Он оттолкнул меня и через большой холл прошел прямо в библиотеку. Я шел за ним, заламывая руки. Но, к его и моему удивлению, комната была пуста. В противоположном конце комнаты была маленькая дверца для рабов, и когда мы вошли, она еще закрывалась. Еврипид лежал на том месте, где я его оставил.
- Что ж, - сказал Клавдий нетвердым голосом, - не забудь передать ему, что я приходил.
- Обязательно, - ответил я.
XIII
Приблизительно в это время, как и предсказывал Клавдий, Помпей Великий вернулся в Италию, высадившись в Брундизии. Гонцы Сената передавали эстафету с этим сообщением почти четыреста миль, чтобы доставить новости в Рим. Вместе с Помпеем высадились двадцать тысяч его легионеров, к которым он на следующий день обратился на городском Форуме с речью.
- Солдаты, я благодарю вас за службу. Мы покончили с Митридатом, величайшим врагом Рима со времен Ганнибала, и вместе совершили героические подвиги, которые будут помнить и через тысячу лет. Горько осознавать, что нам пора расстаться. Но мы живем в стране законов, а у меня нет разрешения от Сената и народа сохранять армию в Италии. Возвращайтесь в ваши родные города. Возвращайтесь в ваши дома. Я говорю вам, что вы будете вознаграждены за вашу службу. Все вы получите деньги и землю. Это я вам обещаю. А пока ждите, когда я позову вас присоединиться ко мне в Риме, где вы получите свою долю добычи и мы вместе отпразднуем величайший триумф в истории столицы нашей разросшейся империи, - торжественно произнес Великий Человек.
После этого он отправился в Рим, сопровождаемый только официальным эскортом ликторов и несколькими ближайшими друзьями. Когда новости о его скромном антураже распространились по стране, они произвели потрясающий эффект. Люди боялись, что полководец двинется на север во главе всей армии, оставляя за собой безжизненную просеку, как будто по ней прошли полчища саранчи. Вместо этого Повелитель Земли и Воды ехал, наслаждаясь неторопливым путешествием, останавливаясь в придорожных гостиницах, и вел себя так, будто он простой путешественник, возвращающийся домой после заграничного вояжа. Во всех городах на его пути - в Тарентуме и Венозе, Капуе и Минтурне - собирались толпы приветствующих его людей. Сотни решили оставить свои дома и двинулись вслед за ним на Рим, и скоро Сенат получил информацию, что к Риму направляется почти пять тысяч жителей страны.
Все эти донесения Цицерон читал со все возрастающей тревогой. Ответ на его длинное письмо к Помпею все еще не был получен, и даже хозяин начал понимать, что его хвастовство по поводу своего консульства не принесет ничего хорошего. Хуже того, из нескольких источников Цицерон узнал, что Помпей недоволен Гибридой. Проехав через Македонию и наглядно убедившись в коррупции и некомпетентности губернатора, Великий Человек собирался по прибытии в Рим потребовать его немедленного отзыва. Подобный шаг грозил Цицерону финансовой катастрофой, потому что он еще до сих пор не получил от Гибриды ни одного сестерция. Хозяин вызвал меня в библиотеку и продиктовал длинное письмо бывшему коллеге: "Я приложу все силы, чтобы прикрыть тебя здесь лишь в том случае, если буду видеть, что мои усилия не тратятся впустую. Но если я не увижу благодарности с твоей стороны, то никому не позволю делать из себя идиота. Даже тебе".
Через несколько дней после сатурналий состоялся прощальный обед в честь Аттика, в конце которого Цицерон передал ему это письмо и попросил лично передать его Гибриде. Аттик поклялся выполнить это поручение, как только достигнет Македонии. А затем, среди слез и объятий, друзья попрощались. Оба были очень расстроены тем, что Квинт не удосужился прийти и попрощаться с Аттиком.
После того, как последний покинул город, проблемы, казалось, навалились на Цицерона со всех сторон. Он так же, как и я, очень беспокоился о Сизифии, своем младшем секретаре, здоровье которого сильно ухудшилось. Я сам учил этого юношу латинской грамматике, греческому языку и скорописи. Все очень любили этого мальчика. У него был мелодичный голос, и именно поэтому он стал чтецом Цицерона. Сизифию было лет двадцать шесть, и он спал в подвале, в каморке рядом с моей комнатой. Начавшийся было кашель перерос в лихорадку, и Цицерон послал к нему своего личного врача. Кровопускание не помогло, курс пиявок - тоже. На Цицерона все это произвело очень сильное впечатление, и почти каждый день хозяин присаживался на лежанку больного и держал холодный компресс у него на лбу. Я проводил с Сизифием каждую ночь в течение недели, прислушиваясь к его горячечному бреду и пытаясь успокоить его и заставить выпить немного воды.
Как это часто бывает во время лихорадки, последнему кризису предшествовало затишье. Я хорошо помню, как это произошло с Сизифием. Было далеко за полночь. Я лежал на соломенном матрасе рядом с его лежанкой, укрывшись от холода одеялом и овечьей шкурой. Больной вдруг совсем затих, и в этой тишине и тусклом желтом свете я сам задремал. Но что-то меня разбудило, и когда я повернулся к нему, то увидел, что Сизифий сидит на лежанке, уставившись на меня с выражением ужаса на лице.
- Письма, - сказал он.
Он всегда так волновался о своей работе, что я чуть не расплакался.
- С письмами все в порядке, - ответил я. - Все хорошо. Спи.
- Я скопировал письма.
- Конечно-конечно. Ты скопировал письма. А теперь спи.
Я попытался уложить его, но больной стал вырываться из моих рук. К этому времени он совершенно исхудал и был хрупок, как ласточка. И все-таки Сизифий не хотел ложиться. Он хотел сказать мне что-то важное.
- Красс об этом знает.
- Конечно, Красс об этом знает, - сказал я успокаивающе. И вдруг что-то толкнуло меня. - Красс знает о чем?
- О письмах.
- Каких письмах? - Сизифий не отвечал. - Ты имеешь в виду анонимные письма? Те, в которых говорилось о возможных погромах в Риме? Ты их скопировал?
Он кивнул.
- А откуда Красс о них знает? - прошептал я.
- Я сказал ему, - его исхудавшая рука вцепилась в мою кисть. - Не сердись на меня.
- Я не сержусь, - ответил я, вытирая пот с его лба. - Он, должно быть, запугал тебя.
- Он сказал, что все уже знает.
- Ты хочешь сказать, что он обманул тебя?
- Мне так жаль…
Он замолчал, а затем издал жуткий стон, слишком громкий для такого тщедушного тела - по нему прошла судорога. Его веки опустились, а затем глаза широко распахнулись в последний раз, и он взглянул на меня таким взглядом, который я не забуду до конца жизни - в этом взгляде мне открылась бездна, - после чего откинулся мне на руки и потерял сознание. Я был в ужасе от того, что увидел; это было все равно что посмотреться в самое черное зеркало - ничего не видно, кроме бесконечности. И в тот момент я понял, что умру так же, как и Сизифий, - бездетным и не оставившим после себя никакого следа. После той ночи я удвоил свои усилия по написанию этих заметок - для того, чтобы моя жизнь имела хоть какой-то крохотный смысл.
Сизифий промучился еще почти сутки и умер в последний день старого года. Я сразу же доложил об этом Цицерону.
- Бедняга, - вздохнул консул. - Его смерть расстроила меня больше, чем смерть простого раба. Проследи, чтобы похороны показали всем, как он был мне дорог. - Цицерон отвернулся к книге, которую читал, но заметив, что я все еще в комнате, спросил: - Что еще?
Я стоял перед дилеммой. Инстинктивно я понимал, что Сизифий сообщил мне свой величайший секрет, но я не был уверен, что все сказанное было правдой, а не галлюцинациями больного воображения. Я разрывался между ответственностью перед умершим и обязанностью перед живыми. Сохранить в тайне исповедь друга или предупредить Цицерона? В конце концов, я выбрал последнее.
- Думаю, что тебе надо кое-что знать, - сказал я и, достав свою табличку, зачитал хозяину последние слова Сизифия, которые аккуратно записал.
Цицерон, сжав подбородок рукой, изучающе смотрел на меня. Когда я закончил, он сказал:
- Я знал, что надо было попросить тебя скопировать эти письма.
До этого момента я еще не верил всему тому, что узнал. Я попытался не показать, насколько я шокирован.
- И почему же ты этого не сделал?
- Ты чувствуешь себя оскорбленным? - Хозяин бросил на меня еще один оценивающий взгляд.
- В некоторой степени.
- Не надо. Это просто подчеркивает твою честность. Ты иногда слишком щепетилен для грязных политических дел, Тирон, и мне было бы трудно провернуть такое дело под твоим осуждающим взглядом. Итак, мне удалось обвести тебя вокруг пальца, а? - Казалось, что сенатор очень горд собой.
- Да, - ответил я, - абсолютно.
И это было правдой. Когда я вспоминаю тот его удивленный взгляд в ту ночь, когда Красс, Сципион и Марцелл привезли эти письма, я не могу не восхищаться актерскими способностями хозяина.
- Мне жаль, что пришлось тебя обманывать. Однако, как оказалось, Лысую Голову мне провести не удалось. По крайней мере, сейчас ему все известно. - Цицерон опять вздохнул. - Бедный Сизифий. Мне кажется, я точно знаю, когда Красс вытряс из него правду. Наверное, это произошло в тот день, когда я послал его забрать бумаги на этот дом.
- Надо было послать меня.
- Правильно, но тебя не было на месте, а никому больше я доверить все это не мог. Какой ужас бедняга должен был испытать, когда старый лис заставил его во всем признаться. Если бы он рассказал мне, что случилось, - я бы успокоил его.
- А тебя что, не волнует, что может сделать Красс?
- А что мне волноваться? Красс получил все, что хотел, кроме командования над армией, которая разбила Катилину - то, что он вообще об этом попросил, потрясло меня! А все остальное, особенно эти письма, которые Сизифий написал под мою диктовку и оставил у него на пороге, были для Красса даром богов. Он смог откреститься от заговора и предоставить мне чистить конюшни, и при этом еще и не допустить вмешательства Помпея. Надо признать, что Красс получил от этого трюка гораздо больше, чем я. А пострадали в результате только виновные.
- А если он решит обо всем рассказать?
- Я буду все отрицать - ведь свидетелей нет. Но Красс этого не сделает. Он совсем не хочет копаться в давно истлевшем грязном белье. - Хозяин вернулся к книге. - Иди и положи монету в рот нашего друга. Будем надеяться, что по ту сторону вечной реки он найдет больше благородства, чем видел по эту.
Я сделал, как он приказал, и на следующий день тело Сизифия было сожжено на Эсквилинском поле. Большинство домочадцев появились на похоронах, и я не считая тратил деньги Цицерона на цветы, флейтистов и благовония. В результате похороны прошли ничуть ни хуже других подобных мероприятий: можно было подумать, что мы прощаемся с вольноотпущенником или даже с горожанином. Обдумав все, что узнал, я не стал критиковать моральную сторону действий Цицерона и не обиделся на него за недостаток доверия. Однако я боялся, что Красс попытается отомстить, и когда дым погребального костра смешался с низкими облаками, меня наполнили дурные предчувствия.
Помпей приблизился к городу в январские иды. Накануне его приезда Цицерон получил официальное приглашение встретиться с императором на Вилла Публика, которая являлась официальным гостевым домом. Приглашение было составлено в уважительной форме, и причин отказаться не было. Более того, отказ мог быть воспринят как оскорбление.
- Однако, - признался мне Цицерон, когда слуга одевал его следующим утром, - я чувствую себя как побежденный, призванный поприветствовать победителя, а не как партнер, приглашенный равным для обсуждения дел государственной важности.
Когда мы прибыли на Марсово поле, на нем уже собрались тысячи горожан, ожидающих прибытия своего героя, который, по слухам, находился всего в одной миле от города. Я увидел, что Цицерон несколько огорчен тем, что вся толпа стоит к нему спиной и не обращает на него никакого внимания, а когда мы вошли в Вилла Публика, то его достоинство получило еще один удар. Он думал, что встретится с Помпеем один на один, а вместо этого обнаружил еще несколько сенаторов с помощниками, включая новых консулов, Пуппия Пизона и Валерия Мессалу, ожидающих аудиенции. Комната была мрачной и холодной, как все государственные резиденции, которыми редко пользуются. В ней стоял резкий запах сырости, но никто не подумал зажечь огонь. Здесь Цицерону пришлось ждать, сидя на жестком позолоченном стуле и ведя беседу с Пуппием, немногословным офицером Помпея, которого он знал много лет и не любил.
Где-то через час шум за окном усилился, и я понял, что Помпей появился перед толпой. Вскоре шум достиг такого уровня, что сенаторам пришлось прекратить все разговоры и сидеть молча, как незнакомцам, которые оказались вместе случайно, в поисках укрытия от дождя. Было слышно, как снаружи бегают люди и раздаются приветственные крики. Прозвучала труба. Наконец раздался звук шагов, заполнивший приемную, и мужской голос произнес:
- Что же, император, ты не можешь пожаловаться на то, что народ Рима тебя не любит.
Звучный голос Помпея сказал в ответ:
- Да, все прошло неплохо. Совсем неплохо.
Цицерон встал вместе с другими сенаторами, и через мгновение в комнату вошел Великий полководец, одетый в парадную форму из пурпурной накидки и блестящего бронзового нагрудника, на котором было выгравировано солнце. Он отдал свой шлем с плюмажем помощнику, а его офицеры и ликторы заполнили всю комнату. Волосы Помпея были очень густыми, и он провел по ним своими мясистыми пальцами, придав им знакомый вид волны, изогнувшейся над его широким, загорелым лицом. Военачальник не сильно изменился за прошедшие шесть лет, стал только - если таковое было возможно - еще более впечатляющ физически. Его тело было громадным. Император поздоровался с консулами и сенаторами и с каждым обменялся несколькими словами, пока Цицерон неловко наблюдал за всем этим. Наконец он подошел к моему хозяину.
- Марк Туллий! - воскликнул он. Отступив на шаг, Повелитель Земли и Воды внимательно осмотрел Цицерона, притворно удивившись его блестящим красным башмакам, тоге с пурпурной оторочкой и аккуратной прическе. - Ты прекрасно выглядишь. Ну, подойди же, - сказал Великий Человек, раскрывая объятия. - Дай же мне обнять человека, без которого у меня не было бы страны, в которую я мог бы вернуться. - Он обхватил Цицерона, прижав его к груди, и подмигнул нам через его плечо. - Я знаю - это правда, ведь он не устает мне об этом напоминать!
Все рассмеялись, и Цицерон хотел присоединиться к этому смеху. Однако объятия Помпея лишили его всякой возможности дышать, и он смог только издать какой-то еле слышный хрип.
- Ну что же, граждане, - продолжил Помпей, двигаясь по комнате, - присядем?
Было принесено большое кресло, в которое уселся император. В руки ему дали указку из слоновой кости. У ног Помпея раскатали ковер, на котором была выткана карта Востока, и, под взглядами сенаторов, помогая себе указкой, он стал рассказывать о своих достижениях. По рассказу полководца, за время войны он захватил 1000 укрепленных пунктов, 900 городов и 14 стран, включая Сирию, Палестину, Аравию, Месопотамию и Иудею. Указка заработала вновь. Он основал 39 новых городов, причем только 3 из них разрешил назвать Помпеиполисами. Великий Человек ввел на Востоке налог на имущество, который увеличит ежегодные поступления в казну на две трети. Из своих собственных средств император немедленно внесет в казначейство вклад в размере двухсот миллионов сестерций.
- Я в два раза увеличил размеры нашей империи, граждане. Римская граница теперь проходит по Красному морю.
Записывая, я обратил внимание на единственное число, которое он постоянно употреблял в своем докладе. Он употреблял только местоимения "я", "мой", "мое" и так далее. Но разве все эти города, страны и деньги принадлежали только ему - или, все-таки, Риму?
- Вы понимаете, что мне потребуется указ Сената, чтобы все это легализовать.
Повисла пауза. Цицерон, который только сейчас смог восстановить дыхание, поднял бровь.
- Правда? Всего один указ?
- Да, один указ, - подтвердил Помпей, передавая указку помощнику. - И в нем должна быть всего одна фраза: "Сенат и народ Рима подтверждают правильность всех решений Помпея Великого во время войны на Востоке". Естественно, если хотите, вы можете добавить какие-то слова благодарности, но смысл должен быть именно этот.
Цицерон посмотрел на других сенаторов. Они отводили глаза, предоставляя ему вести весь разговор.
- А что еще ты хочешь получить?
- Консульство.
- Когда?
- На следующий год. С моего первого прошло десять лет, так что все законно.
- Но, чтобы участвовать в выборах, ты должен войти в город, а значит, отказаться от своего империя. А ведь ты наверняка потребуешь триумф?
- Конечно. Он состоится в сентябре, на мой день рождения.
- Но как такое возможно?
- Очень просто. Еще один указ. Опять одно предложение: "Сенат и народ Рима позволяют Помпею Великому участвовать в выборах консула in absentia". Не думаю, что мне надо вести предвыборную кампанию. Люди меня знают. - Он улыбнулся и осмотрел присутствующих.
- А твоя армия?
- Разоружена и распущена. Но их придется наградить. Я дал им слово.
Заговорил консул Мессала:
- Нам доложили, что ты обещал им землю?
- Совершенно верно, - даже Помпей почувствовал враждебность в повисшем молчании. - Послушайте, граждане, - сказал он, нагибаясь в своем кресле, как в простом стуле, - давайте поговорим начистоту. Вы знаете, что я мог появиться под стенами Рима во главе армии и потребовать все, что заблагорассудится. Но я хочу служить Сенату, а не диктовать ему свою волю, и сейчас я проехал по Италии самым скромным образом, чтобы это продемонстрировать. И я хочу продолжать это демонстрировать. Вы все слышали, что я развожусь? - Сенаторы кивнули. - А как вы посмотрите на то, что моя следующая женитьба навсегда свяжет меня со сторонниками Сенаторской партии?
- Думаю, что выскажу всеобщее мнение, - осторожно произнес Цицерон, поглядывая на остальных сенаторов, - что Сенат ничего не жаждет больше, чем работать с тобой, а подобная свадьба нам в этом значительно поможет. У тебя уже есть кто-то на примете?
- Можно сказать, что да. Мне сказали, что Катон сейчас набирает в Сенате силу, а у него есть племянницы и дочери подходящего возраста. Мой план таков: я женюсь на одной из этих девиц, а мой старший сын - на другой. Вот так, - он удовлетворенно выпрямился в кресле. - Как вам мой план?
- Очень нравится, - ответил Цицерон, бросив еще один быстрый взгляд на своих коллег. - Союз семей Катонов и Помпеев обеспечит мир на поколения. Все популяры умрут от шока, а все добрые люди возрадуются. - Он улыбнулся. - Поздравляю с блестящим ходом, император. А что говорит Катон?
- Да он еще ничего не знает.
Улыбка Цицерона застыла.
- Ты развелся с Муцией и разрушил свои связи с Метеллами для того, чтобы жениться на представительнице Катонов, но ты еще не выяснял, какова может быть реакция Катона?