- Утром мы приедем к Кудрат–бию. Он меня не знает в лицо. Вы будете Санджар–беком, и будете договариваться с Кудрат–бием. Он предложит сдаваться советской власти, - соглашайтесь, потребует людей для нападения - соглашайтесь, на все соглашайтесь… Понятно?
Курбан нерешительно задавал вопросы. Его тревожила история с Зуфаром.
- А что, если Курбаши заинтересуется, где era любимый помощничек?
- Скажем, что он остался у нас в лагере… Меня вы назовете Садыком.
- Зачем все это?
- Нужно.
- Это опасно…
- У Кудрат–бия бородища такая, что в ней мыши завелись, кошка погналась за ними и не догнала за шесть месяцев. Кулак у него, как гора, а зубы, как копья. Ну, что же? Испугались? Убежим? Не поедем?
- Нет, поедем.
- Если Кудрат–бий догадается об обмане, он прирежет и Санджара, и Садыка…
- Надо сделать так, чтобы не прирезал.
- Слышу разумный разговор. А если он начнет нас задерживать, скажете мне…
И Санджар заговорил вполголоса. Курбан молча кивал головой.
Светало. Долина все еще была затянута пеленой влажной мглы. Ветер стих. На высоком перевале Курбан осмотрелся. Увидев далеко позади себя цепочку всадников, он указал на них Санджару. Тот только взмахнул, понукая коня, камчой и заметил:
- Правильно, дела идут правильно. - Кто–то едет за нами.
- Пусть едут. Чем больше их, тем больше у нас помощников на всякий случай.
Над гиссарским белоснежным хребтом, над широкой долиной занимался, умытый ночной грозой, яркий летний день.
- А вот и чинары, - воскликнул Санджар, - вперед же, Санджар, брат мой… Сейчас вы увидите самого Кудрат–бия.
Их ждали.
Из небольшого садика выскочил всадник и, неистово нахлестывая лошадь, помчался к видневшейся вдали купе гигантских деревьев. По бокам дороги почувствовалось оживление: за дувалами, среди развалин домов замелькали полосатые халаты, блеснул ствол винтовки.
Спешившись у обветшавших ворот, Санджар и Курбан вошли в большой, живописный сад, где на глиняном возвышении восседал сам Кудрат–бий в окружении своих друзей, соратников по разбою и насилиям.
Курбан, шедший немного впереди Санджара, сделал несколько шагов к возвышению, затем высоко поднял руки и звонким голосом прочел по–арабски суру из корана. Присутствующие повторяли слово за словом. Правда, хор получился несогласный, так как никто не ожидал, что Санджар (за него теперь принимали все Курбана) окажет Кудрат–бию почести, оказываемые только владетельной особе со стороны представителя дервишского ордена джахария. Но сам курбаши был польщен. Его лицо смягчилось, просветлело, и он поспешил принять участие в церемонии, затеянной Курбаном.
А Курбан старался изо всех сил, вспоминая уроки своего дядюшки, видного члена странствующей дервишской общины.
Он торжественно произнес "ва аллахуму селям" и обычную молитву приветствия, начинавшуюся словами: "аллахуму раббига". Все это было закончено громким и звучным "О–о–мин", подхваченным всеми присутствующими, и усиленным поглаживанием бород.
И если у Кудрат–бия и были какие–нибудь сомнения насчет молодого курбаши Санджара, только что, как известно, перебежавшего от Советов к воинам ислама, то сейчас всякие подозрения должны были рассеяться, ибо трудно было ожидать от красного столь глубокой религиозности.
Все снова погладили бороды и хором воскликнули: "О, да будет, святой дервиш, богоугодна твоя молитва!"
Курбан размеренными, торжественными шагами приблизился к возвышению, Кудрат протянул к нему руки.
Церемония встречи была завершена. Тогда подлинный Санджар отодвинулся немного в сторону, стараясь держаться скромно и незаметно, как подобает помощнику или адъютанту начальника отряда.
Какой–то елейный старичок, вздыхая и благочестиво поднимая очи горе, шепнул ему:
- О, как благолепно и хорошо. Совсем как в чертогах дворца их величества, повелителя правоверных эмира Алимхана. Помню…
Но Санджар не обращал на него внимания; он прислушивался к разговору Курбана с Кудрат–бием.
- О, - говорил Курбан, - я щедро вознагражден за долгое ожидание лицезрением вашего достойного лица…
Все это он говорил с лицом вдохновенным и восторженным и произвел такое сильное впечатление на курбаши, что тот подвинулся и усадил лже–Санджара рядом с собой, внимательно разглядывая прославленного воина, еще недавно грозного охотника за головами басмачей.
- Я смотрю на вас, Санджар–бек, и поражаюсь, - заговорил Кудрат. - При вашей молодости вы так давно уже мчитесь по пути доблести.
- Такова воля всевышнего, - скромно ответил Курбан.
Начались благочестивые разговоры.
Санджар делал отчаянные усилия, сдерживая зевоту (зевать в обществе почтенных людей - верх неприличия), а неутомимый Курбан пустился в прения с Кудрат–бием и каким–то очень словоохотливым ишаном о священных текстах, предписывающих бритье усов… Тут же, совершенно непонятным образом, спорщики перескочили на сладость пребывания в раю бойцов за веру, павших в битве с неверными.
С досадой Санджар думал о том, что время уходит, а переговоры, по существу, не начаты. Он встал и подошел к возвышению, на котором среди пиал и пустых чайников восседал Курбан, ожесточенной жестикуляцией подкрепляя свои самые запутанные суфийские доводы. Кудрат сидел красный, потный от неисчислимого количества пиал зеленого чая и от чрезмерных умственных усилий.
Ища поддержки и сочувствия, он обратился к подошедшему Санджару.
- Вот, если человек почтенный, как вы, в походе… О!
Тупой взгляд его свиных, налившихся кровью, глазок впился в лицо Санджара. Кудрат–бий забыл о предмете спора. Его память усиленно заработала. Он думал: "Где и когда я видел этого человека?"
С холодным любопытством Санджар следил за лицом курбаши, готовый ко всему. Ничто не выдавало его волнения.
Почтительным тоном он спросил, обращаясь к Курбану.
- Господин, время близится к полудню?
И Кудрат–бий поспешил, как истинно восточный человек, скрыть под маской любезности обуревающие его подозрения.
Переговоры начались.
Кудрат–бий извлек примитивно начертанный план города Денау и долго объяснял лже–Санджару, как будут расставлены басмаческие отряды во время церемонии сдачи.
- Вот здесь, несколько позади и сбоку, - Кудрат–бий хитро усмехнулся, - будет ваш отряд. Позади и сбоку… на большой термезской дороге.
- Но зачем же? - недоумевал Курбан.
- А еще дальше, вот тут около старой стены, вы оставите человек двадцать джигитов. У вас есть пулемет? Вы спрашиваете, зачем? Нам надо сохранить Сарыджуйскую дорогу. По ней к городу в полдень будет двигаться отряд моего помощника.
Курбан растерянно смотрел на карту. В топографии он понимал гораздо меньше, чем в вопросах схоластики. Но Санджар, все еще стоявший около возвышения, был весь внимание.
Разговор продолжался несколько часов, и Кудрат–бий должен был прийти к заключению, что перед ним сидит человек, ничего не смыслящий в военном деле. Так и понял бы всякий на месте курбаши. Но Восток есть Восток, да и школа придворных кругов Бухары не прошла даром. Впитанные с детства хитрость, коварство повернулись сейчас против самого курбаши. Он начал думать, что его собеседник - тончайший дипломат, и, проникшись к нему уважением, решил раскрыть свои замыслы.
- Вы удивляетесь, - заговорил Кудрат–бий, - зачем все эти предосторожности? Я объясню, хотя вы знаете это не хуже, чем я. Большевики коварны. Они могут изменить своему обещанию отнестись к нам со всей почтительностью и уважением, и тогда нам придется с оружием в руках доказывать, что мы, - войско ислама, - сильны и могущественны, и что мы хотели сложить оружие только из человеколюбия и нежелания проливать напрасно мусульманскую кровь…
Только теперь Курбан сообразил в чем дело:
- Вы хотите напасть на большевиков там, в городе?
И Кудрат–бий, окончательно запутавшийся в хитросплетениях лжи, принял возмущение Курбана за новое проявление лицемерия. Тяжело вздохнув, он ответил:
- Бог велик!
Во время разговора приближенные Кудрат–бия, - начальники отрядов без войска, начальники крепостей без крепостей, большие и малые чины, - слушали молча и только изредка кивали головами, выражая, невидимому, одобрение и согласие.
Сейчас, когда переговоры были почти закончены, Кудрат–бий вспомнил о своих советчиках. Он грозно посмотрел на подобострастные лица и резко оказал:
- Ну, а вы? Что окажете вы, мудрецы? Те молчали. Курбаши рассвирепел:
- Что это значит? Нравится, скажите: "Хорошо", не нравится, скажите "Плохо"! Ну же!
Елейный старичок заговорил:
- Великий бек! Ты собрал нас на совет, чтобы мы выслушали твое мнение. А нам что говорить? Если наш совет будет плохой, ты еще прикажешь под горячую руку отрубить голову. Нет, лучше помолчать, чтобы не плакали друзья наши, а враги не возрадовались. Ваш ум, господин, несравненен, ваши таланты…
Он захлебнулся от восторга.
Несколько секунд Кудрат–бий рассматривал исподлобья говорливого старичка, затем, поморщившись, сделал губами движение, как бы собираясь плюнуть. Но только презрительно крякнул.
Обращаясь к лже–Санджару, он заговорил вполголоса, напрашиваясь на откровенность.
- Надо бы укоротить руки наших врагов, а как это сделать, когда окружающие мою особу люди строят друг против друга козни, сбиваются с пути, проникаются духом строптивости. Но, слава богу, государство мое не без хозяина, а рука моя тверда.
Только после обильного обеда, когда Курбан и Санджар начали сборы в обратный путь, курбаши вдруг вспомнил о Зуфаре.
- Как здоровье нашего помощника?
На мгновение в памяти Курбана промелькнула картина, освещенная вспышкой молнии, там, на берегу неистового Туполанга.
- Благополучно… Они чувствуют себя благополучно.
- Что же он не приехал с вами?
- Они не высказали особого желания подвергать себя тревогам и опасностям переправы. Брод очень плохой…
Помолчав немного, Кудрат–бий осторожно зевнул, прикрывая рот ладонью.
- Вы хотите в темноте опять переправляться через проклятый Туполанг? Оставайтесь. Скоро поспеет плов, с айвой, с мясом молоденького барашка. У меня повар из Кермине, из дворца самого величества. Знатный кухарь, может в одном котле сразу пять пудов рису сварить… Оставайтесь, не отпущу.
Все было очень вежливо, любезно.
Лошади стояли под чинарами заседланные. Солнце спускалось за байсунскую гору, а курбаши все не отпускал гостей, все уговаривал их остаться. В голосе его не было и признаков раздражения, на лицах конюхов, державших под уздцы коней, можно было прочитать только терпение и скуку, толпа имамов и приближенных вторила Кудрат–бию в самых подобострастных выражениях - и все же Курбан и Санджар поняли вдруг, что стряслось неладное и что выехать сегодня, пожалуй, не удастся.
Кудрат–бий хитрил.
Санджар сделал условный знак, и Курбан, прижимая руку к сердцу, направился к возвышению, где только что были разостланы новые ковры.
Выражение полного удовлетворения разлилось по лицу Курбаши.
Курбан обернулся и сказал шагавшему за ним Санджару:
- Брат мой! Садитесь на коня и передайте моим дорогим воинам, что начальник их Санджар пребывает в довольстве и благополучии в гостеприимном обиталище друга нашего Кудрат–бия… Скажите там: "Начальник ваш и господин обрел себе место на краю бекского одеяла и пользуется достойными для своего положения почестями". Поезжайте.
Санджар легко и ловко, но без излишней торопливости, вскочил на коня и крикнув: "До свиданья! До свиданья!" - галопом поскакал по улице.
Резким движением обернулся Кудрат–бий на стук копыт, но было поздно.
Хор голосов приближенных проводил уже напутствием отъезжающего.
- Да будет вам путь.
И Кудрат–бий увидел в золотисто–красноватом облаке пыли, застилавшей сжатую слепыми домами улочку, темную фигуру удалявшегося всадника. Курбаши вздрогнул. Надо было вернуть этого человека, но как это сделать? Проводы состоялись, а задержать силой… закон гостеприимства не должен быть нарушен. Пусть едет.
После ужина курбаши вдруг резко сказал:
- Вы горец, Санджар–бек, и никогда, по всей вероятности, не испытывали, что значит ветер теббад - ветер лихорадки, а?
- Нет, я не слышал о ветре теббад, - уклончиво заметил Курбан, не понимая еще толком, к чему клонится разговор.
- Страшный ветер теббад, дующий в пустыне Кызыл–Кум. Очень страшный.
Думая, что Кудрат–бий начинает рассказывать какую–то историю, Курбан изобразил на лице напряженное внимание и приготовился слушать. Но Курбаши, после паузы, заметил:
- Этот ваш помощник, ну, который уехал сейчас, он из Бухары?
- Он, кажется, из Шахрисябза, - соврал Курбан, напряженно соображая, к чему ведут все эти странные вопросы.
- Из Шахрисябза? Нет… у этого человека кызылкумский разговор.
…Санджар, не меняя аллюра, спускался к долине реки Туполанг. В спине он ощущал некоторое неудобство, какое испытывают люди, чувствующие на себе вражеские взгляды. Санджару казалось, что из–за каждого куста, из–за каждого полуразрушенного дувала выдвигается винтовка и черный кружочек дула медленно двигается за его затылком. Он успокоился, увидев у реки группу своих всадников.
На самом берегу Санджар позволил себе впервые обернуться. Убедившись, что кругом, на многие сотни шагов, нет ни души, он с облегчением вздохнул и громко сказал:
- Так вот, наконец, где мы встретились, Али–Мардан… Ну, не поиграет кошка с мышкой.
Слова потонули в ворчливом шуме реки.
VII
Было время - шумели базары Дех–и–нау, ревом оглашали бесчисленные ослы улицы и проулки города, пестрели площади красными, синими, белыми чалмами, сотни азанчей возглашали три раза в день с минаретов всемогущество бога. Гордые локайцы проезжали, смотря поверх голов, сквозь почтительно расступавшуюся толпу; скакали, вздымая белесую пыль, бекские глашатаи; русобородые горцы, облеченные в живописные лохмотья, важно шествовали мимо лавок торговцев шелком; голодные, полунагие ребятишки глазели на горы пельменей, румяных пирожков и белых сдобных лепешек, выставленных на чеканных подносах и глиняных расписных блюдах. А под вечер, когда, солнце, цепляясь за верхушку Байсунской горы, бросало последний взгляд на Гиссарскую долину, тысячи голубоватых дымков, как по сигналу, подымались к темнеющим небесам, и ноздри начинал щекотать запах плова, столь густой, что, по выражению Мулла Агзама бек–бобо, достопочтенного историографа хакима Гиссарского, только от вдыхания можно было насытиться на целый день и даже еще больше. Было время…
Война, голод, болезни пришли в Денау рука об руку. Истребительные бекские междоусобицы, малярия, эпидемии неведомых повальных болезней и, наконец, неслыханное поветрие проказы привели к тому, что в конце прошлого столетия город обезлюдел. Эпидемия проказы совпала со вспышкой чумы в кишлаке Анзоб к северу от Гиссара. Вымерли и окрестные кишлаки. Слово "Денау" стало проклятием. Все, даже здоровые жители города стали называться "махау" - прокаженными. Их гнали отовсюду, и они жили подаянием.
Высохли каналы и арыки, зеленая стена болотных камышей вплотную подобралась к воротам города, подпочвенная вода поднялась, и соль начала подтачивать дома, разъедать основания минаретов. Тугайные заросли завоевывали улицу за улицей, площади, дворы. По ночам на уцелевших крышах тонко выли шакалы, зловеще хохотали гиены.
Вслед за приходом в 1921 году военного гарнизона в Денау был создан Ревком. Начали создаваться первые советские учреждения. Правда, их действие еще распространялось только на город и ближайшие кишлаки, но народ все еще трепетавший перед басмачами, потянулся всем сердцем, всей душой к советской власти, видя в ней свою избавительницу от векового гнета деспотов и феодалов. Из далеких горных кишлаков шла в Денау беднота за помощью, за правдой. Многие, спасаясь от кровавой мести курбашей селились в Денау. Население города быстро росло.
Но в это же время прокладка через Денау торгового тракта в сторону центра Восточной Бухары - Дюшамбе привлекла сюда и всякий сброд. Возникали базары, появились торговцы, темные дельцы, лошадиные барышники, опиумокурилыцики, анашисты, монахи дервишеских мусульманских орденов. Весь этот люд оседал в чайханах, бродил по базарам, щупал товары, при удобном случае прихватывая их с собой, вел азартные игры, толкался, пел, торговался, выпивал несметное количество чайников чая, совершал сделки…
Сырая, мрачная мазанка стоит позади развалин кирпичного медресе. По сбитым, вырытым в кочковатой глине ступеням Кошуба, Джалалов и Медведь в полной темноте спускаются вниз. Резкий запах ударяет в нос. Пахнет кунжутным маслом. Из глубины не то погреба, не то пещеры вырываются скрипучие звуки, покашливание и тонкий детский голосок: "Пошт, пошт!" Большое животное, тяжело сопя, гулко топает ногами.
Трепетный огонек светильника, стоящего в нише, не может рассеять мрак, а только выхватывает из него громоздкие, непрерывно двигающиеся со стоном и скрипом балки и жерди…
Морда лошади на секунду появляется в полосе света, испуганно жмурятся большие слезящиеся глаза, нервно шевелятся мохнатые уши. Потом выныривает юноша, почти мальчик, в почерневшей засаленной тюбетейке, в лохмотьях. Нежное, миловидное лицо лоснится, как смазанное маслом. В глазах - выражение бесконечной печали. Губы шевелятся. Под нависающим черным потолком глухо отдается: "Пошт, пошт!"
Из черной дыры вылезает человек. Это глубокий старик. Он бросается к Кошубе и, шамкая беззубым ртом приветствия, пытается поцеловать ему руку. Командир мягко берет в обе ладони руку старика и вполголоса что–то спрашивает. Старик показывает на дыру, и Кошуба исчезает в ней, бросив тоном, не допускающим возражений: "Будьте добры, подождите здесь… Поговорите с ним".
Старик ведет гостей вглубь помещения. Здесь чисто и даже уютно. Расстелен старенький палас, одеяла. На скатерти расставлено скромное угощение. Видно, гостей ждали.
Хозяин суетится, он гостеприимен и непрерывно говорит. Он рассказывает о себе, о своей жизни - жизни полураба.
Усто–Фаттах - маслобойщик, он всю жизнь не выходит из этой ямы, всю жизнь слушает скрип примитивной маслодавилки - майджуваза.
Все оборудование маслобойки состоит из большой выдолбленной колоды. В углубление, наполняемое семенами масличных растений - кунжута, хлопка, сафлора - упирается огромный пест - бревно, приводимое во вращательное движение лошадью, без конца ходящей изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год по кругу под монотонные крики: "Пошт, пошт!" Бревно растирает семена, выдавливает из них масло, которое стекает через отверстие в тыквенную бутыль…
Усто–Фаттах никогда не получал больших доходов.
- Амлякдар говорил мне, - рассказывает он. - "Ты, Усто–Фаттах, богатый человек, и я надбавлю на тебя налог". Но разве можно говорить о богатстве… Если крутился майджуваз от часа, когда чуть забрезжит свет над горами, и до полуночного намаза, то от продажи масла и жмыха можно было выручить в день сорок копеек. Но разве я мог истратить эти деньги на хлеб и рис для семьи? Ведь надо покупать семена, чтобы давить из них масло, надо покупать три снопа клевера для лошади, ячмень…
Он тяжело вздыхает.