– Я со своими солдатами остаюсь. Скольких вы потеряли в этом бою?
– Одного легко ранило в плечо.
– И все?! Невероятно. В любом случае мой пистолет, а также ружья и шпаги солдат вам не помешают.
– Признателен, майор. Мои парни еще пригодятся мне в Украине. Наверное, вы слышали, что у нас там своя война затевается?
– Восстание, которое возглавляет генерал Хмельницкий. Тот самый, что был у нас здесь. Я слышал об этом от самого принца де Конде.
– Вот поэтому-то мне нельзя терять здесь больше ни одного своего воина.
– Тем более невероятно. Истребить вражеский эскадрон и при этом не потерять ни одного своего солдата! Правду говорят, что вы воюете по каким-то своим канонам, почти не известным ни нам, ни испанцам.
Прошло еще с полчаса. За это время казаки успели увезти тела погибших в ближайший лесной овраг, где погребением их занялись работники и слуги французского аристократа. А Сирко, сопровождаемый майором, который старался не вмешиваться в ситуацию, проследил, чтобы повозки опять оказались в тех местах, где они и находились до появления авангарда, расставил "пастухов" и "работников" с мотыгами. Раздал казакам трофейные пистолеты, патроны и копья.
– Теперь испанцев будет втрое больше! – прокричал он казакам, которые вновь затаились, кто – в комнатах и пристройках, кто – на крышах, чердаках и подвалах. – Но и к нам шестеро прибыло. Майор и его солдаты хотят увидеть, как мы сражаемся. Как считаете, покажем им?!
– И даже платы за показ не возьмем, – ответил за всех сотник Ромашин, казаки которого засели по обе стороны от ворот, где в прошлый раз оказалось жарче, нежели на других участках. С намеком, ясное дело, ответил.
В ту же минуту в воротах показался сотник Илькун со своими "испанцами".
– Полковник, враги уже на возвышенности!
– Заманили-таки? – потер ладони Сирко.
– На трубы свои медные пошли, как стадо!
– С меня хлопцам твоим ведро горилки. При всех говорю! Только бы идальго не учуяли, что тут уже давно смертью пахнет!
– Не должны. Если же учуют – в поле бить будем.
– Укажите место мне и моим солдатам, полковник, – обратился к Сирко майор.
– Здесь, со мной, в господском доме. Сюда они будут рваться с особым остервенением в поисках спасения, так что дай Бог нам удержаться хотя бы на втором этаже. А то ведь захлестнут.
5
– Вы уверены, что они не нападут на нас, полковник Чарнецкий?
– С какой стати? – возмутился парламентер. – Мы выполнили все их условия. Все двадцать шесть орудий переданы, около четырехсот казаков реестра и полсотни наемников ушли к повстанцам.
– Я спрашиваю не о выполнении тех условий, которых обязан придерживаться я, – объяснил Стефан Потоцкий, едва сдерживая накипающую ярость. – А о тех, которых должен придерживаться Хмельницкий, этот ваш гетман-иезуит.
Закованный в доспехи, Потоцкий подошел к воротам, готовясь, в случае предательства казаков, первым принять бой. Рядом с ним топтались на ослабевших без корма конях седовласый комиссар Шемберг, полковник Чарнецкий, еще несколько полковников и ротмистров. Эти еще хотя бы оставались в седлах, а ведь многим в их войске предстояло идти в пешей колонне, поскольку лошади пали от голода или от ядер, а то и попросту были съедены.
– Разве до сих пор Хмельницкий хоть в чем-то нарушил данное слово? – оскорбленно поджал губы Чарнецкий.
Полковнику непонятно было отношение к нему командующего. В конце концов условия выдвигал не он, Чарнецкий, а тот самый "гетман-иезуит". Потоцкий же волен был принимать их или не принимать. Другое дело, что от Чарнецкого не скрылось то ликование, которое воцарилось в лагере, когда солдаты узнали, на каких щадящих условиях открывают перед ними ворота к спасению. Что для них потеря орудий? Тем более, что казаки легко могли отбить их во время отступления. Да и отстреливаться из них в походной колонне все равно невозможно.
– Только потому, что еще не представилась такая возможность, – заметил граф, указывая саблей в сторону медленно приближающихся к лагерю Хмельницкого со свитой.
Какое-то время польские офицеры ожидали, что Хмельницкий подъедет к ним настолько, что смогут поговорить с ним, однако гетман остановился чуть впереди авангардного отряда, самим появлением своим гарантируя, что ничего непредвиденного произойти не может.
Киевский воевода Чарнецкий победно взглянул на командующего. С того момента, когда граф принял условия казаков, он вел себя так, словно вся ответственность за это позорное перемирие и разоружение лежит не на нем, а только на воеводе. И полковник не сомневался, что именно в таком толковании этот бездарный отпрыск коронного гетмана и постарается преподнести своему отцу их позорную капитуляцию без боя, когда они, чудом спасшись, доберутся наконец до его резиденции.
– Вы уж извините, граф, но поведение Хмельницкого кажется мне куда благороднее, чем поведение коронного гетмана, который абсолютно ничего не предпринял хотя бы для того, чтобы выяснить, где мы, что с нами произошло и почему от вас не поступает никаких вестей.
Полковник видел, как стыдом и гневом вспыхнуло лицо командующего. Гордо, насколько позволял стальной воротник его панциря, запрокинув голову, щедро увенчанную темно-русыми кудрями, он высокомерно проехал мимо Чарнецкого, направляясь прямо к воротам.
– Я никому не позволю судить так о его светлости коронном гетмане Польши, – неокрепшим баском предупредил он не только полковника, но и всех остальных офицеров, которых поведение Потоцкого-старшего поражало не менее болезненно, чем воеводу.
Стефан Потоцкий пришпорил коня и, миновав ворота, поднялся по залитому солнцем склону возвышенности, чтобы остановиться буквально в полусотне метров от Хмельницкого. Сверкая синевой стали, его офицеры веером рассыпались по тому же склону, занимая позиции справа и слева от командующего. Прикрыв, таким образом, свое воинство ненадежным, но преисполненным аристократического гонора живым щитом, офицеры терпеливо ожидали, когда же выйдет передовой отряд крылатых гусар, другая часть которых должна была прикрыть отступление всего корпуса.
И Потоцкий был буквально взбешен тем, что понадобилось не менее получаса, прежде чем первые всадники наконец-то вышли из лагеря. Все это время командиры гусар внимательно следили за тем, что происходило на склоне, не полагаясь ни на слово казаков, ни на уверенность своих предводителей.
"До чего же они деморализованы! – с пренебрежительным ужасом оглянулся на своих солдат Потоцкий. – Еще несколько дней такой осады, и они наверняка растерзали бы меня до того, как на валах появились бы повстанцы Хмельницкого. Но им не в чем упрекнуть меня, – самолюбиво молвил он. – Вместо того чтобы вести их на верную гибель, я, словно Моисей, веду их через степную пустыню к обетованной земле Польши".
Тем временем отряд гусар, сохраняя абсолютное молчание, вышел из лагеря и, проходя между рвом и офицерским щитом, повернул на север, к виднеющимся вдалеке холмам, за которыми начиналось лесное урочище. Мысленно граф прикинул, что, если все же произойдет стычка, его войска сумеют продержаться до леса, в котором казаки не смогут развернуться ни с артиллерией, ни со своей конницей. А затем – еще суток двое-трое. Тем более что татары, скорее всего, вообще не войдут в лес, не имея представления, как там следует сражаться.
– Кстати, куда подевались татары? – негромко спросил он Чарнецкого. – Что-то мой слух давно не услаждают их азиатские вопли.
– Они остались за рекой. Сегодня ночью мои разведчики подтвердили это. Уверен, что крымчаки страшно недовольны мирным исходом этой схватки, поскольку орудия и реестровики достались Хмельницкому, а обоз оставлен нам.
– Это-то меня и настораживает. Шемберг, – обратился к королевскому комиссару, – прикажите выстроить здесь полуэскадрон гусар. Мы же присоединяемся к авангарду.
Корпус уходил и уходил… Гусары, кареты командующего и наиболее знатных офицеров, рота спешенных драгун, обоз, увенчанный повозками с ранеными, вновь две сотни драгун…
Оставляя лагерь, который теперь казался им таким уютным и надежным, жолнеры со страхом и ненавистью посматривали на густую стену казачьего войска. Ощетинившись копьями и непонятным полякам, пугающим их монашеским молчанием, оно стояло немым укором им, которые пришли сюда, на их землю, чтобы подавлять вольность, разрушать храмы, грабить селения и навязывать свою веру.
– Они идут вслед за нами! – крикнул адъютант Потоцкого в то самое время, когда уставший после преисполненной тревог и сомнений ночи командующий хотел оставить седло и хоть немного подремать в своей карете.
Потоцкий привстал в стременах и увидел, как, галантно выпустив из лагеря еще один запоздавший обоз из нескольких повозок, почему-то оказавшихся позади арьергарда, казаки тоже не спеша тронулись в путь, чуть ли не пристраиваясь к его колонне.
"А что, вполне достойный эскорт! – с сарказмом поздравил себя двадцатилетний полководец. – Еще чего доброго, они возьмут твое войско под охрану и передадут отцу на поруки, спасая от отрядов татар. Оказывается, унизить полководца можно и таким способом".
Приказав усилить арьергард еще одним эскадроном драгун, он все же не удержался и, перейдя в карету, откинулся на мягкую спинку сиденья. Кажется, никогда еще эта карета не чудилась ему столь спасительной и умиротворяющей, как сегодня.
"Если Господь пощадит меня в эти дни, – полумолитвенно загадывал Потоцкий, подавляя самые страшные предчувствия, которые вдруг начали одолевать его, – это явится величайшим из его чудес".
Сейчас ему хотелось только одного: хоть на несколько минут забыться. А значит, проснувшись или очнувшись, обнаружить, что войско миновало это страшное урочище и оказалось у спасительных приднепровских холмов.
Закрыв глаза, он возродил в памяти танцевальный зал во дворце князя Иеремии Вишневецкого. Звуки мазурки. Офицерские мундиры королевских гусар и бальные платья дам. Неужели все это когда-нибудь повторится?
Племянница князя графиня Ченстевская, с которой он познакомился в тот вечер, позже примчалась в Белую Церковь и разыскала его буквально за час до выступления в поход. К сожалению, она не была настолько красивой, чтобы окончательно пленить его. Но эта ее пылкость, эта истинно польская страсть… И эти метания в поисках молодого графа Потоцкого, о которых уже стало известно чуть ли не во всех польских дворцах и замках Киевского воеводства…
Так, под звуки мазурки во дворце князя Вишневецкого, постепенно заглушавшие скрип колес его кареты, ржание лошадей и гул многих тысяч простуженных солдатских глоток, он и уснул. Однако, увы, снился ему не бал во дворце Вишневецких, а огромное поле, усеянное алыми маками и человеческими черепами. Маками и… черепами. Причем самой поразительной в этом сне показалась ему странная сцена: крылатые гусары волоком тянут по этому полю огромные пушки, а в бороздах, что оставались после их зловещих военных рал, восходят… красные маки и черепа!
Уже основательно погружаясь в этот полусон-полубред, командующий слышал выстрелы мушкетов, зычные команды офицеров и ржание сотен мечущихся в сутолоке разрушенной колонны лошадей. Однако все это ниспадало на него откуда-то из поднебесья, словно небесное отражение кровавого земного безбожества.
– Ваша светлость! – ворвался в этот адский военно-походный хорал встревоженный голос адъютанта.
– Что там еще? – недовольно поинтересовался командующий, даже не удосужившись открыть глаза.
– Проснитесь, ваша светлость! Там, впереди, засада!
– Какая еще засада, чья?! – прохрипел граф, прежде чем успел открыть глаза. – Кто посмел напасть?!
– Казаки перекопали долину, по которой пролегает дорога, и забросали ее завалами! – докладывал капитан, пригнувшись в седле, чтобы командующий мог видеть его. – Гонец из авангарда говорит, что возле завала замечены татарские разъезды.
– А казачьи разъезды?
– У завала казачьих, кажется, нет, однако они позади и по бокам…
– Какого дьявола?! Хмельницкий выпустил нас из лагеря под слово чести! – прервал его доклад Потоцкий, рванувшись из кареты. – Мы приняли все его условия! Где он?!
– Казаки преследуют нас, но пока что не нападают. Хмельницкий вместе с ними. Возможно, засаду устроил отряд другого атамана.
– Так истребите эту засаду! Где Чарнецкий?! – распоряжался граф, сонно взбираясь на подведенного ему коня.
Но не успел он разобраться, что там произошло впереди колонны, как со всех сторон послышались крики: "Татары! Орда! Нас окружили! В лесу полно ордынцев!"
– Идиот, ты забыл провести переговоры с Тугай-беем! – в сердцах упрекнул себя Стефан Потоцкий. – Ты решился выйти из лагеря, не заручившись поддержкой татар. И Хмельницкий воспользовался этим, зная, что ордынцы выдвинут свои собственные условия.
6
В этот раз западня, устроенная казаками полковника Сирко, не совсем удалась. Да она, собственно, и не могла оказаться удачной. Полк испанцев слишком растянулся, и, пока арьергардная часть его подтягивалась к усадьбе, офицеры авангарда успели сообразить, что тут что-то неладное. Куда девался эскадрон, посланный в разведку? Но и казаки тоже вовремя почувствовали, что хитрить больше нельзя.
После первых же залпов, которые донеслись из усадьбы, "привратные" казаки оттеснили с десяток испанцев, разъединили их и, жертвуя собой, все же сумели вновь запрудить ворота повозками с сеном и бревнами. Оказавшись меж двух огней, они залегли под повозками и отстреливались, пока не кончились заряды.
Поняв, что их товарищи оказались в смертельной западне, часть испанцев, оставшихся вне усадьбы, спешилась и бросилась на приступ ворот. Тут уже не помогли ни фальконеты, ни ружья. Казаки попросту не успевали их перезаряжать. Взобравшись на повозки, вооружившись оглоблями и бревнами, что полегче, они держались, сколько могли, выложили возле себя гору трупов, но и сами гибли от пуль и шпаг врагов.
Только незначительной части полка, побывавшего в стенах усадьбы-крепости, удалось все же прорваться назад, но казаки, конные и пешие, ринулись вслед за ней, хватая на ходу свободных лошадей и ссаживая с седел испанцев, противостоявших им в поле. И потом еще долго преследовали идальго, настигая их небольшие разрозненные группы, истребляя и развеивая по окрестным полям и перелескам.
Когда бой завершился и все вернулись в полуразгромленную усадьбу, оказалось, что казаки потеряли четырнадцать человек убитыми, а французы – двоих.
– Теперь вы понимаете, господин майор, что сражаемся мы здесь, во Франции, не за золотые, которые нам не платят? – спросил Сирко майора Косьержа под утро, после того как, похоронив всех павших, они накрыли столы в господском доме, чтобы помянуть и своих, и чужих.
– Вы и ваши воины достойны высшей похвалы и высших наград, господин полковник. Главнокомандующему этот бой будет описан в мельчайших деталях.
Сирко снисходительно улыбнулся. Каково же было удивление обоих, когда несколько минут спустя в зал ворвался сержант, возглавлявший казачий разъезд, и сообщил, что к усадьбе приближается сам принц де Конде с полком улан. Главнокомандующий узнал, что сюда двинулся полк испанцев, и почти всю ночь спешил на помощь.
– А как ты разузнал об этом? – недоверчиво поинтересовался Сирко.
– Только что встретили передовой разъезд французов. Мы, конечно, как могли, объяснили им, что от испанцев остались только шпаги да шлемы. Не знаю, правда, поверят ли. Но говорят, что по пути им попадались небольшие группки испанцев, в ужасе убегавших от них, куда глаза глядят.
Сирко и майор немедленно сели на коней и отправились встречать принца. Правда, уже не как спасителя, а как слегка запоздавшего к столу гостя.
Уланы двигались не спеша, буквально засыпая в седлах. Узнав от разведчиков, что испанский полк разбит казаками Сирко, французы как-то сразу расслабились и думали сейчас только об одном – как бы поскорее сойти с коней и хотя бы часок подремать.
– Я не мог допустить, чтобы вы полегли здесь все до одного, – словно бы оправдываясь, объяснил принц полковнику Сирко. – Под рукой не оказалось никаких войск, кроме этого потрепанного полка, который вчера я приказал отвести в тыл, чтобы дать ему отдохнуть и пополнить новобранцами. Но и он прибыл без командира. Полковника пришлось уложить в госпиталь – ранен осколком ядра.
– Мы недостойны того, чтобы ждать помощи лично от вас, господин главнокомандующий.
– Прекратите, полковник. Я такой же солдат, как и все мы здесь. В бой мне приходится вступать не реже иного моего генерала. Все, что мне было сказано со слов ваших разведчиков, правда?
– Я не настолько хорошо владею французским, чтобы описывать сражение, господин принц. Куда лучше об этом расскажет вам майор Косьерж. Храбрейший офицер, который тоже потерял в этом бою двоих солдат. – Майор сразу же попытался включиться в разговор, но де Конде предостерегающе остановил его жестом руки.
– Увижу, – мрачно пробасил он.
– Но погибшие уже похоронены, – предупредил его майор.
– Поле сражения видно не по телам, – несколько загадочно ответил принц.
И Сирко мысленно похвалил себя за то, что, выезжая навстречу ему, приказал казакам сложить у парадного подъезда господского дома все трофейное оружие. "А ч…то… – оправдывал свое собственное славолюбие, – пусть видит… А заодно – учится".
Представ перед целой горой шпаг, копий, панцирей, ружей и шлемов, принц де Конде сошел с коня и, сняв свой собственный шлем, склонил голову.
– Это красноречиво, полковник, – проворчал он. – Очень красноречиво. А вы, майор, еще пытались мне как-то все это описывать.
– Извините, мессир, но мне пришлось видеть сам бой. Он был куда красноречивее.
Войдя в банкетный зал, принц сразу же почувствовал себя хозяином стола и попросил Сирко пригласить всех его офицеров.
– У меня нет времени оставаться здесь дольше, чем будут длиться два первых тоста, – объявил он, предложив майору де Косьержу быть переводчиком. – Но для того, чтобы сказать все то, что хотел сказать вам, достаточно одного, первого. Прежде всего, именем короля Франции… Пардон, – вдруг прервал он себя. – К чему эти казенные благодарности? Первый тост я предлагаю выпить за поразившее Францию своим мужеством храброе степное рыцарство, которое вы все представляете.
Они выпили стоя и тотчас же, не садясь, вновь наполнили бокалы.
– А теперь я объявляю, что все вы повышены в чине, в соответствии с табелью о рангах, которая существует во французской армии. То есть каждому из вас присваивается очередной воинский чин. Что же касается вас, господин Сирко, то я буду ходатайствовать перед королевой о присвоении вам чина генерала. Это присвоение будет справедливым еще и потому, что при дворе вас уже давно величают именно так – генералом.
Все прокричали "Виват!" и поняли, что вторым тостом ограничиться принц не сможет. И на просьбу Сирко к главнокомандующему не утруждать себя хлопотами по повышению в чине, поскольку все равно в украинском казачестве такого чина – генерал – не существует, никто, кроме самого принца, внимания на это не обратил.
Ну а третий тост де Конде поднял за корабль, который выделен полку Сирко для того, чтобы его рыцари смогли вернуться в Польшу.
– Вы, господин полковник, – обратился он к казачьему атаману, – очевидно, помните ту захватывающую, почти пиратскую историю с кораблем, который был добыт князем Гяуром?
– Еще бы! – улыбнулся Сирко.