- Помнится, государь, похожее случалось - и не раз - в тех местах, откуда я приехал. И вот что я приметил - ежели человеку дать что-то пожевать из божьих плодов - болезнь отступает. Святая вода - дело хорошее, но еще лучше, ежели ты вместе с нею отправишь несколько возов с яблоками, вишенью, грушами и прочим. От них уж точно худа не будет, а подсобить - глядишь и подсобит.
А вечером, в кругу своих ближних, Иоанн, как бы укрепляя сам себя в мысли, что война с Казанью - дело решенное и вспять поворачивать нельзя, заметил:
- Еще и потому ныне надобно урядить с казанцами, пока у нас за спиной никто не стоит. Свеям с ливонцами не до того - они лишь вольной торговли у нас хотят. Да и не станет Густав Ваза излиха настырничать - ему бы род свой на престоле утвердить . Ливонцам тож недосуг. У них Хенрик ихний и вовсе токмо избран - свои бы дела урядить.
- А королек ляшский? - осторожно осведомился Сильвестр.
Иоанн улыбнулся:
- Вот яко бабы на селище в свару вступают у колодезя, тако и мы с ним титлы делим, да все никак не поделим . Однако ж сие все словеса пустые, а воевать никому неохота. К тому ж ныне он и вовсе ко мне ныне с ласкою, даже полонянников отдал. Известили ужо, что везут с Литвы князей Михайла Булгакова-Голицу да Селеховского. С ними и гонец с грамоткой. Я хоть их вовсе не видал ни разу, однако слуг верных надобно почтить - чай, мне столько прожить на белом свете не довелось еще, сколь они в неволе опосля Оршинской сечи провели. Ежели привезут до того, как мне под Казань уйти, - непременно сам встречу и одарю . Да и в печали Жигмонд ныне опосля смерти женки своей , так что не до того ему. Однако перемирье надобно.
- Может, мир, государь? - осторожно поинтересовался Адашев. - Сам же сказываешь, что времечко подходящее. Вон они даже и Смоленск за тобой признать готовы.
- А титла? - грозно спросил Иоанн, но глаза его почему-то смеялись.
Адашев вздохнул, ничего не ответив, но мысли его и без того были вполне понятны царю.
- Ведаю, что сказать хочешь, Алексей Федорович, - на этот раз царь улыбнулся явно, без утайки. - Я и сам знаю, что не в титле суть, хотя умаление это - что греха таить - обидно. Однако ежели надо было бы для державы нашей - проглотил бы и смолчал. Потому титла - причина, не более. Я честен хочу быть пред богом, вот что главное. Сам посуди, - широко развел он руками, - сколь за королем ляшским наших вотчин извечных. Один Киев чего стоит. Да и окромя его тож изрядно. Тут и Волынская земля со Львовом да Галичем, и Полоцк, и Витебск. Опять же отец его Гомель у нас взял, пока я малолетний еще был. Как такое спускать? Так пригоже ли мне с ним теперь вечный мир заключать да крест честной на том целовать? Ведь ежели я оное учиню, то мне уже моих вотчин искать под ним нельзя будет. Потому пусть будет перемирие, да ненадолго - от силы годков на пять.
- А ежели они вечного мира затребуют? - осведомился окольничий Морозов.
Дотошен был Михаил Яковлевич в посольских делах, да и то взять - в них ведь все заранее разузнать надобно. Сколь торговать, да что уступить можно, и до какого рубежа на попятную идти, а с какого уже ни ногой. А то потом, по приезде в Вильно, поздновато станет с царем ссылаться.
- Ежели станут настаивать, - улыбнулся Иоанн, - то тут так отвечать надобно. Мол, чтоб до скончания царствования нам обоим в любви и согласии жить, должен ты нам исконное отдать - Витебск, Полоцк и Гомель.
- Так они же откажут и далее слушать не восхотят, - испуганно охнул Морозов.
- Вот потому и требуй с них, чтоб отказали. А коль они на то не пожелают пойти, тогда пусть будет перемирие.
На следующий день, еще раз внимательно выслушав всех, Иоанн медленно поднялся со своего невысокого трона и произнес, начав издалека:
- Ныне указываю. Что до крымчаков касаемо, то тут Басманову да тебе, Володимер Иванович, все проверить надобно. Крепостцы, кои недавно построены - Михайлов на Проне да Шатск на Цне, - проверить со всем своим усердием. Рясск подновить тоже надобно. Град добрый, а потому держать его следует в бережении и со всем тщанием. Опять же засеки досмотреть. Словом, рубежи надобно оглядеть.
Князь Воротынский молча кивнул, продолжая во все глаза глядеть на своего бывшего холопа. То, что он им ныне командует, не было в обиду Владимиру Ивановичу. Иное никак не укладывалось в его голове - неужто и впрямь есть что-то такое, что дается людям уже при зачатии? Выходило, что так, потому что не мог бывший смерд, чистивший навоз на его конюшнях и бегавший без портов до осьми годков, так преобразиться.
Ишь ныне каков - залюбуешься. Взор остер, проницателен, но не злобен. Стоит прямо, плечи вширь, но главу не надменно держит, чуть склонил милостиво. Голос опять же и властен, и громок, и строг, но все в меру. Так говорят, когда знают - выслушают и повинуются сказанному. А чего бы не повиноваться, когда он допрежь каждого выслушает, а уж потом свое - царское - слово молвит?
- Теперь о самом походе на Казань указываю. Боярин и князь Иван Федорович Мстиславский и князь Михайло Иванович Воротынский, мой слуга государев . Вам с главной ратью в Коломну. Передовой полк поведут князья Иван Пронский-Турунтай и Дмитрий Хилков, полк правой руки - князья Петр Щенятев и ты, Андрей Михайлович, - повернулся Иоанн к одному из своих любимцев.
Князь Курбский гордо огляделся по сторонам - по его худородству да такая честь.
- Полк левой руки князю Димитрию Микулинскому вручаю. С ним Плещеев пойдет. Сторожевой тебе, князь Василий Оболенский-Серебряный, отдаю. Поведешь его с Симеоном Шереметевым…
А князь Владимир Воротынский все смотрел и глазам не мог поверить. Да, учили нынешнего царя и впрямь на совесть. Да, прошло время, и не один год, чтобы тот успел освоиться и понять: отныне его оружие не лопата с вилами, а меч, на голове у него не треух, но шапка Мономаха, а повелевает он ныне не лошадьми в конюшне Воротынского, но огромной державой. И все же, и все же.
Ну хоть режь его - никогда бы он не поверил, что Третьяк станет как бы не лучше Иоанна Васильевича, а править будет, в отличие от прежнего глупого и жесткого мальчишки, с пониманием всей своей ответственности и важности порученного. Получается, что и впрямь его отец не иначе как сам государь и великий князь всея Руси Василий Иоаннович.
- Дозволь слово молвить, государь, - не удержался, вскочил с места князь Оболенский-Серебряный. - Не вместно мне такое, чтоб князь Щенятев выше был . То для меня убыток в чести выходит, потому как ещё мой дед…
- Да ты про моего отца зато вспомни, кой под Смоленском вместях с великим князем Василием Иоанновичем… - не остался в долгу Щенятев, тоже задорно вскакивая со своего места.
Маленький и худощавый, невзирая на все усилия приобрести положенное при высоком чине дородство, Щенятев и впрямь выглядел щенком в сравнении с огромным - одно чрево на три пуда потянет - князем Оболенским-Серебряным.
"Ну, сейчас начнется", - неприметно усмехнулся Владимир Иванович и посочувствовал Иоанну, который растерянно уставился на спорщиков. Однако нет, не началось. Успел царь прервать перепалку в тот момент, когда это еще можно было сделать.
- Цыть вы, оба! - раздался его гневный голос. - Ишь, разгалделись! Чай не вороны на колокольне, да и я звонить еще не закончил, - и тут же, понизив голос, увещевающе произнес: - Стыдитесь. Именуете себя боярами думными, но зрю я, каким местом на деле думаете. Обгодить нельзя, пока я слова своего не молвлю?! Вон князь Воротынский сидит и слова не сказал, хотя уж ему первому встать надобно, потому как его молодший брат вторым воеводой большого полка идет, а про него самого я еще вовсе ничего не молвил.
- Потому и сидит, что не сказано ничего, - буркнул Хилков, покосившись на князя Курбского, который, получалось, тоже обскакал его на одно место, точнее, даже на два, потому что должен быть даже не вровень с ним, но ниже.
- Сидит он молча, потому что государя своего почитает, который речь держит, - отчеканил Иоанн. - А чтоб ни у вас, князья, ни у прочих дум зловредных впредь не возникало, повелеваю и ныне идти в поход без мест. Князю же Володимеру Ивановичу Воротынскому я свою царскую дружину вверяю. Вторым воеводой с тобой боярин Иван Шереметев будет.
"Ишь ты, как ловко вывернулся, - подивился Воротынский, вновь после традиционного поклона государю усаживаясь на свое место. - Эх, если б еще он и слово свое так же крепко держал, как и главу на плечах. Хотя ежели рассудить, то он-то мне как раз ничего и не обещал. Это князь Дмитрий Палецкий обманул, а у него совесть чиста".
- Ну вот и славно, коли мы все обсудили, - донеслось до него приглушенное. - А ты, князь Воротынский, как я заметил, о чем-то своем задумался? - уже на выходе остановил государь Владимира Ивановича. - Не поделишься, что за думы тайные тебя гложут? Может, и я подсоблю слуге свому верному? - сделал он особое ударение на последних трех словах.
Воротынский остановился. Холодком протянуло по спине, словно кто-то провел чем-то ледяным по лопаткам, скользя ниже, к пояснице. Оглянувшись, увидел совсем рядом с собой Иоанна. Серые глаза его смотрели пытливо, но без надменности и без угрозы. По-доброму смотрели. Можно сказать, слегка сочувственно.
- Да ты и сам, государь, ведаешь, о моей кручине, - промолвил он негромко. - Опосля того, яко я дочери лишился, едва сердце по ней отболело, как сызнова потеря - сынок мой единственный в бозе почил. А еще детишков мне уж боле не видать.
- В том, Володимер Иванович, я подсобить бессилен, - кивнул Иоанн. - Что иное для тебя - вотчины и прочее - тут я властен, а животами нашими один господь бог ведает.
- Мне бы с тем, кто дочь ссильничал, расправу по-свойски учинить, - совсем тихо произнес Воротынский. - Глядишь, на душе бы полегчало.
Все прочие бояре к тому времени давно вышли, но царь все равно переменился в лице. Внимательно посмотрев на Владимира Ивановича, он обошел его и поплотнее захлопнул тяжелую дубовую дверь.
- А ты слыхал, княже, что гнев иссушает душу, делая ее бесплодной? Да и не след христианину в оместниках ходить.
- Во власти государя покарать злодея, и не токмо во власти, но оное и долг его, - упрямо возразил Воротынский.
- А ты своего брата, кой у тебя один во всем мире, отдал бы на растерзание? - спросил Иоанн. - И об ином подумай. Может, то, что я его живот сохранил, тебе же во благо?
- То есть как это? - даже растерялся Владимир Иванович.
- А вот так. Ну что там казнь - чик, и головы нет. Татю же всего миг один боли достается. Разве не слишком легка его смерть?
- В мои бы длани попал, так уж я бы растянул, - мечтательно произнес князь. - И не день - седмицу мучил бы, не менее.
- Лжу ты сам на себя наговариваешь, - уверенно заявил Иоанн. - Сам помысли - ты ведь не зверь какой. Самое великое - час малый потерзал бы его, а опосля, плюнув ему в очи, зарезал бы попросту, ибо ты не душегуб и крест, помимо нательного, еще и в сердце имеешь.
Владимир Иванович усмехнулся, хотел было сказать: "А вот ты дай-ка мне его в руки, а там поглядим", но не сказал, вдруг почувствовав, что прав его собеседник. И как это ни удивительно, а ошибается сейчас не этот почти мальчишка, хотя и столь рано повзрослевший, но он, убеленный сединами князь Воротынский. Не смог бы он мучить насильника своей дочери. Вот не смог бы, и все тут. Убить - да, тут без колебаний, а мучить…
- Вот и выходит, что ты его не покарал бы, но избавил от гораздо худшего - от этой нынешней жизни, в которой он ежедневно и еженощно сам себя терзает. Конечно, не муки совести его мучают, не раскаяние за жизнь неправую, а то, как он со своего трона скатился, да в какой грязи оказался. Теперь, как у него ни сложится опосля, он ведь того, что стряслось, нипочем не забудет. Ну а годы пройдут, может, он еще и…
Иоанн осекся. "Поймет", - хотел произнести он, но, вспоминая рассказы отца Артемия, который самолично до своего прибытия в Москву досматривал за ним, проживающим все в той же избушке, в которой жил в свое время и сам Иоанн.
- Зрак сужен, яко у гадюки пред тем, как она кидается, злоба бешеная его терзает все время, а на уме лишь одна жажда - мести. Читать божьи книги давали - изодрал напрочь, так мы ему ныне уж и не даем давно - сами читаем через решетку, - досадливо морщась, рассказывал старец.
- Хоть слушает? - спросил Иоанн.
- Иной раз, но редко и как-то все больше про себя. Вот как кого-то там с царства скидывали из древних царей Израиля, а еще пуще, яко тот скинутый обратно ворочался, ну и все прочее, что ему метится на себя похожее.
Иоанн хотел было спросить что-то еще - ему была интересна любая, даже самая мельчайшая подробность о брате - но затем смешался, сник. Стыдно стало. Ведь как ни крути, а он виноват перед ним, да еще как. Пускай Иоанн виновен перед державой, перед князем Воротынским и его дочерью, виновен перед многими и многими людьми, которых он безвременно, едино лишь из злого навета, а то и просто из удали молодеческой на тот свет отправил.
Все так, и с этим никто не спорит. Но вот ему-то самому, который ныне в его одежах ходит, в его дворце сидит и даже - стыдоба да и только - с его женкой спит, разве ему он что-то плохое учинил? Нет, можно, конечно, рассуждать, что ежели бы он знал, что имеется у него брат-близнец, то непременно повелел бы умертвить. Так ведь если бы да кабы, то на дубу росли б грибы. Мало ли что предполагать можно. На деле же такого не было, а он с ним вот так вот…
Но сейчас, вспоминая рассказы старца, он уже не мог, положа руку на сердце, сказать, что царственный узник и впрямь что-то поймет. Для этого нужно желание и не просто, а еще и помноженное на умение. А если он и тогда не хотел, да и ныне не хочет никого слушать, а внимает лишь тому, что по душе, что нравится. А как быть, если любо лишь злое? И что с ним станется далее? Потому после паузы Иоанн лишь произнес:
- Должен понять и должен раскаяться. У него же крест на груди.
- Сам сказывал, - возразил Воротынский. - Главное, чтоб он в сердце лежал. Хотя и тут ты прав, государь. Пожалуй, что и хорошо, что ты ему жизнь оставил. Пусть потерзается. Для него такая жизнь и впрямь куда как горше мук телесных.
И низко склонился перед Иоанном. Не холопу отдавал он почесть, и даже не государю всея Руси, но человеку, который оказался гораздо смышленее его самого.
"За вразумление и науку", - как он сам мысленно назвал этот поклон…
Глава 8
КРЫМСКАЯ ПРЕЛЮДИЯ
Может, это покажется удивительным, но первым, кто стал жаловаться на казаков, был не турецкий султан и не крымский хан, а… Василий III Иоаннович. Причем жаловался он как раз турецкому султану, с которым предпочитал жить пускай и не в дружбе - какое может быть приятельство с басурманом, - но в мире. А кому же еще плакаться, коли именно он считался в то время государем Азовской земли, где в низовьях Дона они и расположились.
Неутомимые в ратном деле, природные наездники, упрямые и своевольные, они вовсю хозяйничали на Дону, грабя без разбора на дороге в Азов и в Кафу всех купцов, включая и московских, хватали людей, посылаемых воеводами в степи для сбора сведений о ногаях или крымских ханах, и, разумеется, не забывали "сбегать в гости" на будущую Украину. Словом, доставалось от них всем, без разбора.
Обосновавшись в местах, где Волга сильнее всего сближается с Доном, они таким образом оседлали старинный торговый путь из Азии в Северную Европу.