Завтрак скоро был приготовлен, и наши два незнакомца, без сомнения страшно проголодавшихся после утомительного путешествия по стране с совершенно непроходимыми дорогами, принялись за еду с хорошим аппетитом, разговаривая между собой по-испански тихими и сдержанными голосами, как будто, несмотря на окружавшее их безлюдье, боялись, что их слова, уносимые на крыльях утреннего ветерка, могут достичь ушей каких-нибудь затаившихся шпионов.
- На каком расстоянии от Пор-де-Пе мы находимся? - спросил первый.
- Напрямик, - ответил второй, набив полный рот, - около одного лье, а по дороге - по крайней мере три лье.
- Мы, кажется, ушли далеко вперед?
- Слишком, может быть, но если бы мы не пришли сюда, мы не смогли бы увидеться с тем, кого хотели видеть.
- А ты не боишься какой-нибудь нежелательной встречи так близко от города?
- Это маловероятно, и вот почему: на равнине, где мы находимся, теперь совершенно нет дичи; вы не найдете быка за десять лье вокруг. Буканьеры это знают, поэтому они бросили здешние места, где за целый месяц им не пришлось бы сделать ни одного выстрела.
- Твои слова справедливы, Бирбомоно, - заметил первый незнакомец, - но флибустьеры - не единственные враги, которых нам следует опасаться.
- О каких еще врагах вы говорите? - спросил Бирбомоно (это действительно был мажордом). - Признаюсь вам откровенно, что я не понимаю.
- О ком же еще я могу говорить, как не о карибах, этих страшных мародерах, еще более свирепых, чем буканьеры, если только это возможно.
Бирбомоно громко расхохотался.
- Вы забыли, что за костюм на вас, - сказал он, - правда, карибы - непримиримые враги испанцев, но зато верные и преданные друзья Береговых братьев, и если, не ровен час, эти дикари нападут на наш след, то вместо того, чтобы навредить нам, они, напротив, будут готовы нам служить.
- Очень может быть, - ответил его собеседник с неубежденным видом, - однако, признаюсь, я уже сожалею, что зашел так далеко, хотя мы не одни и полтораста человек, оставленных мной в лесу, придут к нам на помощь по первому сигналу.
- Вы знаете мое мнение о ваших людях, - ответил Бирбомоно с презрением, - мы с вами видели их на деле; я больше полагаюсь на себя, чем на них.
- Однако время проходит, а его все нет, Бирбомоно!
- Придет, имейте терпение.
- Вы в этом уверены?
- Судите сами. Вы знаете, что моя госпожа оставила домик, в котором скрывалась столько лет, и решила поселиться в Пор-де-Пе. Там, следуя моему совету, чтобы не возбуждать лишних подозрений, она открыла гостиницу, где живут самые знаменитые предводители флибустьеров.
- Я знаю все это, но не понимаю, как Береговые братья, такие хитрецы, не узнали в ней испанку.
- Флибустьеры не так подозрительны, как вы думаете. Кроме того, мы прибыли на голландском судне, будто бы из Европы. Мы выдали себя за фламандцев. Все наши бумаги были в порядке; что еще от нас можно было требовать?
- Действительно, ничего, так как на кастильском наречии говорят во всей Фландрии, принадлежащей испанскому королю.
- Да и какое опасение может внушать женщина преклонного возраста, сопровождаемая только одним слугой, людям, не боящимся ничего на свете? Напротив, нас приняли очень дружелюбно и помогли нам открыть гостиницу.
- Да, флибустьеры любят, когда у них селятся иностранцы.
- Таким образом они получают оседлое население, честное и трудолюбивое, с помощью которого они надеются очистить свое общество.
- Продолжай, эти сведения драгоценны для меня.
- Мне нечего прибавить, кроме того, что Франкер, как зовется этот человек среди Береговых братьев, поселился в нашей гостинице, и я передал ему письмо, пересланное вами.
- Он ничего не сказал, получив его?
- Он смутился, побледнел, потом отрывисто бросил: "Хорошо, я приду".
- Он сдержит слово… Счастлива ли твоя госпожа?
- Насколько может быть счастлива бедная женщина. Вы ведь знаете, что я довольно наблюдателен.
- Ну, и что же ты заметил?
- Странное обстоятельство. Донна Клара, обычно такая грустная и молчаливая, по целым неделям не произносящая ни слова, выказывает к этому молодому человеку необыкновенную привязанность.
- Что ты такое говоришь, Бирбомоно?
- Правду, ваше сиятельство. Когда она видит этого молодого человека, лицо ее проясняется, глаза блестят; когда он заговаривает с ней, звук его голоса заставляет ее вздрагивать. Если иногда он садится в общей зале, она следует за ним взглядом, ловит каждое его движение, а когда он уходит, вздыхает и печально опускает голову. Она сама убирает его комнату, чинит белье, и никому не желает уступать эту обязанность. Ей нравится заботиться о том, чтобы этот молодой человек ни в чем не испытывал недостатка… Не находите ли вы, что все это очень странно?
- Ты не разговаривал с ней по этому поводу?
- Один только раз, но она прервала меня с первого слова, приложила палец к губам с ангельской улыбкой и сказала голосом таким кротким, что я готов был расплакаться: "Бирбомоно, мой верный друг, дай мне обманывать мою горесть; я люблю этого молодого человека, как мать. Вероятно, Господь свел меня с ним для того, чтобы утешить в моей потере". Что я мог сказать? Я замолчал.
- Да-да, тут виден перст Божий, - прошептал первый собеседник, проведя рукой по своему лбу, орошенному потом, - да будет на все Его воля… А что об этом думает молодой человек?
- Я полагаю, что он ничего не думает, по той причине, что он этого даже не замечает. Его характер не имеет ничего общего с характером его товарищей; он угрюм, сдержан, не играет, не пьет и, по-видимому, ни с кем не заводит романов. Я спрашиваю себя, что такой человек может делать среди флибустьеров.
- Но у него, по крайней мере, есть друзья?
- Только двое: Пьер Легран и Филипп д'Ожерон. Но они Давно в экспедиции, и он живет один.
- Монбар его знает?
- Не думаю; когда мы приехали в Пор-де-Пе, Монбара не было уже с месяц, и он пока что не вернулся.
- Все равно, Бирбомоно, продолжай, как я тебя просил, наблюдать за этим странным молодым человеком. У меня на это имеются серьезные причины, о которых ты узнаешь со временем.
- Для меня достаточно вашего приказания, остальное меня не касается… Но я слышу шум, - внезапно прибавил Бирбомоно, вставая, - это, должно быть, он.
- Узнай, друг мой, и если это он, приведи его сюда. Мажордом исчез в высокой траве. Не успел он сделать и ста шагов, как очутился лицом к лицу с человеком, который шел поспешными шагами. Это был флибустьер Франкер.
- Я опоздал, Бирбомоно? - спросил он, вытирая носовым платком пот, струившийся по его лицу.
- Нет, - ответил мажордом, - только восемь часов, а свидание назначено, кажется, на половину девятого.
- Это правда. Тем лучше, я не хотел бы заставлять себя ждать. Где тот человек, который пригласил меня сюда?
- Пожалуйте за мной. Он вас ждет недалеко отсюда.
- Показывай мне дорогу; мне хочется поскорее увидеть его.
Заметив буканьера, молодой человек сделал движение, выражавшее обманутое ожидание, и, остановившись, повернулся к Бирбомоно:
- Что это значит? Чего хочет от меня этот человек? Где же…
- Молчите, - быстро перебил его буканьер. - Оставь нас наедине, друг мой, - обратился он к мажордому, - и последи, чтобы никто нам не помешал; при первом подозрительном движении на равнине предупреди нас.
Бирбомоно поклонился, взял ружье и ушел, не произнеся ни слова. Буканьер следил за ним глазами, потом, когда мажордом совсем исчез из вида, обернулся к молодому человеку и сказал, протягивая ему руку:
- Добро пожаловать, я рад вас видеть.
- Как! - с удивлением вскричал Франкер. - Вы?..
- Дон Санчо Пеньяфлор к вашим услугам.
- Но этот костюм…
- Очень хорош в данных обстоятельствах, вы не находите? Мне кажется, он защитил бы самого губернатора Санто-Доминго лучше его генеральского мундира.
- Простите, но вы так искусно переоделись, что я с трудом узнаю вас даже теперь.
Оба обнялись и сели рядом.
- Теперь поговорим о делах, - начал дон Санчо, - ведь, если не ошибаюсь, мы встретились здесь именно для этого.
- Я к вашим услугам. Но как вы узнали, где я?
- Я осведомился. Неужели вы думаете, мой милый, что у нас нет шпионов? Коли так, прошу вас выйти из заблуждения: у нас много шпионов, и очень искусных, которым, кстати сказать, мы прекрасно платим. Но приступим к делу. Помните ли вы наш последний разговор в Веракрусе?
- Ни слова не забыл.
- И, конечно, исполнили то, что я вам говорил тогда?
- Извините, но я не понимаю, о чем вы.
- Я объясню. Надеюсь, вы воздержались, как я вас просил, от переписки с герцогом Пеньяфлором, моим отцом, и ожидали от меня обещанных объяснений.
- Любезный дон Санчо, буду с вами откровенен, - ответил молодой человек с некоторой нерешительностью в голосе, - потом, когда я все вам расскажу, вы сами рассудите.
- Хорошо, - сказал маркиз, слегка нахмурив брови, - говорите, я вас слушаю.
- С момента нашей разлуки и после того, как герцог Пеньяфлор дал мне опасное поручение, прошло несколько месяцев; с тех пор произошло много событий, а я о вас ничего не слышал. Несколько раз, но без всякого успеха, я старался увидеться с вами; я вынужден был предположить, что вы или забыли свое обещание, или передумали. С другой стороны, герцог Пеньяфлор, неутомимая деятельность которого вам известна, посылал ко мне письмо за письмом, призывая действовать решительно и без колебаний исполнить достославный подвиг, который должен освободить Испанию от самых страшных ее врагов на море. Что мне оставалось делать? Только повиноваться, тем более что, повинуясь полученным приказаниям, я трудился не только на пользу отечеству, но и во имя моего мщения. Кроме того, я дал слово, а вы знаете, дядя, что в нашей фамилии никто никогда не изменял данному слову.
- О! - вскричал дон Санчо, гневно сжав губы. - Узнаю адское могущество отца и его неумолимую ненависть! Как всегда, он все предвидел, все рассчитал!
- Что вы хотите сказать? Вы меня пугаете! Что значат эти слова?
- Продолжайте, продолжайте, дон Гусман; кто знает, быть может, уже слишком поздно, и зло нельзя поправить.
- О! Дон Санчо, вы объясните мне ваши слова, не правда ли? - вскричал молодой человек с горестным трепетом.
- Прежде закончите ваш рассказ, а потом, может быть, я исполню ваше желание.
- Мне остается добавить лишь несколько слов. Я в точности исполнил данное мне поручение. Герцог Пеньяфлор знал обо всех действиях флибустьеров. Еще вчера я послал к нему гонца с уведомлением, что готовится большая экспедиция против одной крепости на материке и что, по всей вероятности, этой экспедицией будут командовать Монбар, возвращения которого с минуты на минуту ждут на Тортуге, и некоторые другие предводители Береговых братьев… Теперь говорите вы, я слушаю вас.
Дон Санчо встал, взглянул на молодого человека с горестным выражением и, положив ему руку на плечо, тихо ответил:
- Теперь мне нечего вам говорить. Вы находитесь в руках человека, который разобьет ваше сердце так, что вам невозможно будет защититься. Вы не мстите за себя, а служите его ненависти! Вы, бедный юноша, всего лишь орудие в его руках.
- Но что же делать, ради всего святого?! Дон Санчо колебался с минуту.
- Дон Гусман, - сказал он наконец мрачным голосом, - я не могу ничего объяснить. Постарайтесь понять меня.
- Но как я могу? У меня голова не на месте! - прошептал молодой человек с судорожным трепетом.
- Я вам повторю слова святого Реми Кловиса: "Сожги то, что ты обожал; обожай то, что ты сжег".
- То есть? - с беспокойством спросил дон Гусман.
- То есть, - мрачно ответил маркиз, - герцог Пеньяфлор - мой отец, я обязан повиноваться ему и уважать его - словом, обязан молчать. Но, как ваш друг и родственник, я вас предупреждаю, - я не могу в данный момент объясниться подробнее, - остерегайтесь, дон Гусман, остерегайтесь!
Он сделал шаг, чтобы уйти.
- Прошу вас, одно слово, только одно, которое пролило бы свет на окружающий меня мрак!
- Больше я ничего не могу сказать.
- О, я проклят! - с горечью вскричал дон Гусман.
- Очень может быть, - ответил дон Санчо с состраданием, - однако надейтесь и старайтесь угадать ваших настоящих врагов. Прощайте!
- Увижусь я еще с вами?
- Да.
- Когда?
- Не знаю; вероятно, слишком поздно для того, чтобы предупредить ужасную катастрофу, если вы не поняли моих слов. Прощайте же еще раз и помните слова святого Реми.
Пожав молодому человеку руку, дон Санчо ушел.
- Ах, Боже мой! - с унынием произнес дон Гусман. - Кто поможет мне найти выход из этого непроходимого лабиринта?
Вдруг он услышал чьи-то шаги и живо поднял голову, надеясь, что, может быть, дон Санчо, тронутый его горестью, возвратился назад. Однако он тут же понял, что ошибся: к нему подходил Бирбомоно.
- Вернемся в Пор-де-Пе, сеньор, - сказал ему мажордом.
- Пойдемте! - ответил дон Гусман глухим голосом.
Не прибавив больше ни слова, он отправился в путь. Бирбомоно шел впереди, прокладывая дорогу.
Глава XI
ПРИБЫТИЕ
Пока Марсиаль, Франкер или дон Гусман де Тудела, как читателю угодно его называть, спешил на свидание, назначенное ему доном Санчо Пеньяфлором, в Пор-де-Пе царило необыкновенное волнение. Среди местных жителей с быстротой молнии распространилось крайне важное известие, и все население, побросав свои дома, с радостными криками хлынуло к гавани, стараясь как можно быстрее добежать до берега.
Действительно, для Береговых братьев событие было чрезвычайно важным. Часовой, выставленный на мысе Мариго, дал знать о приближении шхуны, на которой находились знаменитые флибустьеры, - шхуны, отплывшей уже так давно, что ее считали погибшей или захваченной испанцами в плен и уже не надеялись на ее возвращение; поэтому, повторяем, радость была велика и восторг дошел до крайней степени.
Шхуна при свежем утреннем ветре вошла в гавань с распущенными парусами, и уже легко было узнать Береговых братьев, собравшихся на палубе и весело махавших шляпами в знак благополучного возвращения.
Наконец бросили якорь, подобрали паруса, и граф д'Ожерон, стоявший с своими офицерами на конце пристани и нетерпеливо ожидавший этой минуты, чувствуя, что не в силах сдержать нетерпение, сел в лодку и направился к шхуне.
Его встретил Монбар и протянул ему руку, чтобы помочь взойти на шхуну. Губернатор ухватился за фалрепы и, несмотря на свою тучность, проворно взобрался на палубу.
- Добро пожаловать, господин д'Ожерон, - сказал ему Монбар с дружелюбным поклоном.
- Вам добро пожаловать, - весело ответил губернатор. - Черт побери, если я и считал вас всех на дне моря, то только потому, что ни на минуту не мог предположить, будто вы находились в плену у испанцев; поэтому признаюсь вам, любезный Монбар, вы освобождаете меня от жестокого беспокойства.
- Искренне благодарю вас, милостивый государь. Я вдвойне счастлив видеть вас, так как мне крайне необходимо поговорить с вами, и если бы вы не пожаловали ко мне на шхуну, мой первый визит был бы к вам.
- Гм! гм! - весело заметил д'Ожерон. - Кажется, есть какие-то новости?
- Да.
- Стало быть, ваше путешествие прошло благополучно?
- Превосходно.
- Что же вы привезли?
- Ничего.
- И это вы называете благополучным путешествием?
- Да.
- Коли так, я ничего не понимаю. Надеюсь, вы мне все: объясните.
- И даже сейчас, если вы хотите.
- Еще бы не хотеть! Я приехал именно за тем, чтобы услышать от вас рассказ о вашей экспедиции.
- Стало быть, все к лучшему. Угодно вам спуститься в мою каюту?
- Зачем? Мне кажется, что нам и здесь очень хорошо.
- Да, для того чтобы разговаривать о посторонних предметах, но для того, что я хочу вам сказать, лучше нам быть одним.
- Черт побери! - воскликнул д'Ожерон, потирая руки. - Вы выражаетесь слишком таинственно; стоит ли дело того, по крайней мере?
- Можете судить сами, если согласитесь сойти в каюту.
- Ничего другого я не желаю, но скажите, пожалуйста, каким образом, отправившись на бриге, вы возвращаетесь на шхуне?
- А! Вы заметили, - засмеялся Монбар.
- Кажется, это не трудно.
- Мой бриг был стар, открылась течь, он пошел ко дну, и я был вынужден с некоторыми товарищами искать убежища на Материковой земле.
- Как! На Материковой земле, среди испанцев? Да вы просто бросились в волчью пасть!
- Это правда, но, как вы можете заметить, я оттуда выбрался.
- Трудно было бы представить себе иначе.
- Хорошо, - ответил Монбар с оттенком меланхолии, - но когда-нибудь я останусь там.
- Полноте, вы этого не думаете.
- Кто знает… Но пока что я вернулся цел и невредим. Теперь, если вы изволите, я отведу вас в мою каюту.
- Сделайте одолжение, если вы находите это необходимым.
Губернатор пошел за Монбаром, который отвел его в свою каюту, где посадил за стол, на котором находились ром, лимоны, вода, сахар и мускатные орехи.
Привыкнув к гостеприимству флибустьеров, д'Ожерон без всяких церемоний приготовил себе грог по-буканьерски, между тем как Монбар отвел Филиппа в сторону и коротко приказал ему никого не подпускать к каюте. Молодой человек поклонился дяде, обменялся с ним приветствиями и поспешил на палубу, где первой его заботой было выставить часового у спуска в каюту со строгим приказанием никого не пропускать.
Д'Ожерон и Монбар были уверены, что им никто не помешает и что их никто не подслушает, поэтому они могли говорить о своих делах без опаски.
Монбар первым начал разговор, слегка пригубив из стакана.
- Любезный граф, - сказал он, - вы по-прежнему питаете ко мне доверие?
- Самое неограниченное доверие, друг мой, - не колеблясь ответил губернатор. - Но для чего, позвольте спросить, вы задаете мне этот странный вопрос?
- Потому что, хотя я и был уверен в вашем ответе, но все же чувствовал необходимость услышать его лично от вас.
- Раз так, вы, должно быть, остались довольны?
- Совершенно.
- Ваше здоровье!
- Ваше здоровье!
Они чокнулись стаканами.
- У меня была еще одна причина, - продолжал Монбар.
- Неужели вы думаете, что я об этом не догадался? Какая же это причина?
- Я хочу предложить вам невозможное дело.
- Для вас нет ничего невозможного, Монбар.
- Вы думаете?
- Это мое убеждение.
- Благодарю. Тогда дело устроится само собою.
- Однако вы считаете его невозможным?