II
После завтрака Калигула предложил всем пройти к стройке. Он не торопился, когда рабы облачали его в тогу, и весело острил, прекрасно зная, что под мелким дождиком стоит процессия жрецов и ждет начала церемонии освящения места нового дворца. Макрон хотел откланяться, сославшись на неотложные дела в курии, но ему не позволили уйти. Энния, блистая новым ожерельем из сапфиров, потупив голову, изредка вставляла робкое словцо в разговор сестер. С бывшим мужем она боялась встречаться глазами.
Неожиданно Калигула подозвал ее и небрежным жестом указал на кровать. Невия покраснела под насмешливыми взглядами.
– Наш брат похотлив, точно фавн, – шепнула Агриппина. – Нам что, отведена роль наблюдателей его любовных игр?
– Еще чего, – возмутилась Ливилла.
Побледневший Макрон изо всех сил пытался выглядеть невозмутимым. Но, к облегчению присутствующих, таким же небрежным жестом император показал им на дверь и добавил, что пусть начинают церемонию без великого понтифика.
Растерянная Энния поднялась по приставной лесенке на ложе и неловко стала стягивать тунику. Она еще не успела опомниться от резкой перемены в ее жизни.
Все произошло так внезапно. Два дня назад она допоздна засиделась в гостях у Агриппины, пригласившей ее поужинать, но не захотела остаться ночевать, а попросила служанку проводить к своим носилкам.
Проходя сквозь таблиний Тиберия, она столкнулась там с Калигулой, и он подхватил ее на руки и отнес к себе в спальню. В его крепких объятиях она почувствовала себя на вершине блаженства. Еще бы! Столько ждать и надеяться! Но искра былой любви к Гаю, ярко вспыхнувшая в душе, безжалостно была затоптана, когда он овладел ею на ложе, даже не сняв с себя сандалий. А на утро приказал остаться во дворце и запретил возвращаться к Макрону. Тело ее болело от грубых ласк, граничивших с жестокостью, и сердце ныло от несправедливости и жалости к себе и мужу.
Грубый окрик Гая отвлек ее от невеселых дум, и она торопливо развязала сандалии. Жесткие пальцы вцепились в ее роскошные волосы. Цезарь запрокинул ей голову и впился зубами в нежные губы. Она застонала от боли. Он сдавил ей грудь, ущипнул, принуждая к покорности, и она, стиснув зубы, повиновалась, раздвинув ноги.
К счастью, раздался звон медного гонка, и Калигула недовольно рявкнул:
– Кого принесло?
– Мой господин, – из-за занавеса показалась голова Хереи. – Ты велел предупредить, когда придет скульптор. Он здесь.
Калигула кубарем перекатился через Эннию и выбежал, крикнув ей:
– Пошла прочь!
Девушка, прикрывая грудь туникой, разрыдалась от унижения и стала поспешно одеваться. Ей хотелось забиться в самый дальний и темный угол, чтобы там смыть слезами свой позор.
Хмурый маленький человечек простерся ниц, едва показался император.
– Ты принес? – дрожа от нетерпения, спросил Калигула, пожирая глазами небольшой деревянный ящик. – Никто не видел, что там?
Скульптор отрицательно помотал головой.
– Отлично! Кассий, рассчитайся с ним. Дай столько, сколько он попросит, – сказал Гай и, склонясь к преторианцу, едва слышно добавил: – Вели выдернуть ему язык и перебить пальцы. И оплати ему это тоже. Щедро.
Изумленный до крайности Херея кивнул и поднял ящик с мраморного пола.
– Не трожь! – хрипло выкрикнул Калигула. – Я сам!
Он выхватил ящик из рук остолбеневшего Кассия и поспешно вышел. Шаги замедлил он только перед входом в свои покои. Эннии там уже не было, простыни она заботливо задернула, стол с остатками завтрака убрали рабы.
Гай нетерпеливо отдернул занавес с потайной ниши и наконец приподнял крышку ящика. Среди опилок покоился бюст из темного мрамора. Сдерживая благоговейную дрожь в руках, Калигула приподнял его и осторожно поставил на возвышение, установленное в нише.
– Вот мы и встретились, моя бессмертная любовь, – с нежностью произнес он и расплакался. На него с постамента смотрела темноликая Юния.
Трепетной рукой Калигула погладил завитки ее волос и провел пальцами по щеке. Он помнил свои ощущения от прикосновений, когда она покоилась на погребальном ложе. Такая же прекрасная и холодная. Подземные боги даровали им краткое блаженство встреч в царстве мертвых. Такой он запомнил ее. И вот она вернулась к нему в образе темной богини, сотворенной умелыми руками скульптора. Гай приник в поцелуе к хладным мраморным устам.
– Милая, любимая, – голос его срывался. – Я вечно буду любить тебя. Я остался совсем один, и тоска сводит меня с ума. Знала бы ты, как я ненавижу их всех. Ненавижу за то, что они живы, и я вижу их лица, а ты навсегда ушла от меня. Я отомщу им за то, что они осмелились жить, и каждый из них выпьет до дна чашу моей мести. Я обещаю тебе, моя звездочка. Ты будешь гордиться мной!
Он бы еще долго беседовал с мраморной Юнией, но Кассий Херея напомнил ему, что фламины и прочие жрецы продолжают мокнуть под дождем, дожидаясь начала освящения. Калигула горько вздохнул, задернул плотный занавес, прикрыв потайную нишу, и вышел из кубикулы.
Макрон возвращался на Эсквилин. Известие о своем внезапном разводе, услышанное из уст императора потрясло его. Потрясло не то, что он лишился жены, потрясла подлость того, кто называл его своим другом. Ничего другого он не ждал от тщеславной и мелочной Эннии. Она мечтала о пурпурном плаще императрицы Рима и с радостью прыгнула в постель поманившего ее Калигулы. Только вот сделает ли он ее императрицей? Макрон мрачно усмехнулся.
Ему вспомнилось предложение Калигулы жениться на Друзилле, и он вздрогнул от отвращения. Весь Рим судачил о ее расставании с Кассием Лонгиным. Префект знал от бывшей любовницы, что тот был влюблен в Клавдиллу. И его бегство из Рима в провинцию казалось Макрону мудрым решением, как и то, что он наконец-то бросил неверную и недостойную его жену. Интересно, оскорбил ли этот развод императора? Если так, то Лонгину несдобровать. У злобного и мстительного Калигулы длинные руки.
Долгий день кануна январских календ преподнес Макрону еще одну неожиданность. Номенклатор у дверей дома озадачил его известием о таинственном госте, прячущем лицо и нетерпеливо ожидающем в осциуме. Неужели новая неприятность, подумалось префекту претория, и он не ошибся.
Гостем, закутанным в плащ, оказался Марк Юний Силан.
– Нас никто не должен видеть вместе, мой друг, – горячо зашептал он, повиснув на огромной руке Макрона и пугливо озираясь.
– Что случилось? – так же шепотом спросил префект, которому передалось состояние сенатора. Они наглухо задвинули занавесы в сквозном таблинии, повелев никому их не тревожить. Единственный человек, кто непременно нарушил бы подобный приказ, теперь навсегда покинул этот дом. Любопытная Энния.
– Наш император сошел с ума, – мрачно сказал Силан. – Сегодня такое творилось на церемонии освящения строительства…
Затаив дыхание, Макрон весь обратился в слух.
– При всей коллегии жрецов и фламинах он вдруг начал рассказывать о давнем пророчестве Фрасилла. О том, что Римом будет править божество, рожденное не в Вечном городе, и распространит свою власть по всему миру. Его появление тысячу лет назад предсказано мудрецами Востока, и Фрасиллу открылось это пророчество благодаря долгому изучению небесных светил. Мы не сразу поняли, к чему клонит наш император. Но когда он во всеуслышание объявил, что пророчество не о ком-нибудь, а о нем.
Макрон громко выдохнул.
– Наши глупцы пали перед ним ниц, ни на миг не усомнившись в этой бессмыслице. Я был вынужден последовать всеобщему примеру, это нетрудно было сделать, так как от ужаса у меня ноги подкосились, и я рухнул в холодную грязь. Я уловил некоторое недоумение на лицах его сестер, но все вокруг так превозносили обожаемого императора – бога, что, естественно, им показалось неуместным выражать свои сомнения. К тому же быть сестрами божества – почетно и в высшей степени приятно. Калигула сказал, что на торжественном пиру вечером откроет тайну своего истинного происхождения. И все почли это за величайшую милость.
Силан умолк, теребя край плаща. Макрон потирал лоб и тоже молчал, осмысливая услышанное. Смерть Юнии принесла великие беды Риму!
– Ты не верил, сенатор, в его любовь к твоей дочери, – сказал Невий Серторий. – Но посмотри теперь, что сделала с ним ее гибель!
Юний вспыхнул и гневно посмотрел на Макрона.
– Ты тоже любил ее, – запальчиво возразил он, – но не сошел с ума и не приказал бы выбросить ребенка, которого родила она в муках, доверив ему.
– Я – не он, – вымолвил Макрон. – Возможно, я любил ее немного меньше. Нам не измерить глубину его горя.
Силан махнул рукой.
– Рим в страшной опасности. Какие еще безумства учинит Калигула? Я помню его мальчишкой в Антиохии. Он и тогда плел невесть что о своем предназначении. Моя бедная девочка верила ему и во всем подражала. Германику недосуг было заниматься воспитанием сына, а Агриппина слишком баловала мальчишку и без конца разъезжала с мужем, вместо того, чтобы осесть в Риме, как добропорядочной матроне, и воспитывать детей. Уже тогда, в Сирии, я заметил, что Сапожок не в своем уме. А Клавдилла и слушать ничего не желала, даже наперекор Тиберию пошла, когда он противился их браку.
– Что нам за дело до безумств Калигулы? – возразил Макрон. – Пусть себе творит, что хочет. Пока он считает, что цель его жизни – бесконечные празднества и огромные растраты, мы будем править империей и богатеть. Я знаю, что тебе подчинен сенат, и все незаконные сделки проходят при твоем участии. Не удивляйся, мой друг, я давно осведомлен о твоих способностях к легкой наживе. Я оставлю себе моих преторианцев и армию. Завоевательные походы приносят немало прибыли, помимо триумфов. А знаешь, как наживаются те, кто поставляет армии провизию, оружие и лошадей? И если Гай Цезарь перестанет быть нам угоден, на смену ему уже есть Гемелл, твой воспитанник. Думаю, через год он будет в состоянии заменить Калигулу. Мы – власть и опора Рима, хотя наш сумасшедший не должен об этом догадываться.
Силан молчал, но Макрон видел, что слова его поняты верно и, скорее всего, одобрены.
– Что ж, – наконец произнес сенатор, – причин для беспокойства нет. Пока нет, – поспешил он добавить. – Думаю, мы поладим с тобой, мой друг. Память о моей дочери связала нас нерушимыми узами, и, предав друг друга, мы предадим Юнию.
Макрон заметил, как блеснула слезинка в уголке глаза собеседника.
– Если б ты мог стать моим зятем, а не проклятый Калигула, – с грустью сказал Силан.
И Невий со стыдом вспомнил о своем малодушии. Ведь тогда, перед свадьбой, он так и не смог решиться похитить Клавдиллу и увезти из Рима. Проклятая жажда власти застила глаза, да и явная ненависть Юнии заставила в последний миг передумать. А ведь сейчас он мог поклясться, что она все же любила его, хотя и не так страстно, как Гая, но любила.
– Я до сих пор боготворю ее, – произнес он, глядя в мутные глаза старика. Сильно постарел Силан, потеряв единственную дочь. – После ее смерти я не сближался ни с одной женщиной. И никогда впредь не сделаю этого. Сегодня император особым эдиктом развел меня с женой. Энния Невия теперь делит с ним ложе.
Силан ахнул и безвольно опустился в катедру, держась за сердце.
– Да, – тихо произнес он. – Нам не измерить глубину его горя.
И печально усмехнулся.
III
Каждая женщина помнит о своей первой любви. Одна хранит добрую память, иная – разочарование и боль. Но что делать, если эта первая любовь продолжает терзать и мучить всю жизнь? А сердце переполняется то прекрасными воспоминаниями, то душной ненавистью?
Память Друзиллы хранила каждую подробность их отношений с Гаем. И порой, закрывая глаза, она будто наяву видела пред собой лицо брата, шепчущего преступные слова любви, и чувствовала силу его объятий. Она никогда не признавалась ему, что влюбилась в него еще маленькой девочкой, и что сама подстроила их первую близость. В силу врожденного коварства ей было выгодно, чтобы люди осудили Гая и пожалели ее, соблазненную собственным братом. Калигула, виноватый перед ней, уже не мог разорвать цепкий круг порочной связи, страшась упреков сестры и ее угроз покончить с собой. Но стоило вернуться Юнии в его жизнь…
Друзилла проснулась от мучительной боли, резко села и разрыдалась, уткнувшись лбом в колени. Соперница умерла, но все осталось по – прежнему. Она – нелюбимая и нежеланная. Гай даже сейчас отвергал ее, не в силах простить обман, которым она выманила его из царства мертвых, где он был с ней, своей мертвой женой. Проклятый Клавдий! Это он виноват во всем. Она испугалась угроз. Да что он сделал бы ей – сестре императора?!
Истеричные всхлипывания прекратились, Друзилла перевела дыхание. Надо держать себя в руках. Еще не все потеряно! Она вернет любовь брата! Вернет во что бы то ни стало. А старый заика поплатится за то, что препятствовал этому.
Спящий рядом мужчина пошевелился, и рука его легла ей на бедро. Друзилла нахмурилась и брезгливо отстранилась. Этот жалкий напыщенный красавчик успел набить ей оскомину. Девушка передернула плечами. Заманив к себе на ложе Ганимеда, она сполна отплатила Кассию за измену. Ей припомнился его отъезд в Малую Азию, и она весело улыбнулась.
Друзилла и Кассий не разговаривали меж собой еще с похорон. Она видела, как он страдает, но его душевные муки вызывали у нее лишь злобу и негодование. Из чувства мести она даже вернулась в свой дом, покинув шумные покои дворца. Но не только поэтому. Кассий догадался, что произошло меж ней и братом. И вот она явилась вымещать на нем свою злость. Он терпел, стиснув зубы, стараясь не отвечать на насмешки и открытые издевки, замкнулся в себе.
Он сам подал прошение императору и, пряча глаза, попросил развести их как можно скорее, дескать, ему пора уезжать, а уговорить супругу переехать в Малую Азию он так и не смог. Недовольный Калигула предложил было лично заставить Друзиллу повиноваться мужу, но Кассий решительно отверг это великодушное предложение. "Змея не должна покинуть столь тесный клубок своих сородичей", – думалось Лонгину, и с тех пор про себя он звал жену не иначе, как "моя змейка".
Змейка, едва Калигула сообщил ей о разводе, оставила дворцовые покои и с вещами перебралась к нему в дом, не упустив возможности испортить Кассию последние дни пребывания в Риме. Виниций не преминул, однако, пояснить другу, что накануне с братом у нее вышла крупная размолвка.
Друзилла страдала от одиночества, но не искала сближения с великодушным Кассием, а продолжала открыто над ними насмехаться, поминая Клавдиллу при каждом удобном случае. Лонгин, как мог, избегал с ней встреч под одной крышей, но это редко ему удавалось. Змейка с поразительным упорством выслеживала его.
Наступило последнее утро. Вещи Лонгина были собраны и погружены в обоз, сопровождающие рабы уже ожидали на улице, но хозяин медлил, стоя перед ларарием. Он все никак не мог решиться переступить порог дома. Стоит ли проститься с женой? Ведь столько лет он любил эту взбалмошную женщину, прощая все измены и закрывая глаза на сплетни. Он так и не затронул ее сердце, даже искорка любви не вспыхнула в ее темной душе, отравленной преступной страстью. Наконец, Кассий махнул рукой и решительно пошел в ее покои.
Весь долгий путь до Малой Азии в его ушах звенел издевательский хохот бывшей жены. Друзилла верно все рассчитала. Едва Лонгин отдернул занавес кубикулы, как пред ним предстала сладострастная картина. Его прелестная супруга, извиваясь, точно неистовая вакханка, стонала в объятиях его лучшего друга. Красавчика Ганимеда. Большего позора Кассий не знал за всю свою жизнь.
А потом, после отъезда супруга, Друзилла стала тяготиться этой затянувшейся связью. Но удовольствие от позора, коим она с ног до головы покрыла чопорного Лонгина, все еще заставляло ее улыбаться и принимать у себя по ночам Лепида, не скрывавшего, что с сестрой императора его связывает не столько страсть, сколько возможность быть ближе к цезарю.
В конце концов, он ей все же опротивел. Друзилла отвела глаза от Ганимеда и презрительно фыркнула. Да у него даже кожа белей, чем у нее, и косметики на лице больше, чем у дешевой потаскухи. Аромат тщательно завитых волос неприятно щекочет нос, и хочется чихнуть в и без того душной кубикуле. Она со вздохом поднялась и прошла в купальню. Эхо ее легких шагов прошелестело в опустевшем доме.
Наслаждаясь блаженным одиночеством, она погрузилась в теплую воду, благоухающую драгоценными маслами. Сегодня канун январских календ, и приглашение на пиршество в честь вступления в должность новых консулов уже ждет ее в осциуме. Она должна ослепить брата красотой и заставить пожалеть о своей холодности. Гай сейчас одинок и долго не сможет хранить верность умершей, пылкость его натуры возьмет верх, а уж она будет рядом.
Шорох за занавесью отвлек Друзиллу от мечтаний.
– Кто там? – крикнула она. Только б не Ганимед! Вряд ли у него хватит ума удалиться без прощального поцелуя. Друзилла недовольно поморщилась.
– Это я, тетя Друзилла! – из-за занавеса показалась черная кудрявая головка молоденькой девушки. Друзилла радостно улыбнулась.
– Входи, Мессалина! Буду рада, если присоединишься ко мне. Тонкая фигурка проскользнула в купальню.
– А правда можно? – спросила девчонка, облизывая розовым острым язычком пунцовые губки. Продолжая приветливо улыбаться, Друзилла кивнула. Она души не чаяла в вертлявой жизнерадостной Валерии, дочери своей близкой подруги Эмилии Лепиды. Молниеносно скинув тунику, девочка с плеском нырнула в воду, погрузившись с головой. Друзилла утерла брызги с лица, но не рассердилась на очаровательную шалунью. Из-под лепестков показалась черная макушка и блестящие гагатовые глазенки.
– Ой, прости, тетя Друзилла! – смущенно сказала Валерия. – Я не хотела портить твою прическу. Мама всегда ругается, когда я так делаю.
Друзилла рассмеялась.
– Сколько раз просила не называть меня "тетей". Я слишком молода, чтобы слушать, как ты так ко мне обращаешься. Тебя скоро выдадут замуж, ты станешь матроной, а по – прежнему будешь говорить всем "тетя". Твой муж будет насмехаться над тобой!
– Больше не буду, те. – и маленькой узкой ладошкой девушка поспешно зажала себе рот. – Я очень хочу замуж! Жду не дождусь, когда меня посватают. Мужа хочу себе красивого и статного! Такого, как Ганимед! – вдруг выпалила она.
– Не стоит обольщаться показной красотой. Все красивые мужчины не верны своим женам, – поучительно сказала Друзилла, стараясь скрыть растерянность.
– Мне кажется, я влюблена в Эмилия, – призналась Мессалина. – Он самый красивый мужчина из всех, кого я видела в жизни.
Она зацокала язычком. Друзилла увидела, как мечтательная дымка заволокла ее взгляд.
– Я думаю только о нем вот уже несколько дней. Мы с матерью встретили его в ювелирной лавке. Как ты думаешь, если мой отчим предложит Эмилию жениться на мне, он согласится? За мной дают большое приданое, – наивно сказала Мессалина.
– Он не стоит твоего внимания, – упрямо повторила Друзилла.