Пропевши этот куплет, он находит нужным оделить глиссад, а затем прибавляет: "Но переносить коварство такое жестокое, такое смелое". Чтоб придать больше силы этому изречению, актер топнул йогой, отскочил назад, будто встретил привидение… словом, Монтезума зараз переиграл все свои роли. На это он получал в провинциальных театрах громкие аплодисменты, меж тем как простая декламация не в состоянии вызвать их. Впрочем, иногда его и освистывали, но тогда он уверял, что пьеса надоела зрителям.
- А превосходно это шампанское! - воскликнула Альбертина, ударяя по стакану, чтоб вспенить пино. - Знаешь, мама, оно мне напоминает то, которое мне присылал князь Чемизаков… пожили мы тогда… чудная была жизнь…
- А помнишь графа Клопотенского? Тогда у нас была карета… вот когда я вдоволь каталась… Мы обедали три раза в день в гостинице…
- Вы обедали три раза в день! - вскрикнул Кюшо в изумлении. - Это своего рода способность.
- Мама вам говорит, что мы завтракали, обедали и ужинали в ресторане, выходит, что мы три раза в день ели, что равняется трем обедам. Счастливое было время!
- Так у тебя была карета, Альбертина?
- Что же тут удивительного, надеюсь, это было не в первый и последний раз. Но когда буду иметь свою собственную карету, то уже не позволю госпоже Гратанбуль выделывать по-старому штуки….
- Что ты говоришь, что же особенное выделывала я в твоих экипажах?
- Боже мой, маменька, вы сами знаете что, я возила вас потому только, что вы уж очень любили ездить в карете, но как только я где-нибудь выходила и вы оставались одна, вы тотчас же начинали играть с кучером в карты.
- Я тут не нахожу ничего дурного, но это не нравилось князю, вы не поверите, как это повредило мне в его мнении.
- Полно болтать-то, велика фигура, твой князь, вспомни, как его возили каждый вечер от нас полумертвым от пьянства, прислужники из ресторана тащили его в карету.
- Да разве дурно напиваться, почти все знатные иностранцы, которых я знаю, позволяют себе это развлечение. Английские лорды также не лишают себя…
- И, наконец, - возразил Дюрозо, - госпоже Гратанбуль вовсе ни к чему осуждать пьянство.
- Что он говорит?
- Учите вашу "Свадьбу Фигаро"!
- А вы старайтесь мне подсказывать, вместо того чтоб спать в вашей норе, как это с вами часто случается.
- Я сплю только тогда, когда ты играешь, мой милый, я не виновата, что ты производишь на меня такое действие.
- Госпожа Гратанбуль, я вам не отвечаю, я слишком уважаю ваш парик.
- Я полагаю, мой парик много лучше твоих полос, которые очень похожи на кустарники.
- Ну, полно, не сердись, мама, - вмешалась Альбертина, - и не трогай волос Дюрозо, а то сама попадешься…
- А зачем же ты мне говоришь глупости насчет твоих экипажей… как будто я не умею себя держать.
- Я вам не говорю глупостей… но я повторяю, что мое расположение к вам и желание вам делать приятное не раз причиняли мне много вреда. Например, в тот день, когда я получила приглашение на завтрак к богатому оружейнику в Марселе… к человеку, которого все называют миллионером… из жадности вы потребовали, чтоб я везла с собой вас, и я имела глупость на это согласиться.
- Ну, если этот господин и миллионер, так что же из этого, что значит миллионеру накормить лишнего человека за своим завтраком. Мне рассказывали, что там едят разные редкие вещи и пьют ливанское вино. Я и подумала вот как вкусно, вот деликатес - турецкое вино, ну как не поехать.
- Вы ошибались, госпожа Гратанбуль, Ливанская гора не в Турции, а в Палестине, в Ливане находятся Кальвер, Фавор, гора Кармель.
- Не знаю, было ли это вино с горы Карамель, но оно было только совсем не сладкое, оно горчило, но все-таки я очень довольна, что его пила.
- Ах, мамаша, ваше обжорство наделало мне много бед, этот миллионер позвал меня одну, а я ему привезла гостей.
- Довольно, довольно…
- Это, верно, его рассердило, с тех пор о нем ни слуху ни духу нет.
- Но ты не досказала, дело в том, что с нами была собачка, без умолка лаявшая, ты сама захотела взять ее с собой. Очень может быть, что господин этот не любит собак и за это на тебя рассердился.
- Это мило, - вскричала Зинзинета, - о, бедный ружейник! Воображаю, какой для него был приятный сюрприз!
- Какая жалость, что тут нет рояля, я сегодня могу петь. Пуссемар, моя крошечка, возьми свою скрипку.
Да, да он нам сыграет вальс!
- Я не знаю никакого вальса.
- Нет, ты играешь вальс из "Газели".
Пуссемар отправился за своим инструментом.
Все дружно и шумно встали из-за стола. Благородный отец принялся декламировать роль Мизантропа, останавливаясь время от времени перед некоторыми стульями, к которым он обращал свою речь.
Монтезума оставил "Дезертира" для говорящих картин, сообщив, что намерен танцевать Леандра, Дюрозо и Зинзинета запели дуэт Пикоро и Диего. Элодия залилась:
- Сжальтесь! Боги, сжальтесь над ней!
Альбертина, засучив рукава до самых плеч, поспешила к зеркалу и начала делать па из тарантеллы, подняв руки кверху, улыбаясь и посылая себе поцелуи.
Наконец госпожа Рамбур, всегда нежная после обеда, зажала Франсуа в угол комнаты с криком:
- Братец… А! Маленький братец… видишь ли ты этого черного, который к нам подходит, ах, как я его боюсь!
Франсуа, не подозревая, что с ним играют сцену из "Поля и Виржинии", тупо уставился на нее:
- Я не вижу вашего маленького брата и не вижу ничего черного, что бы к нам приближалось.
Но госпожа Рамбур продолжает почти детским голосом:
- Друг мой, в каком он положении, его ноги в крови… Не бойся, добрый черный!.. Ты очень страдаешь.
- Я! - вскричал Франсуа. - Я никогда не был болен во всю жизнь мою, у меня только болел коренной зуб, и тот кузнец мне выдернул толстыми щипцами.
Госпожа Рамбур зажала ему рот рукой и запела:
- Утомленный странствием долгим, взойдя на вершину скал, он утолит свой голод…
- Да я вовсе не голоден! - попытался вырваться Франсуа. - Я съел много крутых яиц перед вашим ужином!
Госпожа Рамбур снова зажала ему рот, хотя это ему весьма не по вкусу, и продолжила:
- О, добрый черный, сегодня я понимаю, что самый счастливый из смертных тот, который может оказать услугу своему ближнему. Ты хочешь пить?
- Нет, сударыня, я не хочу.
- Я видела неподалеку ручей, подожди меня.
И госпожа Рамбур побежала на другой конец зала, кривляясь, как обезьяна; подойдя к столу, она налила в пригоршню вино и, подскакивая, поспешила обратно к Франсуа, который смотрел на нее с изумлением, затем начала вливать ему напиток в рот, несмотря на его сопротивление.
В то время, когда эта сцена происходила в углу зала, господин Гранжерал остановился перед трактирщиком, сжимавшим бутылку коньяка, и начал ему декламировать громко и строго:
- Подобный поступок не извиняется, вы должны были бы умереть со стыда. Совершивший этот поступок навсегда посрамлен, вы человека осыпаете самым нежным вниманием, ласками, поцелуями, а когда я вас спрашиваю потом, кто он такой, вы едва можете назвать мне его имя.
- О каком человеке говорите вы? - вскричал трактирщик, совсем ошеломленный. - Если только я его знаю, я вам назову его имя. Я никого не ласкал, за коньяк ручаюсь, что он настоящий, самый лучший!
Гранжерал, вытерев пот с лица, крепко пожал Шатулье руку и продолжил:
- Поступок этот более бесчестен. Снизойти до того, чтоб предать свою душу, и если бы со мной случилось то же, то я повесился бы от раскаяния и стыда?
- Чтоб я повесился, сударь! - вскричал в ужасе трактирщик, делая усилия, чтоб освободить руку, которую все еще держал Гранжерал. - Нет, сударь, я не пойду вешаться. Вот мило… Нет, сударь я ничего не сделал такого, за что бы следовало меня повесить, слышите ли, ничего? У меня просили коньяку, я его принес, а вы говорите, что меня надо за это повесить. А если вы на меня злы, то это еще не резон наговорить мне кучу глупостей!
- Как, из Мольера глупости! - вскричал Гранжерал, выпуская в негодовании руку Шатулье. - Какой вы варвар, настоящий вандал, посмотрим, каков ваш коньяк…
- Вы меня очень конфузите, сударь!..
- Я играл вам сцену из "Мизантропа"… впрочем, ваш испуг доказывает мне, что я хорошо исполнил свою роль, хорошо изобразил человека озлобленного светом. Это мне льстит, это похвала моему таланту. Благодарю вас, тысячу раз благодарю.
- Не за что, сударь, но в другой раз, прошу вас, предупредите меня, когда вы сцену захотите сыграть… Не наводите на меня такого страха.
Кюшо и госпожа Гратанбуль оставались равнодушным зрителями того, что вокруг них происходило. Муж Элодии делал жженку, мать Альбертины пила то вино, то ликер, а иногда смешивала то и другое вместе.
VIII. ОБОЛЬЩЕНИЕ
Во время всеобщего движения и шума Анжело взял руку Вишенки и произнес самым нежный голосом, на какой только был способен:
- Посидите же минутку со мной.
Девушка, не долго церемонясь, с удовольствием уселась около красивого молодого человека, улыбаясь, взглядывала на него, потом опускала глаза и снова поднимала их.
Анжело взял руку Вишенки и слегка сжал ее:
- Как вы очаровательны, милая Вишенка, я еще так мало знаю вас, а уже влюблен, влюблен как безумный!
- О, господин Анжело, вы шутите! Разве можно влюбиться так вдруг… и потом в бедную девушку, меня нельзя любить, не смейтесь же надо мной, нехорошо насмехаться.
- Смеяться над вами, Вишенка, как можете вы заподозрить меня в этом! Нельзя вас любить, говорите вы? Вас можно любить много, даже слишком много. Вы так прелестны, у вас такие очаровательные глаза, в них какое-то чарующее выражение. Что же это вы их опускаете теперь, это верно, чтобы наказать меня за мое обожание.
Вишенка покраснела от удовольствия, она еще не привыкла слышать такие любезности, потому что господин Шатулье всегда старался удалить ее, когда появлялись в гостинице молодые путешественники, потому очень понятно, что сильное, трепетное волнение охватило ее сердце, когда она слушала речи Анжело. Наконец молодой человек, привыкший в театре к любовным декламациям, умел придать своему голосу вкрадчивое и нужное выражение, он имел все, что только может затронуть сердце женщины, тем более такой неопытной, да, впрочем, и опытность не всегда предохраняет от соблазна.
- Вишенка, можете ли вы меня немного полюбить? - Анжело заглянул ей в глаза.
- А если я вас и полюблю, к чему это поведет?
- Во-первых, моя милочка, когда любят, то не допускают подобных размышлений, непреодолимое чувство влечет к любимому существу. Вот, например, как меня влекло к вам, лишь только я вас увидел, не думайте же, чтобы любить, чтоб обожать, нужно знать друг друга месяцы, недели… это заблуждение, моя милая, влюбляются тотчас же, говорят это, доказывают, а знакомятся после.
- Как вы на все это легко смотрите!
- А что, вы уже любили… или предпочитали кого-нибудь?
- О! Нет, никогда… но вам, может быть, покажется странным слышать это от такой простой девушки, но всех этих мужиков, мастеровых, извозчиков я терпеть не могу, хотя они и стараются иногда заигрывать со мной. Я с ними не так, как с вами, обращалась.
- Так, значит, я вам больше их нравлюсь.
- Да, вы не то что они. Вы актер, вы так много выше их, вы… да я не знаю, право, как выразиться… Надо иметь много таланта, чтоб играть в театре, чтоб так хорошо петь и говорить.
- Не всегда нужно иметь большой талант, Вишенка, у некоторых его совсем нет.
- Зачем же они играют в таком случае?
- Одни из самолюбия, другие из любви к искусству.
- Скажите, пожалуйста, всегда ли вы между собой так веселы и так любезны, как, например, сегодня?
- Всегда, у нас нет печалей, мы не думаем о будущем. Сегодня нас освищут, мы завтра ждем аплодисментов, иногда смеемся друг над другом, а все ж друг другу помогаем, обходимся, когда нет денег, а когда имеем, то делимся еще с теми, которые беднее нас. Веселимся, пьем ли воду иль шампанское. Вот, как нам живется, милая Вишенка.
- Да, это хорошая жизнь.
- Если вам она нравится, то кто же вам мешает сделаться актрисой?
- Что вы говорите… мне сделаться актрисой…
- Вы умеете читать, и совершенно достаточно. Лишь бы вы сумели прочесть вашу роль, иные актрисы едва по складам читают… Их друзья или товарищи прочитывают им их роли, что очень неудобно во время репетиции, затем, кто же сказал вам, что у вас нет таланта, может быть вы и очень способны. Есть так много скрытых талантов, таких, которые не умеют показать себя, пробить себе дорогу. Недаром сказал один философ, что есть много людей, которые живут и умирают, не разработав своих дарований.
- Что же это значит?
- Вот что это значит: многие вследствие недостатка смелости или по каким-либо другим причинам проводят жизнь свою без всякой пользы, прозябая в глуши отдаленных селений, между тем как они, быть может, были призваны к высоким целям, должны бы были выдвинуться вперед, блистать… заставить говорить о себе. Знаете ли, Вишенка, я знаю вашу историю, нам все рассказал трактирщик. Из этого следует, что вы можете совершенно самостоятельно распоряжаться собой, вы можете свободно оставить эту гостиницу, когда вам вздумается, и господин Шатулье и его жена не могут воспрепятствовать вашему отъезду.
- Я это очень хорошо знаю.
- Хотите узнать ваших родителей по медальону, находящемуся у вас? Вам легче будет сделать это в большом городе, нежели здесь. Случайность может навести на след тайны. Оставаясь в этой гостинице, вы ничего не узнаете, вас не ищут, вы сами должны искать.
- Сделавшись актрисой, вы думаете, мне легче будет отыскать родителей?
- Да, если бы так случилось.
- Но все-таки у меня нет таланта, я не сумею исполнить ни одной роли, мне духу не хватит явиться на сцену.
- Подумайте, ведь я буду вашим наставником.
- Вам надоест заниматься мною в особенности, если у меня не окажется способностей, вы раскаетесь, что меня увезли.
- Этого никогда не будет, потому что я вас люблю, Вишенка, потому что готов буду прожить с вами целый век!
- В самом деле… но нет… у вас не то на уме, вы, может быть, забыли, что вы со мной… вы, может быть, думаете, что вы на сцене.
- Но чем же я могу доказать вам свою любовь, какая вы неверующая!
- Я не привыкла к таким речам… и вы, вы… полюбили служанку из гостиницы?
- Девушку - молодую, прелестную, очаровательную, щедро одаренную природой. Да я-то что? Может быть, я ниже вас! Вы не знаете, кто ваши родители, быть может, они и знатного происхожденья, я же сын честного шонского купца, мне дали образование, рассчитывали выучить на адвоката, но для театра, пожертвовал всем: ни гнев отца, ни просьбы друзей и родственников не удержали меня от страстного желанья появиться на театральных подмостках. Меня манило узнать эту жизнь, полную приключений, где богатство сменяется бедностью, свистки рукоплесканьями, самолюбие вечно возбуждено… Мне хотелось проникнуть за эти кулисы, где подчас разыгрываются сцены более смешные и оригинальные, чем те, которые видит публика. Мне нравилось являться в костюмах трубадура, маркиза, рыцаря, вельможи, сегодня быть поляком, завтра испанцем и тому подобное. Я сделал все, чего хотел, и не раскаиваюсь, одним словом я счастлив. Я чувствую бездну новых ощущений, при разыгрывании каждой новой роли я испытываю то страх, ужас, то надежду и представляю себе театр полем битвы, на котором нужно много самообладания и храбрости, чтоб выйти победителем. Вот это жизнь, Вишенка. Я предпочитаю эту жизнь, полную волненья и страстей, той тихой однообразной жизни, которая предназначалась мне отцом.
С большим вниманием слушала Вишенка речь молодого актера, и видно было, что слова его далеко проникли в ее душу. Во время всего разговора Анжело держал в своей руке руку молодой девушки и время от времени сильно пожимал ее.
Видя действие, которое слова его произвели на молодую девушку, он продолжал:
- Смотрите же, какая разница между мной и вами и насколько легче и свободнее представляется вам это новое поприще. Чтобы сделаться актрисой, вам не надо ссориться с вашей семьей, подвергнуться ненависти отца. Думаю, что вам не очень грустно будет расстаться с ролью трактирной служанки и с хозяином вашим господином Шатулье.
- Вы правы, я не буду жалеть о господине Шатулье, напротив, я буду очень довольна, в последнее время он мне очень надоел… Вздумал ухаживать за мной, ходить за мной по пятам, пытался даже поцеловать меня и ругается, когда я разговариваю с молодыми людьми. Посмотрите, какие у него глаза, он сердится, что я с вами говорю, если бы его не удерживал один из ваших, то, наверное, господин Шатулье подошел ко мне и приказал бы мне выйти отсюда.
- Как, Шатулье ухаживает за вами? И такой цветок может достаться такой обезьяне!
- Нет, поверьте, ему ничего бы не удалось, госпожа Шатулье, правда, не зла, но ревнива, особенно с тех пор как заболела подагрой. Я думаю, она весьма довольна будет, когда я оставлю гостиницу.
- Так вы согласны… вы пойдете с нами, вы не отвергаете моей любви.
- Нет, господин Анжело, я не сказала этого:
- Вишенка, я буду любить тебя, буду лелеять.
- Вы уже на ты со мной, перестаньте, а то мне смешно.
- Позволь прийти в твою комнату… к тебе… на одну минуту.
- Вы придете в мою комнату - ни за что. Да к тому же…
Разговор на этом месте был прерван всеобщим движеньем, которое произошло в зале. Пуссемар пошел со своей скрипкой и заиграл вальс.
Альбертина и Зинзинета отодвинули в угол стол, одна подцепила Дюрозо, другая - Монтезума, и обе пары пустились танцевать.
Господин Шатулье, воспользовавшись этой суматохой, подбежал к Вишенке и сердито произнес:
- Жена моя уже целый час звонит, идите к ней, лучше будет, нежели болтать в углу.
Анжело обвил рукой талию девушки, удерживая ее.
- Госпожа Шатулье может звонить сколько душе угодно, мой любезный хозяин, я ангажировал на вальс Вишенку и не отпущу ее.
- Вишенка не умеет танцевать.
- Я стану учить ее и ручаюсь за успех.
- Но, милостивый государь, вы не смеете распоряжаться моей прислугой, я не позволю этого.
- Извините, господин Шатулье, эта прелестная девушка не ваша прислуга, она свободна и может уйти от вас, когда вздумает, препятствовать ей вы не можете, вы забыли, что нам известна ее история.