- Нет, господин Друэ, из дружбы, из благодарности - из всего что хотите, но только не из гордости, сохрани Бог!
- Выслушай меня внимательно, Рене. Если бы я был беден и нуждался в твоей работе, а ты сделал бы ее для меня бесплатно, это было бы милосердное деяние в глазах людей и похвальное в глазах Бога; но, хвала Небу, все обстоит иначе! Не будучи богатым, я все-таки способен оплатить руки, работающие на меня; следовательно, если я буду платить другому, то могу платить и тебе.
- Но будет ли то, что я сделаю вам, господин Жан Батист, выполнено так же хорошо, как это сможет другой?
- Даже лучше, уверяю тебя, поэтому не стыдись: приходи завтра, замерь все, а я заплачу тебе аванс. Когда закончишь работу, мастера ее оценят и я заплачу тебе ту цену, какую они назначат. Ну, что ты на это скажешь?
- Ничего, господин Друэ, скажу лишь, что вы слишком добры.
- Ты имеешь в виду "справедлив", хотя в наши несчастные времена справедливость встречается так редко, что люди называют ее добротой. Теперь перейдем к латыни.
- С латынью гораздо труднее.
- Почему?
- Потому, что у вас нет времени давать мне уроки! - рассмеялся я.
- Не считая того, что в латыни я не слишком силен. Но я нашел тебе учителя, не волнуйся.
- Правда?
- Да, это господин Фортен, кюре деревни Илет.
- Поскольку я буду зарабатывать деньги, то смогу платить за уроки, не так ли?
- Сомневаюсь, что он согласится брать с тебя деньги.
- Но я же буду получать их от вас, господин Друэ.
- Это другое дело: правительство не заплатит тебе за то, что ты будешь обшивать для меня стены, а аббат Фортен получает от него деньги за умственное, то есть светское, и духовное воспитание своих прихожан.
- Несмотря ни на что, мне хотелось бы быть в состоянии предложить ему плату…
- Именно к этому я и клоню. Ты сможешь предложить ему все что пожелаешь: сегодня буфет, который можно поставить в столовой; завтра - зайца, чтобы его потушить; послезавтра - куропатку, чтобы зажарить ее на вертеле; в любой другой день - кабаний окорок для засолки. Отец Фортен любит вкусные вещи и через год станет твоим должником.
- Как легко вы все улаживаете, господин Жан Батист!
- Я действую согласно праву, друг мой. Право - властелин мира, и всегда об этом помни. Бог и право тождественны. Когда-нибудь народы станут жить согласно праву и, следовательно, добьются справедливости, правосудия и свободы, ибо они будут жить по законам Бога, заключающим в себе все эти добродетели.
- Мне кажется, господин Друэ, что до тех пор у меня еще будет много свободного времени.
- Мы потратим его с пользой. Наступит время, мой юный друг, и оно не за горами, когда нация призовет всех своих детей; тогда она найдет место каждому по его склонностям и способностям; война - дело молодых, ты молод, а значит, станешь солдатом. В то время, хотя еще и сохранятся привилегии для дворян, права будут предоставлены и простым людям, заслужившим их. Солдат не будет обречен всю жизнь прозябать в нижних чинах; у него появится возможность стать офицером - капитаном, полковником, может быть, даже генералом. Следовательно, ты должен освоить две науки: первая, необходимая солдату, - это умение владеть холодным оружием (об обращении с ружьем я не говорю, это ты умеешь); вторая, необходимая офицеру, - это умение снять план. Так вот, я нашел тебе учителя фехтования и преподавателя геометрии. За шесть франков в месяц Бертран из деревни Илет - он служил учителем фехтования в моем полку - будет давать тебе по два урока фехтования в день: на шпагах и на эспадронах. Через год ты сможешь сразиться с любым противником. За то, что ты своим отличным почерком будешь копировать его чертежи, Матьё, землемер из Клермона, будет каждое воскресенье заниматься с тобой по два часа, и через три месяца ты научишься снимать планы. Что касается рисования, то тебе же не надо быть художником, и научиться рисовать ты можешь самостоятельно.
- Конечно, господин Друэ, я прочел в "Эмиле", что один лакей вбил себе в голову стать рисовальщиком и художником и через три года добился своего.
- На то, чего лакей добился за три года, у тебя уйдет шесть лет. Но слушай, вот план твоего воспитания: латынь - с аббатом Фортеном, одновременно с латинским языком ты изучишь историю, а все, что не узнаешь из латыни, прочтешь в книгах; фехтование - с Бертраном, геометрия - с Матьё. Ты вполне прилично сидишь верхом, чтобы за два месяца упражнений в манеже стать хорошим наездником. Кстати, у меня на почте в конюшне сорок лошадей, и они в твоем распоряжении. Теперь, когда мы обо всем договорились, а Бийо и Гийом уже приготовили завтрак, давайте сядем за стол и - на охоту!
Согласно нашей привычке, мы плотно позавтракали; охота тоже была удачной. Господин Друэ увидел, каких успехов в учении я достиг в его отсутствие, и поздравил меня.
За обедом разговор перешел на политику. Господин Гийом провел в Париже две недели и приехал переполненный новостями. Все, о чем он рассказывал, было для меня почти китайской грамотой, но благодаря г-ну Друэ я тем не менее кое-что понял.
Мария Антуанетта - я едва знал имя королевы, восседавшей на троне Франции, - стала еще более непопулярной, чем когда-либо раньше.
Господин Жан Батист коротко объяснил мне причины этого.
Мария Антуанетта, австриячка, дочь нашей заклятой врагини Марии Терезии, сначала была принята французами как символ мира, как залог согласия; но постепенно обнаружились ее приверженность к Австрии и неприязнь к Франции, что оттолкнуло от королевы сердца людей.
Союз Австрии с Францией на самом деле преследовал лишь одну цель: Мария Терезия льстила себя надеждой, что со временем Людовик XV сможет помочь ей снова вступить во владение теми провинциями, которые король Пруссии насильственно отторг из-под ее власти. Это желание доходило у нее до забвения собственного достоинства.
Госпожа Пуасон, ставшая маркизой де Помпадур, во всем влияла на короля; Мария Терезия унизилась до лести ей, в письмах называя маркизу своей кузиной!
Эта Пуасон, эта маркиза де Помпадур, эта "кузина" императрицы Марии Терезии не знала угрызений совести: ради сохранения своей власти, ради удовлетворения своей гордыни она продала бы Францию за звонкую монету точно так же, как продала себя…
Как бы там ни было, козни г-жи де Помпадур потерпели неудачу, благодаря влиянию, которое дочь короля мадам Аделаида оказывала на своего отца, Машо и д’Аржансона прогнали; маркиза едва не лишилась королевской милости.
Что касается Марии Антуанетты, то вплоть до 1778 года она не вмешивалась в дела государства: ими единолично управлял непреклонный Тюрго; однако Тюрго наконец пал и уступил место г-ну де Калонну, тому прелестному г-ну де Калонну, кто на все требования королевы отвечал:
- Если это возможно - значит, уже сделано, если невозможно, то будет сделано.
И, король, невзирая на нищету государства, покупает Сен-Клу; королева, невзирая на то что народ голодает, покупает Рамбуйе; г-жа Жюль де Полиньяк запускает лапу в государственную казну и сразу вынимает из нее пятьсот тысяч франков на приданое для своего новорожденного; Мария Антуанетта выбрасывает миллионы на прихоти своих фавориток, и по стране на этот счет ползут самые гнусные слухи.
Возможно, это были злобные наветы; но если клевету повторяют все, она становится хуже правды, что держат в тайне.
Господин де Калонн тоже пал, признав дефицит и произнеся при этом страшную остроту:
- Дефицит существует, это верно, но его можно восполнить.
- Чем? - спрашивает Франция.
- Злоупотреблениями, - отвечает министр.
Таким образом, поддерживать платежеспособность государства можно было лишь злоупотреблениями. Если их уничтожить, то государство обанкротится.
Поэтому королеве дали прозвище Госпожа Дефицит.
Министром, в свою очередь, назначается де Бриенн. Это человек королевы или, вернее, аббата де Вермона. Бриенн назначил аббата де Вермона учителем французского языка при королеве, а аббат сделал г-на де Бриенна министром.
Во время пребывания Гийома в Париже произошло падение де Бриенна. Оно было великолепно: именно так парижане провожают ненавистных министров.
Париж был иллюминирован в Бастилии, на Кур-ла-Рен, от Монмартра до Монружа, а несчастного архиепископа Сансского осыпали бранью и освистали, чучело его сожгли; самого же министра гнали камнями до заставы. Еще немного, и его, как святого Этьенна, забили бы камнями насмерть.
На его место министром был назначен г-н Неккер.
Рассказав мне, кто такие были Мария Терезия и Мария Антуанетта, г-н де Калонн, аббат де Вермон и г-н де Бриенн, Друэ объяснил мне, кем был г-н Неккер.
Господин Неккер, столь хвалимый в 1789 году, был женевец, банкир, заёмщик; правда, он сам погубил займы, обнародовав в своем отчете за 1781 год данные о нищете монархии. Однако распространился слух, что г-н Неккер, оказавшийся в столь же затруднительном положении, как и его предшественники, будет вынужден созвать Генеральные штаты. Это означало призвать весь народ к осуществлению его прав, разрешив людям составить свои жалобы, сформулировать свои наказы и избрать выборщиков.
Избрать выборщиков, сформулировать наказы, составить жалобы означало дать голос немому духу народов. Мир думал; Франция же вскоре заговорит.
Таковы были новости, столь радовавшие трех наших охотников.
"Кто собирает народ, тот толкает его на бунт", - говорил кардинал де Ретц. Итак, народ скоро соберется; что же из этого последует?
Несомненно, волнения.
В них два сословия должны были потерять все, учитывая, что волнения будут направлены против них. То были дворянство и духовенство - привилегированные сословия прошлого.
Одному сословию предстояло всего добиться в этих волнениях. Им был народ - претендент на будущее!
Три молодых человека расстались, пожав друг другу руки и пообещав, что, как бы ни развивались события, никакая людская сила их не разлучит, ведь они были едины в своих принципах.
Самое удивительное, что они сдержали слово.
VII
БЕРТРАН - ГОСПОДИН МАТЬЁ - АББАТ ФОРТЕН
Легко понять, с каким жадным интересом я выслушивал все эти изречения, теории, объяснения, совсем для меня новые.
На другой день, как и было условлено накануне, я пришел в Сент-Мену, чтобы снять размеры перегородок и шкафов, которые хотел заказать мне г-н Друэ.
Он желал, чтобы они были дубовые, прочные, крепко сбитые; сроками он меня не ограничивал (лишь бы работа была сделана хорошо) и дал сто франков на покупку материала.
Я не решился заговорить с ним ни о моем будущем учителе фехтования Бертране, ни о моем будущем преподавателе геометрии Матьё, ни о моем будущем наставнике в латыни аббате Фортене.
Свои сто франков я завязал в носовой платок. Эту сумму, как я помню, составляли четыре луидора, малое экю, одна монета в пятнадцать су и одна в пять су.
Это была самая крупная сумма, какую до тех пор я когда-либо держал в руках. Боясь потерять деньги, я завязал их в одном углу носового платка; из страха потерять платок, я привязал другой его угол к петлице куртки.
Проходя через Илет, я увидел Бертрана на пороге его дома. Поздоровавшись с ним, я продолжал идти своей дорогой.
- Ты что такой гордый, Рене? - спросил он.
- Я гордый?! Чем может гордиться бедный малый, вроде меня, господин Бертран?
- Я считал, что нам есть о чем поговорить.
- Со мной? - покраснев, переспросил я.
- Ну да. Друэ сказал мне, возвращаясь вчера вечером в Сент-Мену, что ты намерен учиться фехтовать.
- Неужели он был так добр?! - вскричал я, подпрыгнув от радости. - Что же вы ему ответили, господин Бертран?
- Что лучшего и не желаю. Если Друэ о чем-нибудь просит, разве можно ему отказать?
- Но разве он вам также не сказал, господин Бертран, что у меня совсем мало денег?
- Дело не в деньгах. Я буду давать тебе уроки бесплатно и от чистого сердца. Он сказал, что ты можешь предложить шесть франков в месяц, это мне подходит: на табак и вино хватит.
- Когда мы начнем, господин Бертран? - спросил я, дрожа от радости.
- Когда хочешь, малыш. Если бы ты уже не отшагал семь льё, я бы сказал тебе: сейчас!
- О, да я ничуть не устал! Семь льё - это пустяк!
- Черт возьми, какой молодец! Тогда заходи в ригу.
Я последовал за г-ном Бертраном; он, действительно, привел меня в ригу - ее глинобитный пол служил отличной площадкой для состязаний.
Коснувшись рапиры, рука моя дрогнула от удовольствия. Урок продолжался час. Через час я уже мог принять боевую стойку, знал пять парадов и четко выполнял дегаже.
- На сегодня хватит, - сказал Бертран, уставший раньше меня. - Черт меня подери, малыш, я тебя поздравляю: ты твердо стоишь на ногах и у тебя крепкая рука! Год таких уроков, как этот, и я разрешу тебе сразиться с Сен-Жоржем.
- Кто такой Сен-Жорж, господин Бертран? - спросил я.
- Неужели ты не знаешь?
- Я ничего не знаю, господин Бертран.
- Так знай: Сен-Жорж - самый отчаянный боец среди тех, что когда-либо жили под куполом небес, понял теперь? Я лично его знал, ведь он часто появлялся в полку королевы, навещая одного из своих друзей, тот тоже был мулат, как и Сен-Жорж. Смотреть, как они фехтуют, было наслаждение… Однажды жандармский офицер из Прованского полка, конечно не зная, кто такой Сен-Жорж, поссорился с ним из-за пустяка и Сен-Жорж смертельно его оскорбил. Офицер назначил место встречи во рву, под крепостными стенами города. Сен-Жорж пришел на поединок с половником и ни за что не хотел брать какое-либо оружие. Понятное дело, Сен-Жорж осыпал противника ударами ручкой половника, а тот не нанес ему ни единого туше; жандарм вспотел, вследствие чего подхватил плеврит и едва не умер.
- Какой вы счастливый, господин Бертран, вы были солдатом и видели так много!
- Не говори, поездить пришлось порядком.
Я надел куртку, снятую перед уроком, и не без смущения признался:
- Господин Бертран, вы знаете, я смогу заплатить вам лишь в конце месяца.
- О чем ты? Мне уплатили за полгода вперед.
- Кто? - изумился я.
- Жан Батист. Он сказал, что должен тебе.
- Добрый господин Жан Батист, он еще и на такое способен. Значит, господин Бертран, я могу прийти завтра?
- Завтра, послезавтра, в любой день. Мне нравятся ученики, что вгрызаются в науку, а у тебя, малыш, по-моему, зубы крепкие.
- В какое время?
- Когда захочешь, мне ведь делать нечего.
- От четырех до пяти дня вас устроит?
- Я считал, что ты намерен брать два урока: на эспадронах и на шпагах.
- Я боюсь утомить вас, господин Бертран.
- Но я же сказал тебе, что мне делать нечего.
- Тогда утром в десять, а днем в пять, согласны?
- Идет.
- Вот увидите, я оправдаю ваши надежды.
- Я, черт возьми, не сомневаюсь в этом.
Домой я вернулся, чувствуя себя на верху блаженства.
На следующий день я взял деньги и отправился в Клермон, чтобы выбрать дуб у лесоторговца. По пути я встретил г-на Матьё, межевавшего земельный участок.
- Ты ко мне, Рене? - крикнул он.
- Нет, господин Матьё, я иду к папаше Рийе.
- Ты знаешь, что я жду тебя только в воскресенье?
- Вы ждете меня в воскресенье?
- Конечно. Утром Друэ прислал мне с форейтором записку, где пишет, что ты хочешь учиться снимать планы, а я должен тебя учить, и за это ты будешь копировать мои чертежи.
- И вы согласны, господин Матьё?
- Почему нет?
- Когда вы пришлете чертежи?
- Завтра по дороге в Сент-Мену я передам их тебе.
- Не забудьте их, господин Матьё, ведь я поверю в то, что вы так добры ко мне, лишь тогда, когда сам увижу чертежи.
- Хорошо, хорошо, ты славный парень. Я хочу, чтобы через полгода, если будешь много работать, ты научился снимать планы не хуже королевского инженера.
- Да сбудутся ваши слова, господин Матьё! - радостно ответил я.
Господин Матьё снова занялся своими мерными цепями и колышками, а я зашагал дальше.
За шестьдесят франков я купил весь необходимый мне материал; из ста франков, данных г-ном Жаном Батистом, у меня осталось сорок.
Возвращаясь через поле, я надеялся подстрелить пару куропаток и послать их аббату Фортену. Подстрелил я не только двух куропаток, но и зайца. И в тот же вечер отправил дичь почтенному аббату.
Наутро, когда я обстругивал стойки для шкафов г-на Жана Батиста, чья-то тень заслонила свет. Я поднял глаза: передо мной стоял аббат Фортен!
- О господин аббат, какая честь! - вскричал я. - Жаль, папаша Дешарм очень расстроится, что вы его не застали.
- Но ты же здесь, мой мальчик, а ты-то мне и нужен.
- Я?
- Да, я ведь пришел не к папаше Дешарму.
- К кому же?
- К тебе.
- Ко мне?!
- Конечно.
- Неужели я смогу чем-нибудь быть вам полезен?
- По крайней мере, ты сможешь доставить мне удовольствие.
- Какое же, господин аббат?
- Ты должен прийти ко мне и съесть вместе со мной твоего зайца и твоих куропаток.
- Как? Вы оказываете мне честь и приглашаете на обед, господин аббат?
- Ты же оказал мне честь, прислав дичь. Разумеется, если папаша Дешарм пожелает прийти с тобой, он будет желанным гостем. Мы обедаем в два часа, и не вздумай опаздывать: Маргарита тебе этого не простит.
- Но, господин аббат…
- В два часа, малыш, решено.
И аббат Фортен ушел, не желая больше ни о чем слышать. Приглашение было сделано так учтиво, что отказаться не было возможности; впрочем, я не сомневался, что и здесь не обошлось без г-на Друэ.
Папаша Дешарм ушел в обход, и нечего было рассчитывать, что до вечера он вернется. Поэтому мне предстояло одному нанести визит г-ну аббату Фортену, а главное - не заставить мадемуазель Маргариту ждать меня.
Я облачился в свой выходной костюм и без пяти минут два постучался в дом моего амфитриона. Он сам открыл дверь.
- Простите, господин аббат, - сказал я, смутившись тем, что доставил ему это неудобство.
- Пустяки, мой мальчик! - ответил он. - Я всего лишь бедный деревенский священник, а Маргарита не может быть сразу и у двери и у плиты. Кстати, о плите, у нее что-то там стряслось, правда, точно не знаю что.
- Неужели?
- Поэтому обедать мы будем только в три часа.
- Это небольшая беда, господин аббат.
- Ну-ка, скажи, чем мы займемся до этого?
- Чем вам будет угодно.
Он показал мне на стол, где уже были разложены листы бумаги и лежала раскрытая книга.
- Не провести ли нам небольшой урок латыни? Не ты ли всегда говорил, что латынь может быть полезна юноше, не скажу честолюбивому, но отважному, вроде тебя?
Меня захватило желание упасть на колени и поцеловать ему руки.
- Ах, господин аббат! - воскликнул я. - Вы встречались с моим покровителем, моим другом, кому после моих родителей я обязан всем, вы видели господина Друэ.
- Нет, не видел. Хотя… он прислал мне записку. Ну, малыш, за работу! Тебе уже пятнадцать, и надо наверстывать упущенное.
В первый день, до обеда, мы прошли пять склонений, потом сели за стол. Надо отдать должное мадемуазель Маргарите: она была превосходной кухаркой.