз так, сударь мой, - перебил его Жан Уллье, - считайте, что узнали от меня, а если вам это не по нраву, вы от меня еще кое-что узнаете, понятно?
И, произнеся эти слова с непонятной для собеседника угрозой, Жан Уллье, не заботясь больше о расположении духа, в каком останется его собеседник после встречи с ним, круто повернулся и, прервав разговор, быстро зашагал по дороге на Машкуль.
Оставшись один, молодой человек сделал еще несколько шагов в направлении, в котором он двигался после того, как расстался с девушками, а затем свернул налево и пошел напрямик через поле.
В поле пахал крестьянин.
Это был человек лет сорока, выделявшийся среди земляков из Пуату смышленой и хитроватой физиономией, свойственной уроженцам Нормандии; щеки у него были румяные, взгляд - быстрый и проницательный; казалось, что он все время старался скрыть дерзкое выражение глаз, беспрерывно моргая. Вероятно, он надеялся с помощью этой уловки приобрести глуповатый или, по крайней мере, добродушный вид, обезоруживающий недоверчивого собеседника; однако его насмешливый рот с приподнятыми уголками, похожий на рот античного Пана, выдавал, несмотря на все его усилия, смешение в его венах ле-манской и нормандской крови.
Хотя пахарь и видел, что молодой человек направляется прямо к нему, он не прекратил работу, ибо знал, сколько труда ему понадобится, чтобы вновь заставить лошадей бороздить эту твердую глинистую землю, поэтому он не отнимал рук от плуга, как будто был один, и только дойдя до конца борозды, повернув лицом упряжку и установив плуг для продолжения работы, изъявил желание вступить в разговор, в то время как его лошади могли передохнуть.
- Ну что, - сказал он почти развязным тоном, - хорошо ли мы поохотились, господин Мишель?
Вместо ответа молодой человек снял с плеча охотничью сумку и бросил к ногам крестьянина.
Сквозь плотную сетчатую ткань тот заметил шелковистую желтоватую шерсть зайца.
- Ого! - сказал он. - Капуцин! Для начала совсем недурно, господин Мишель.
С этими словами он вытащил зайца из сумки, осмотрел его взглядом знатока, легонько пощупал брюхо, как если бы он слабо надеялся на то, что столь неопытный охотник, каким, казалось, был г-н Мишель, примет необходимые меры предосторожности для сохранения дичи.
- Ах ты дьявольщина! - воскликнул он, закончив осмотр. - Да он стоит три франка десять су как один лиар! Славный у вас получился выстрел, господин Мишель, вот что я вам скажу. И вы, должно быть, нашли, что куда интереснее свертывать из книг пыжи, чем читать их, как вы это делали час назад, когда мы повстречались.
- Вот уж нет, папаша Куртен, - ответил юноша. - Я все-таки больше люблю свои книги, чем ваше ружье.
- Может, вы и правы, господин Мишель, - ответил Куртен, по чьему лицу промелькнула тень недовольства, - если бы ваш покойный отец был того же мнения, с ним бы ничего не произошло. Что до меня, то я, если б мне, бедняге, не надо было работать по двенадцать часов в сутки, охотился бы не только по ночам.
- Так, значит, вы по-прежнему посещаете ваш шалаш, Куртен? - осведомился молодой человек.
- Да, господин Мишель, время от времени, чтобы развлечься.
- Придется вам иметь дело с жандармами!
- Ба! Бездельники они, ваши жандармы. Не поймать им меня, слишком поздно просыпаются.
А затем, придав лицу то хитроватое выражение, какое он обычно старался скрыть, добавил:
- Право же, господин Мишель, я в этих делах смыслю побольше, чем жандармы. Второго Куртена в наших краях не найдешь, и единственное средство помешать мне охотиться - это сделать меня егерем, как Жана Уллье.
Но Мишель ничего не ответил на этот прозрачный намек, а поскольку он не знал, кто такой Жан Уллье, то вторая половина фразы осталась для него столь же непонятной, как и первая.
- Вот ваше ружье, Куртен, - сказал он, протягивая его крестьянину. - Благодарю вас за то, что вы решились одолжить его мне. Намерения у вас были самые добрые, и не ваша вина, если я не нахожу, как все остальные люди, удовольствия в охоте.
- Надо попробовать еще разок, господин Мишель, надо войти во вкус: чем позже начнешь, тем лучше дело пойдет. Я слышал от любителей устриц, съедавших за обедом по тридцать дюжин, что до двадцати лет они и смотреть на них не могли. Выходите из замка с книгой, как сегодня утром, и госпожа баронесса ни о чем не догадается; зайдите к папаше Куртену на его поле - эта хлопушка всегда будет в вашем распоряжении, и, коли работа терпит, я подниму для вас дичь. А сейчас пойду поставлю ружье в козлы.
Козлами папаша Куртен назвал живую изгородь, отделявшую его поле от соседского.
Он засунул ружье, прикрыв его листвой и расправив колючие ветки ежевики и терновника так, чтобы скрыть от глаз прохожих, а заодно предохранить от дождя и сырости - двух опасностей, которые не страшат настоящего браконьера до тех пор, пока у него не перевелись свечные огарки и тряпки.
- Куртен, - начал Мишель, стараясь казаться как можно безразличнее, - вы знали, что маркиз де Суде был женат?
- Ей-Богу, нет, не знал, - ответил крестьянин.
Добродушный вид крестьянина ввел в заблуждение юношу.
- И что у него есть две дочери? - продолжал он.
Куртен, все еще возившийся с ружьем и заканчивавший переплетать непослушные побеги ежевики, живо обернулся и устремил на молодого человека такой пытливый взор, что тот, хотя вопрос и был вызван простым любопытством, вспыхнул до корней волос.
- Выходит, вы встретили Волчиц? - спросил Куртен. - В самом деле, я слышал рог старого шуана.
- Кого вы называете Волчицами, Куртен? - спросил Мишель.
- Я называю Волчицами незаконных дочерей маркиза, кого же еще?
- Этих двух девушек вы называете Волчицами?
- Черт возьми, да у нас тут все их так называют. Но вам-то невдомек, раз вы приехали из Парижа.
Грубость, с какой метр Куртен высказался о девушках, привела робкого молодого человека в такое замешательство, что он, сам не зная почему, решил солгать.
- Нет, я их не встретил, - сказал он.
Куртен что-то заподозрил, услышав ответ молодого человека.
- Тем хуже для вас, - заметил он, - ведь это две хорошенькие стройные девицы: и на вид хороши, и подцепить их приятно.
Затем он взглянул на Мишеля, как обычно помаргивая глазами.
- Говорят, они чересчур смешливы, - продолжал он, - да ведь девчонкам так и положено, верно, господин Мишель?
Не понимая причины, молодой человек почувствовал, что сердце его больно сжалось, когда этот грубый крестьянин с оскорбительным добродушием отозвался о двух очаровательных амазонках, с которыми он расстался, полный восхищения и глубокой благодарности.
Огорчение молодого человека отразилось на его лице.