Никто из родственников не возражал, разговоры о покупке козы сами собой прекратились: родственнички были скуповаты. Тетя Ду-ся завернула меня в одеяло и унесла в свою фанзу. У них был широкий и всегда теплый кан, на стеклах в окнах были наклеены вырезки из красной бумаги. И я зажил на пару с Лю-третьим, моим молочным братом.
Вот в силу этих обстоятельств я и начал говорить через год по-китайски, да так, что спустя пять лет мой папа за голову схватился, потому что я по-русски говорил чуть-чуть лучше тети Ду-ся или дяди Димы, настоящее имя которого было Дин Фу-тан.
3
Мой отец схватился за голову оттого, что я говорил на диком тарабарском наречии, смешанном из китайского, корейского, русского и украинского языков. Он стал слать срочные телеграммы на Полтавщину своей сестре с просьбой, чтобы та приезжала немедленно. Тетя Маруся срочно приехала и еще срочнее вышла замуж за красного командира товарища Коня.
Теперь, много лет спустя, анализируя события моего глубокого детства, я пришел к выводу, что скоропостижный приезд тетки был вызван лишь одним обстоятельством: после смерти матери отец запил и как-то очень быстро сумел пропить половину нашего домика. Хотя эта половина была пропита за тысячи километров от Полтавы, сердце тетки дрогнуло, и она под аккомпанемент песни Дунаевского "До свиданья, девушки! Не забудьте, девушки, как вас встретил Дальний Восток!" направилась в край девичьих надежд.
Этой девушке было уже под тридцать. Там, на Полтаве, на возможность ее замужества махнули рукой даже подруги, а когда она приехала к нам, у нее закружилась голова: кругом холостяки.
Особенно ей пришелся по душе лихой командир товарищ Конь. Человеком он был положительным, носил шашку и усы, командовал артиллерийским дивизионом. Тетя Маруся, долго не раздумывая, взяла Коня под руку и свела в загс. Все это, конечно, было хорошо, только мной ей заниматься было некогда. Я по-прежнему бегал по улице с Лю-первым, Лю-вторым, моим молочным братом Лю-третьим, Няо-маленькой, Няо - самой маленькой и корейцем Кимом.
Компания у нас была довольно лихая. Когда мы угоняли чью-нибудь лодку или ломали чей-нибудь забор, на улице поднимался скандал. Звали милицию. К нашей великой радости, милиции было не до нас: ловили контрабандистов, перебежчиков, воров и прочих авантюристов. Кончалось все тем, что на ножках-копытцах приходила тетя Ду-ся или бабушка Фан. Мы отпирались на всех языках, какие знали, говорили, что это Борька-хромой сломал забор своим костылем. Нас уводили домой.
Я не помню ни одного случая, чтоб тетя Ду-ся ругала нас или отвесила кому-нибудь подзатыльник. Это была на редкость уравновешенная и ласковая женщина. Ей совершенно было безразлично, чьи дети садились обедать на циновке вокруг низенького стола. Она клала перед каждым куайцзы (палочки для еды), ставила миску чумизы и закуску. Жили Дин Фу-таны не особенно богато, так что закуска была всего одна. Зато такая вкусная, острая, что мы незаметно уплетали всю чумизу, а потом пили чай и давали друг другу слово больше не ломать чужие заборы.
Моя приверженность к китайскому столу приводила в ярость тетю Марусю. Она кричала на весь двор, как могут кричать только жители Полтавщины:
- Ратуйте, люди добрые! Этот оголец брезгует варениками! Шоб ты засох, болячка скаженная!
На крыльцо выходил Конь в галифе и тапочках на босу ногу. Он расправлял лихие усы и говорил:
- Будя тебе, Маруся! Да нехай он ест червяков, если не хочет шкварки! Береги ты, Маруся, свои нервы. Твои нервы нужны мне, красному командиру, потому что японцы опять на конфликт лезут...
А японцы действительно лезли на конфликт. Они захватили Корею, оккупировали Маньчжурию, быстренько состряпали государство Маньчжоу-Го, посадили на трон "императора" Пу-и и начали подозрительную возню вдоль нашей границы. Владивосток почти все время находился на военном положении.
Появлялся вестовой. Конь срывал со стены шашку, натягивал сапоги и бежал рысью в казармы. Воинская часть куда-то немедленно выступала. По улице громыхали зарядные ящики орудий.
Тетя Маруся бежала за дивизионом и кричала:
- Возьми меня санитаркой! Возьми меня санитаркой!
- Иди в хату! - рявкал на нее Конь. Он сидел на белом жеребце и шевелил усами. - Не позорь перед боевыми товарищами. Иди в хату. И жди. С победой!
Но тетя Маруся не хотела ждать. Она знала, что такое ждать. Вдоль улицы у калиток стояли женщины. Они брали тетку под руку, вели к дому и уговаривали:
- Санитарка им не нужна. У них ветеринар есть.
В другой половине нашего дома, которую отец успел пропить, когда махнул на все рукой, жила, семья бухгалтера Петра Николаевича. Детей у них не было. И, наверное, поэтому у нас, ребятишек, с соседями не находилось контакта. Донимали мы Петра Николаевича постоянно и с большой выдумкой. Он сносил все наши выходки с невероятным терпением, хотя и драл уши, когда мы мазали ему чем-нибудь дверь и он ловил нас на месте преступления.
Его жена Лариса Зигмундовна советовала тете Марусе, когда Конь уходил на конфликт:
- Вы ребенка заведите. Легче ждать будет. Поверьте мне... Вы уж мне поверьте!
- Венька! - вспоминала сразу обо мне тетка. - Марш домой. Цыпки буду выводить. Варнак вислоухий, глянь на свои руки, глянь на свои ноги! Цыпки тебя съели...
Она тащила меня в дом, не обращая внимания на мои вопли, мазала цыпки йодом, заставляла мыть мылом лицо, надевать ненавистные ботинки и еще более ненавистную матроску, в которой можно было только сидеть сложа руки или прогуливаться по крыльцу. А в это время мои друзья, как назло, обязательно шли ловить рыбу. Они несли с собой удочки, червяков и метровую железяку - сбивать замок у чьей-нибудь лодки.
Ох эти конфликты на границе! Они имели ко мне самое прямое отношение. Вы бы знали, как я ненавидел проклятых самураев, которые лезли на рожон! Если бы не они, моя тетка никогда не пыталась бы стать санитаркой и не мучила бы меня йодом и мылом. Жизнь была бы мирной, и я мог бы сколько душе угодно бегать босиком по всему побережью Тихого океана.
4
Мы ложились куча мала на теплый кан. За окном выл ветер. Была зима. А зима в Приморье - самое гнусное время года. С океана дул сногсшибательный ветер, точно хотел сдуть все дома с сопок, но сдувал лишь снег. Поэтому сопки всегда были голые, как облезлый горб верблюда.
На кан садилась бабушка Фан с длинной прокуренной трубкой. Она тоже любила слушать рассказы сына, дяди Димы, бывшего красного партизана и нынешнего сцепщика железнодорожных вагонов. Дядя Дима был в гражданскую партизанским пулеметчиком. Он лично знал самого Сергея Лазо, видел Блюхера...
Иногда приходила тетка Маруся, если Конь находился в дивизионе.
- О чем это вы брешете? - спрашивала она. Я переводил ей рассказ дяди Димы. Только я все время отставал и сбивался: мне странно было, что тетка не понимает простых слов по-китайски. Честно говоря, я тогда почти не различал, когда говорят по-китайски, когда по-русски, а когда по-украински. Корейский же знал плоховато, но, впрочем, понимал хорошо.
- Уеду до дому! - жаловалась тетка. - Поговорить и то не с кем...
Тетя Ду-ся наливала ей чаю. Моя молочная мать угощала всех, кто бы ни пришел. Нет закуски - чаю даст, нет чаю - так хоть кипятку нальет. И все вежливо, с радушием.
- Уеду, - решительно говорила тетка и уходила домой гадать на картах, что будет, что станется с ее червонным королем, лихим красным командиром товарищем Конем.
А дядя Дима рассказывал:
- На сопках засели белогвардейские черепахи, а красные герои залегли на крутом берегу. За спиной белогвардейских черепах были Антанта и империалисты Соединенных Штатов, а за спиной красных героев - Тихий океан. Командир красных героев, сучанский шахтер товарищ Нечипоренко, собрал ночью в кружок оставшихся в живых товарищей и сказал:
"Ух, шпарят, собаки, чтоб у них зенки повылазили, чтоб им... А у нас патронов нет, хлопцы. Если завтра мороза не будет, сложим мы свои лихие головы за власть Советов на этом берегу. За спиной беляков Антанта и империалисты Соединенных Штатов, а у нас что? О г, глядите, хлопцы, - Тихий океан! И вплавь нельзя, потому что судорога сведет, камнем пойдешь на дно".
И пришло завтра. И ударил ночью мороз, да такой, что белогвардейские черепахи на сопках заползали. А красные герои духом воспрянули.
Командир партизанского отряда, сучанский шахтер товарищ Нечипоренко, собрал в кружок оставшихся в живых товарищей и сказал им такую речь:
"Хлопцы, уйдем по припаю. Снимай, хлопцы, ремни..."
Хлопцы сняли ремни, подвязали штаны кто чем смог, а ремни связали вместе, закрепили за сосну, конец спустили с крутого берега на кромку льда.
И сказал командир партизанского отряда, сучанский шахтер товарищ Нечипоренко, еще одну речь, самую последнюю речь в своей жизни:
"Хлопцы, я остаюсь здесь, буду прикрывать вас... Спускайтесь по ремням на припай, идите на север, к Амуру, там живут нивхи, они бедные люди, они вам помогут. Они тоже за всемирную революцию. Но нужен мне доброволец, чтоб сложить вместе со мной лихую голову на этом берегу..."
И ответили партизаны, как один: "Не пойдем мы без тебя, наш любимый командир товарищ Нечипоренко! Все тогда головы сложим на этом берегу!"
И тогда вышел вперед пулеметчик Дима, настоящее имя которого было Дин Фу-тан. Он сказал так:
"Товаиса, моя еси пулеметчика... Моя машинка бьет! Моя никуда не ходи! Ваши ходи нивха... Советская власть надо еси много палтизана! Нету палтизана - нету Советская власть".
И тогда сучанский шахтер товарищ Нечипоренко обнял красного героя-пулеметчика товарища Диму и сказал так:
"Хлопцы, он говорит правильно! Советской власти надо много бойцов, так лучше мы погибнем вдвоем, чем весь отряд сложит свои лихие головы. Идите, хлопцы, и не поминайте нас лихом! Отомстите за нас всем белякам, и Антанте тоже, и империалистам Соединенных Штатов, которые стоят за спиной белогвардейской сволочи. А у нас за спиной - Тихий океан и вся Россия. Прощайте, товарищи!"
Заплакали красные герои... Подходили по одному и целовали оставшихся - сучанского шахтера товарища Нечипоренко и пулеметчика Диму, Дин Фу-тана. А утром беляки пошли в атаку.
"Моя машинка бьет!" - кричал Дима и бил, бил из пулемета по наступающим цепям белых черепах. Товарищ Нечипоренко тоже стрелял из винтовки. Он очень метко стрелял, и не один семеновский офицер сложил свою поганую голову на этом крутом берегу, который стал родным всем красным героям.
А потом, когда патроны кончились, сбросили Дима и Нечипоренко пулемет с крутого берега, чтоб не достался он белогвардейским черепахам, Антанте и империалистам Соединенных Штатов, а сами пошли навстречу смерти...
Дальше дядя Дима не помнил, что было. Очнулся он весь в крови, с переломанными ребрами. И пополз в сопки...
- Покажи, - просили мы.
Дядя Дима задирал рубашку, мы щупали его шрамы. Дотрагивались до обрубков обмороженных пальцев.
Как мы завидовали бывшему партизанскому пулеметчику!
"Моя машинка бьет!" - это была любимая поговорка Лю-первого, Лю-второго, Лю-третьего, моя, Няо-ма-ленькой, Няо - самой маленькой и корейца Кима.
Мы мечтали только об одном - найти тот легендарный берег, с которого сбросили пулемет дядя Дима и товарищ Нечипоренко. Эх, нам бы тот пулемет! Мы бы всех буржуев постреляли и японцев бы выгнали из Китая, и установилась бы в Китае Советская власть. Как бы это было хорошо!
5
Как шло мое дальнейшее развитие? По мнению тетки, хуже некуда. Но, анализируя прошлое, я пришел к твердому выводу, что шло оно диалектически, то есть было полно противоречий, которые боролись между собой.
К семи годам у меня стали проявляться философские наклонности: я пытался находить в спорах истину, о чем тетка сказала, что я научился отбрехиваться как цуцыня.
К этому времени подошла пора собираться в школу, чего страшно не хотелось, пусть мне и обещали за это много интересных вещей: ранец, коробку перьев № 86, букварь, задачник и стопку тетрадей в косую линейку.
- Хочешь в школу, мальчик? - спрашивал наш сосед, бухгалтер Петр Николаевич.
- Не, - чистосердечно признавался я.
- Не может быть! - не верила Лариса Зигмундовна.
- Может.
- Как не хочется идти в школу? - Петр Николаевич был уверен, что его вопрос разъяснит это недоразумение.
- Да так...
Мне действительно не хотелось.
- Ну знаешь, мальчик, в таком случае из тебя ничего путного не получится. Ты можешь кончить очень и очень плохо.
- Ты слухай, ты на ус мотай, что тебе говорят добрые люди, - требовала тетя Маруся и скорбно подпирала красные щеки белою рукой.
Я просто не знал, чем утешить всех этих добрых людей, которым так хотелось, чтоб из меня вышло что-нибудь путное. Я пытался найти компромиссное решение:
- Можно, я пойду в китайскую школу на Первой речке? Там Лю-и, Лю-эр, Лю-сань, Няо-сяо и Ким...
Мои слова приводили Петра Николаевича в ужас, а тетку в ярость. Она вставала на дыбы.
- Я из тебя сделаю интеллигента! - кричала она. - Нехай я живой в гроб лягу, но заставлю тебя кончить четыре класса! А там дело твое... Хватит грамотности - живи. Не хватит - пойдешь в семилетку!
- Не пойду в семилетку! - ужасался я. Ведь семь лет - это было ровно столько, сколько я прожил на земле. Я готов был реветь от отчаяния, что еще целую жизнь придется сидеть в каких-то классах, когда можно жизнь посвятить более нужным и более героическим делам, нежели изучение букваря.
- Тю, ему не нужна семилетка! - кричала тетка, клала руки на бедра и плевала на пол бухгалтерской половины дома. - Вы бачите? Ему не нужна семилетка!
Что было самое странное - тетя Маруся тоже не знала, зачем мне нужна семилетка, но тем не менее она просто переполнялась презрением ко мне за то, что я не хотел иметь неполное среднее образование.
- А может быть, ему действительно это не потребуется? - замечал Петр Николаевич и старался выпроводить нас на нашу половину, чтоб мы спорили у себя дома.
Спор кончал Конь, если он, конечно, был дома. Он сидел за столом, писал реестры, докладные, рапорты или конспектировал первоисточники в толстенных тетрадях. Он приводил свои доводы в пользу грамотности, и весьма убедительные.
- Венька, чуешь? - Конь показывал огромный мозолистый кулачище. - Треба знати, що воно такое?
- Не треба, - отвечал я.
- Так ты чуешь?
- Чую.
- Чуй. А то можешь и помацать...
"Мацать" его кулак мне совсем не хотелось, и поэтому 1 сентября тетке удалось без особого скандала напялить на меня английский костюмчик, который отец купил в Шанхае, французский берет с помпоном, который купил отец на острове Окинава, и ботинки, которые купил Конь на толкучке. Она взяла меня за руку и повела в русскую начальную школу на Второй речке.
Мой шикарный вид произвел совсем не то впечатление, которого ожидала тетка. И я узнал, что такое классовая ненависть. Весь класс - скопом и по отдельности - отказался сидеть со мной за одной партой. Вначале я никак не мог понять, что вызвало такую неприязнь у мальчишек и девчонок, но потом сообразил, что всему причина французский берет с помпоном (он слишком нравился девчонкам) и немецкий перочинный ножичек со множеством лезвий, который я по своему недомыслию старался показать всем, даже учительнице Клавдии Васильевне.
И хотя ножичка у меня уже не было, а берет с помпоном плавал в одном неприличном месте, отношения с классом у меня не налаживались. Я пытался драться. Вызывал "стукнуться" всех мальчишек подряд. После занятий мы выходили во двор, удалялись за сараи, а там... Там я оказывался в подавляющем меньшинстве: весь класс "болел", если так можно выразиться, за моего противника, у меня не было моральной поддержки, и л проигрывал все поединки.
Наконец я сообразил, как выйти из создавшегося положения.
Этот день я вспоминаю с теплотой... К концу последнего урока я выглянул в окно и увидел, что вокруг школы "дают круги" Лю-первый, Лю-второй, Лю-третий, Няо-маленькая, Няо - самая маленькая и кореец Ким.
Поэтому я, не задумываясь, пнул ногой сидящего впереди самого вредного в классе мальчишку, Левку Шлянкевича.
Левка дождался, когда Клавдия Васильевна начала писать на доске упражнение на дом (мы изучали букву "щ"), обернулся и трахнул меня книжкой по макушке...
Вызов был принят, я собирал тетради в ранец, а Левка шептался с соседями по партам...
Все в классе очень удивились, что я опять вдруг, ни с того ни с сего осмелел, - они ведь не знали, кого я увидел в окно.
Уроки кончились. Девчонки и мальчишки без особого шума окружили меня, чтоб я не удрал домой, прежде чем не побываю за сараями, как это случилось два дня назад.
Но сегодня я не хотел удирать. Наоборот! Я очень хотел скорее попасть за сараи.
Мы прошли туда. И тут все увидели, почему я не пытался убежать домой. Теперь у меня тоже была моральная поддержка: Лю-первый учился в пятом классе, Лю-второй - в четвертом, Няо-маленькая - в третьем, кореец Ким - во втором, Лю-третий - в первом классе и Няо - самая маленькая... Она еще нигде не училась. Но зато у нее в руках была палка.
Тут все из нашего класса заторопились домой. У всех сразу оказались срочные дела. Остался лишь один Левка. Он смотрел на крыши домов, скучал, потом вдруг сказал, что у него скоро день рождения и что он всех нас приглашает в гости. Мы очень любили ходить в гости, поэтому Левка сразу стал нашим лучшим другом, тем более он умел играть в шахматы и пообещал научить этой умной игре.
На другой день ко мне за парту села Нюрка. Она с первых дней учебы стала круглой отличницей, и у нее были какие-то свои соображения, чтоб дружить со мной. Я не возражал. Чего, пускай сидит!
Дело в том, что учеба у меня шла как-то неравномерно. Надо сказать, что склонения русского языка я усвоил еще до школы. "Ты, тебе, тобой, о тебе..." и так Далее. По-китайски это было всего-навсего одно слово - "та". "Та" - и все! И никаких "тебе", "о тебе", "тобой", "за тобой"... Я, правда, уже не путался во всех этих "ой", "ою", "ею". Но вот счет!.. Арифметика. Это было хуже. Арифметика куда труднее.
- Остаченко! - вызывала меня к доске Клавдия Васильевна. - Сколько будет три и пять?
Мне обязательно надо было сначала сосчитать по-китайски.
- Сань цзя у... - считал я вслух, - денюй ба... Будет восемь!
Я был очень доволен своими познаниями в арифметике, но Клавдия Васильевна оставалась недовольной.
- Сразу скажи: сколько будет?
Я соображал:
- Саньге... уге... баге... Восемь! Сразу будет восемь!
Клавдия Васильевна начинала нервничать:
- Один и один - сколько?
- Два!
- Два и два?
- Два и лянге... Четыре!
- Два и три? - уже совсем сердилась она.
- Лян и сань... У!
- Чего "у"?
- Пять!
- Ты можешь сказать "пять"? Понимаешь, пять...
- Могу... Пять.
- Так сколько же будет два и три?
- Я уже сказал. - Я тоже начинал нервничать, я тоже был человек. - Лян и сань - пять.
- Очень плохо, - тряслась от возмущения Клавдия Васильевна и ставила мне соответствующую отметку.
- А разве не правильно? - почти ревел я от обиды.
- Результат правильный... Но ты должен научиться считать по-арабски...