- Он вписан в ваш охотничий билет?
- Да.
- Тогда все в порядке. И все же я противница таких вещей…
Шулейко вышел на улицу. В голове престранным образом мешались мысли о Вадиме, о "Сирене", о справочнике союза художников, наконец, этот разговор о ножах… Надо было собраться, сосредоточиться…
С Константиновской батареи бабахнула полуденная пушка. От этого тугого гулкого звука все мысли разлетелись в разные стороны. Только тут он обнаружил, что стоит на Приморском бульваре и бесцельно разглядывает афишу рок-группы "Иерихонская труба". "Кафе "Фрегат". Солистка - Ирена Паруцка".
Буква "С" в слове "солистка" была одной величины с литерами "ИРЕНА", так что Шулейко на мгновенье прочитал имя как - "СИРЕНА". И тут его осенило. На колоколе мусоровозки было выбито не "Ирена", а именно "Сирена". Просто первая буква затерлась. Это был судовой колокол с подводной лодки "Сирена"!
Минуты три Шулейко еще брел по Примбулю, веря и не веря в свое нечаянное открытие, потом повернулся и почти бегом бросился к стоянке такси у Графской пристани. "Жигули" с табличкой частного извоза примчали его к гаражу городского благоустройства. Показав сторожу институтский пропуск и наскоро объяснив, в чем дело, Шулейко без труда отыскал нужную машину. Рында, привешенная к контейнеру, поблескивала на солнце. Вот и славянская вязь: "…ирена". Он ощупал начало слова, будто не доверял глазам, которые ясно видели, что край колокола и в самом деле затерт, а от первой буквы осталась даже верхушечка - это подтверждали и пальцы, гладившие бугорок.
Сторож стоял рядом и бдительно следил за всеми манипуляциями явно ненормального гражданина. На лице его читалось откровенное опасение: "Как бы этот псих не спер колокол". Впрочем, он оказался добрым малым, этот сторож, из мичманов-отставников; припомнил не только фамилию шофера, подвесившего на машину рынду, но, покопавшись в амбарной книге, отыскал и его адрес - Древняя улица, дом, где ресторан "Дельфин", Павел Николаевич Трехсердов.
Шулейко немедленно отправился на улицу, что вела к руинам древнего Херсонеса.
Дверь открыл высокий крепкий старик с роскошной шапкой седых волос - живая аллегория немыслимого понятия: цветущая старость. Возраст выдавали лишь глубокие резкие морщины, изрубившие лоб и щеки, словно шрамы. "Ему бы не мусоровоз водить, а играть в кино благородных разбойников", - невольно отметил про себя Шулейко.
- Чем могу служить? - громогласно вопросил "благородный разбойник". Алексей Сергеевич коротко объяснил суть дела.
- Рында вас моя интересует… Да нашел я ее в Карантинке. Там раньше свалка от гидрографии была.
- Давно нашли?
- Давно. Вскоре после войны.
- Гм… Вы бы ее в музей сдали… Все-таки историческая вещь.
- Там такого барахла хватает. Да и не нужна она им. Я в пятьдесят втором носил. Сказали: это царский флот, империалистическая война… Несите во вторсырье. - А мне жалко стало. Вот и пристроил к делу.
Шулейко задумался, потом произнес:
- Послушайте, Павел Николаевич, продайте-ка ее мне.
- На что она вам?
- Я ее в музей определю.
- Нет. Не продам! - отрезал Трехсердов.
Сказано это было столь решительно, что Шулейко ничего не оставалось, как покинуть этот дом.
Григорий. Геннадий. Георгий!
В "библиотечный день" Шулейко отправился в следственный отдел, чтобы забрать тетрадь кавторанга Михайлова.
- Это последнее, что удалось прочитать, - Оксана Петровна извлекла из стола конверт, в котором лежал отпечатанный на машинке листок с пробелами неразобранных слов.
"…После долг (их) (и) неутешительных размышлений я пришел… принесут людям больше вреда, чем пользы… Настоящее… рассматривать (как) мою последнюю волю…
1……………………….
2. Уничтожить все три опытных образца:
а) модель № 1, исполненную в виде серебряного свистка, находящегося во владении моей жены;
б) модель № 2, исполненную в виде насадки на духовой инструмент (корнет-а-пистон), что остался на моей севастопольской квартире (футляр зеленого сафьяна).
с) модель № 3, исполненную в виде граммофона (ящик красного дерева), хранится в Форосе на даче ординарного профессора Дмитрия Михайловича Михайлова.
Душеприказчиком настоящего распоряжения объявляю вышеозначенного моего брата.
К сему руку приложил
Командир подводной лодки "Св. Петр" Капитан 2-го ранга Н. М. Михайлов 9-й 1919 год. Атлантический океан".
Шулейко вздохнул и спрятал листок в конверт.
- Он не совсем прав… Точнее, совсем не прав.
- Почему вы так считаете? - спросила Оксана Петровна.
- "Все яд, и все лекарство" - так, кажется, говорил великий Гален. Иеро, точнее, инфразвуковая аппаратура Михайлова могла бы принести больше пользы, чем вреда. Смотря как применять его изобретение. Тут сотни примеров.
- Согласна, согласна! Я где-то читала, что с помощью инфразвуковой аппаратуры можно предсказывать не только морские штормы, но и землетрясения.
- Можно и землетрясения. Животные прекрасно слышат тот неслышимый нами гул, который идет из земных недр и который ощущается нами тогда, когда уже поздно бежать из домов. Представьте только, как бы прекрасно дополнила сейсмическую службу инфразвукового наблюдения.
- Да, но неужели, кроме Михайлова, за все это время так и никто не преуспел в этой самой инфразвуковой технике?
- Да как вам сказать… Открытие Михайлова, как это часто бывает, намного опередило свое время. Тут еще надо иметь в виду вот что: на долю двадцатого века выпало столько сногсшибательных изобретений, открытий, разработок, что инфразвуковая техника осталась где-то на обочине прогресса. Смотрите - ядерная физика, ультразвук, лазер, кибернетика, генная инженерия, космос - одна сфера ошеломительнее другой. А тут какие-то "сверхтихие звуки" - ничего никому не сулящие, ничем никому не угрожающие. Это в обыденном, конечно, сознании. Так в нашем исхоженном, истоптанном, изученном сверху донизу мире возникла немыслимая вещь - "белое пятно" инфразвука. Правда, с начала шестидесятых годов инфразвуком начали заниматься серьезно. Построены даже мощные инфразвуковые генераторы. Но все они очень громоздкие, их размеры превышают десятки метров. Михайлову же удалось вместить свои "иерогены" в обычный свисток, в сурдинку, в граммофон!.. К сожалению, свои секреты он унес с собой.
- Все, да не все! Ведь где-то остались целых три модели.
- Прошло с тех пор лет семьдесят. Где их найдешь? - вздохнул Шулейко с пессимизмом, явно напускным.
- Нашли же вы рынду с "Сирены"?! - горячо возразила Оксана Петровна, не заметив подвоха. В ней заговорил профессионал, задетый за живое, чего втайне и добивался ее собеседник.
- Что толку? Рында сказала то, что она сказала. Вот найти бы автора картины… Я тут все имена на "Г" перебрал: Геннадий, Григорий, Генрих, Густав…
- Георгий…
- Да, Георгий… Постойте, постойте!.. Ну, конечно же, Георгий! Как я раньше не догадался?!
- При чем здесь Георгий?
- Да ведь Юрий и Георгий означают одно и то же имя. У меня был школьный приятель, которого мы все звали Юркой. А по паспорту он Георгий Сергеевич. "ГэПэ" - Георгий Покровский!
- Интересно, интересно, - задумчиво произнесла Оксана Петровна. Минуточку… Сейчас мы кое-что уточним.
Она придвинула телефонный аппарат и стала набирать номер.
- Алло! Виктор Иванович? Как вы поживаете? Когда пригласите на открытие? Нет ли у вас под рукой справочника союза художников? Только Украины? Да, годится. Подожду.
Прикрыв трубку рукой, пояснила:
- Это Чижов. Наш местный скульптор.
В последнем уточнении Шулейко не нуждался, так как хорошо знал имя главного севастопольского ваятеля.
- Да, да, слушаю… Посмотрите, пожалуйста, не значится ли в справочнике некто Георгий Александрович Покровский.
Шулейко не смог сдержать иронической улыбки. Для него этот вопрос звучал столь же нелепо, как если бы Оксана Петровна вздумала выяснить телефон Ивана Грозного. Однако в следующую секунду он чуть было не опустился в изумлении на подоконник.
- Так, так! - зазвенел вдруг голос женщины. - Минуточку, сейчас запишу. Это просто невероятно! Сколько же ему сейчас? Восемьдесят девять?! С ума сойти можно - И как он себя… Поразительно. А говорят, долгожители только на Кавказе! Спасибо большое, Виктор Иванович! Обязательно побываю. Всех благ!
Оксана Петровна положила трубку.
- Ваш мичман Покровский живет в Балаклаве, - огорошила она и без того ошеломленного Шулейко. - Он старейший скульптор Крыма, а может быть, и всей Украины, а может быть, и России. К тому же автор тех статуй в Ретро-парке, что сокрушил ваш сын.
- Ясейчас же поеду к нему, - произнес Шулейко. - У него есть телефон. Спросите сначала, как он себя чувствует и сможет ли вас принять.
- Да, конечно. Спасибо. Можно по вашему? - Звоните. Два семнадцать сорок четыре.
Женский голос в трубке сообщил, что Георгия Александровича нет дома, он уехал в Севастополь и найти его можно в Ретро-парке, где он осматривает свои поврежденные работы.
- Пожалуй, я схожу вместе с вами, если вы не возражаете, - сказала Оксана Петровна.
- Да, конечно.
- Отпрошусь только у начальства… Она сняла трубку внутреннего телефона.
- Трофим Игнатьевич, я вернусь с обеда попозже. Мне надо еще раз осмотреть место происшествия. Хорошо?
Положила трубку.
- Подождите меня на улице. Я переоденусь.
Из следственного отдела она вышла, сменив тужурку с лейтенантскими погонами на приталенный жилет в цвет форменной юбки. "Надо же, - удивился Шулейко, - как удобно. Идет себе эдакая дамочка, а никто и не подумает, что офицер милиции".
В безмолвном, по случаю буднего полудня Ретро-парке они увидели его сразу. Высокий сухой старец в белой старомодной пиджачной паре прохаживался по дорожкам и постукивал тростью по останкам гипсовых фигур, прикидывая, должно быть, сколь велики разрушения и можно ли что-то восстановить. Войлочная сванетка охватывала темя бритой головы ловко и плотно, точно чашечка желудь. Издали он походил на одну из своих статуй, изображающую старого ученого в духе тридцатых годов.
Оксана Петровна окликнула его, представилась. Покровский церемонно раскланялся и тут же предупредил:
- Только не надо мне сочувствовать. Терпеть не могу, когда меня жалеют. Все в порядке вещей. О времена, о нравы! Пигмалион, переживший свою Галатею. Это еще полбеды. Вот через год настанет полная беда.
- А что должно случиться через год? - спросила Оксана Петровна.
- Не спрашивайте! - манерно махнул рукой Покровский. - Через год наступит старость: мне стукнет девяносто!
Это было сказано с таким неподдельным огорчением, что строгая женщина, чья суровая профессия почти разучила ее улыбаться, невольно рассмеялась:
- Однако откройте секрет, как вам удалось так далеко отодвинуть старость?
- Никаких секретов от очаровательных дам! Что может быть здоровее работы каменотеса на воздухе Крыма? Немного гимнастики и плавание в море. Каждое утро в любую погоду: летом - полмили, зимой - два кабельтова.
- Так вы морж!
- Теперь скорее старый бобер. Но седина бобра не портит.
Шулейко порадовался тому, что его спутница взяла верный тон. Старик был явно из породы завзятых флотских сердцегрызов. Во всяком случае, можно было надеяться, что в присутствии молодой женщины он не станет скрытничать, как Трехсердов.
- А не отобедать ли нам вместе? - предложил Шулейко.
- Прекрасная идея! - подхватил Покровский. - Последний раз я обедал в обществе прекрасных дам, если мне не изменяет память, весной семнадцатого года.
- Ну что ж, я не против, - согласилась Оксана Петровна. - А что здесь у нас поблизости?
- "Фрегат", - кивнул Шулейко на мачты парусника, вздымавшиеся над кронами каштанов.
За ресторанным столиком старик расчувствовался.
- А вы знаете, этот "поплавок", как его здесь называют, на самом деле бывшая турецкая шхуна "Алмазар", и ваш покорный слуга участвовал в ее захвате. Это был приз подводной лодки, на которой я служил.
- В Великую Отечественную? - наивно уточнила Оксана Петровна.
- Что вы, что вы!.. Еще в первую мировую.
На эстраду вышли музыканты рок-группы "Иерихонская труба". Ведущий программы, весьма упитанный бас-гитарист, подпоясанный шнуром микрофона, был краток:
- Музыканты из породненного города Киль приветствуют наших слушателей. Рок-пьеса "Иерихон"!
- "Хон!" "Хон!" "Хон!" - восторженно скандировали набившиеся в зал юнцы с высокозачесанными подкрашенными вихрами.
Вздохи мощных динамиков придавили зал. Затем грянуло нечто визгливо-заунывное, ритмично-рявкающее, отчего говорить стало совсем невозможно - голоса вязли в густой осязаемой музыке, которая воспринималась уже не ушами, а грудной клеткой, всем телом.
Ударник бил по красным, оранжевым, зеленым тарелкам и разноцветным барабанам, барабанищам, барабанчикам. Он походил на индуистского бога, которому из множества рук оставили только две и обрекли на прежнюю работу.
Двое оркестрантов держали в руках весьма странные инструменты - эдакие гибриды саксофона и валторны. В их раструбы были вставлены заглушки-сурдинки. Казалось, эти экстравагантные сакс-валторны играют беззвучно, но едва музыканты нажали на клапаны, как бокал в руке Покровского тоненько запел-зазвенел.
Шулейко сделалось не по себе. Заныло сердце, заломило виски.
Электроорган взял протяжный басовый аккорд, бас густел, понижался, он стал рокочуще-хриплым, потом как бы рассыпался на отдельные вздохи и наконец исчез совсем, но низкочастные динамики продолжали вибрировать и тонкое стекло бокалов снова запело. То был знаменитый финал рок-пьесы - "туба мирум" (труба мира) - глас иерихонской трубы, возвещающий Страшный суд.
- Иерозвук! - взволновался Покровский. - Определенно, они излучают иерозвук!
- Инфразвук, - поправил его Шулейко.
- Неважно! Здесь нельзя находиться… Я знаю эту шхуну, я делал расчеты… У нее очень коварные обводы… Они вызывают интерференцию…
- Не волнуйтесь! - успокоил его Шулейко. - Тут не раз все перестраивалось. Так что нарушены все пропорции. Инфразвук здесь лишь создает настроение.
- Очень дурное настроение… Давайте покинем это место.
- Вам плохо? - участливо спросила Оксана Петровна.
- Да… Лучше бы на свежий воздух… Отвык, знаете ли, от ресторанного шума. А эта какофония - черт знает что… Может быть, поедем ко мне? - неуверенно предложил Покровский. - Особых разносолов не обещаю, но запотевший кувшинчик изабеллы собственного разлива выставлю.
Шулейко умоляюще взглянул на Оксану Петровну. Та посмотрела на часы, потом решительно тряхнула пышными волосами:
- Едем!
Домик в Балаклаве
На узенькой тесноватой улочке буйствовали старые акации. Они лезли в окна, укладывали ветви на балкончики и карнизы; их бугристые перекрученные корни пучились и клубились, словно одревесневшие осьминоги. Их деревянные чешуйчатые щупальца выворачивали тротуарные плиты и брусчатку мостовой.
Просторный балкон почти весь вдавался в густую крону столетней акации. Ветви ее пролезали сквозь каменные балясины, обвивали их и вползали на перила. В этом зеленом шатре стояла девушка в длинном белом платье и расчесывала волосы, закрывавшие грудь.
- Это моя младшая пра, - пояснил Покровский, отворяя калитку. - Верок, к нам гости! Побудь, милая, за хозяйку. Накрой нам столик в саду.
Шулейко показал глазами Оксане Петровне на портфель с дневником Михайлова.
- Дать ему почитать?
- Пожалуй.
Пока правнучка Покровского хлопотала по хозяйству, а Оксана Петровна ей помогала, Георгий Александрович, водрузив на нос тяжелые очки, вчитывался в записи своего командира. Шулейко поглядывал на него вполглаза. Старик читал внимательно и спокойно, лишь легкая дрожь, в пальцах, перелистывающих страницы, выдавала его волнение.
- Ну что ж! - вздохнул он, когда закрыл папку и когда Шулейко рассказал, как были найдены дневник и останки Михайлова.
- Я всю жизнь ждал, что кто-нибудь меня, все же расспросит о "Святом Петре"… Верок, ты можешь еще успеть к катеру на Золотой пляж. Спасибо тебе, милая!.. Оксана Петровна, садитесь поближе. В вашем присутствии мне легче говорить правду. Впрочем, мой возраст и без того не позволяет лгать. Да и скрывать мне нечего, ибо за содеянное Бог покарал меня весьма чувствительно: в общей сумме пятнадцать лет лагерей. А год сталинского лагеря стоит трех лет царской каторги. Уж вы мне поверьте.
- Как? - удивилась Оксана Петровна. - Вас судили за "Святого Петра"?!
- Не волнуйтесь, моя дорогая. Меня судили как турецкого шпиона. Но поскольку это был чистейший бред, я утешал себя тем, что сижу не безвинно, а искупаю свой тяжкий грех перед Михайловым и всей командой. Я считал все эти годы, что "Святой Петр" погиб сразу, же, как только погрузился в Гибралтаре…
- Впрочем, начнем abovo- от яйца, как говорили древние. Итак, нарисуйте себе Геную лета семнадцатого… Чудный белый город, утопающий в солнце, зелени и женском смехе. Никакой войны! Теперь вообразите двадцатилетнего мичмана, полного жизни, любви и надежд на весьма неплохое будущее. Я прочил себя в большие живописцы… Представите себе, состоял в переписке с самой Голубкиной и имел от нее похвальные отзывы о моих работах. И вдруг нелепейший, бессмысленнейший жребий: заточить себя в стальной гроб и кануть в нем на дно морское. У "Святого Петра", по моему тогдашнему убеждению, не было никаких шансов прийти в Россию. И тогда с помощью одного очаровательного Существа, возник план. План спасения, "святопетровцев" от никчемной и неминуемой гибели. Я должен был погрузить их в глубокий сон посредством иерозвуков определенной частоты. Потом я даю сигнал ракетой на португальский буксир, и тот отводит нас в нейтральный порт. Оттуда санитарный транспорт доставил бы команду в Россию, где Дмитрии Михайлович Михайлов без особого труда вывел бы всех спящих из летаргии по своей блестящей методе. А там и конец войны.
Понимаю, для вас все это звучит как фантастика. Но мне было много меньше, чем вам, любая авантюра казалась осуществимой. Тем более речь шла о жизни и смерти. Мой план, пусть и сумасбродный, все же обещал жизнь, и не только мне одному. Помимо всего прочего, я спасал для России и Михайлова, который из своих старомодных понятий о чести не хотел видеть вопиющей бессмысленности нашего похода, да и всей войны. Для него все это было защитой Родины.
- А для вас? - спросила Оксана Петровна.
- Для меня? Я уже тогда оценивал войну с марксистских позиций, так как еще студентом почитывал кое-что… Михайлов же кончал Морской корпус, где заниматься политикой считалось смертным грехом. Это в конце концов его и погубило. Я не хочу сказать о нем ничего дурного, он был моим Учителем, и меня всегда мучила совесть за мое… За мою тайную попытку спасти его и корабль. Но его воинский фанатизм погубил все и всех. Что стоило ему принять помощь нейтрала? Все равно мы вдвоем не смогли бы привести "Святого Петра" не то что в Россию, до ближайшего бы французского порта.
- Но ведь он слышал немецкую речь.
- Чепуха. Команда на буксире была разношерстной: испанцы, португальцы, итальянцы, немцы…
- А флаг, который он видел в перископ?