Это был очень маленький, подвижный человек, худой, как сельдь, с выдающимися вперед зубами и громадным париком, длинные локоны которого скрадывали очертание его морщинистой шеи и узких плеч. Одет он был в длиннополый кафтан из бархата мышиного цвета, отделанный золотом; высокие кожаные сапоги и маленькая треуголка с золотым кантом придавали ему несколько воинственный вид. Его осанка и манеры отличались изяществом; высоко поднятая голова, острый взгляд черных глаз, тонкие черты лица, самоуверенность, сквозившая в каждом его движении, - все это указывало на человека, привыкшего повелевать. И действительно, во Франции, так же как и за ее пределами, мало было людей, которым наравне с королем не было известно имя этого маленького человечка, стоявшего на площадке гугенотского дома с золотой табакеркой в одной руке и с кружевным платком в другой. Кто мог не знать последнего из тех великих вельмож, храбрейшего из французских полководцев, всеми любимого Конде, победителя при Рокруа и героя Фронды? При виде его худого желтого лица драгуны и их начальник вытянули руки по швам, а де Катина поднял обломок своей рапиры, отдавая честь.
- Э, э! - вскрикнул старый воин, вглядываясь в него. - Вы были со мной на Рейне… э? Я помню ваше лицо, капитан. А ваши родные были с Тюреном.
- Я был в Пикардийском полку, ваша светлость. Моя фамилия де Катина!
- Да, да. А кто вы, сударь, черт вас побери?
- Капитан Дальбер, ваша светлость, из Лангедокских синих драгун.
- Э! Я проезжал мимо в карете и видел, как вы висели вверх ногами. Молодой человек втащил вас, по-видимому, с условием…
- Он поклялся, что уйдет из дома! - крикнул иностранец. - Но когда я поднял его, то негодяй напустил на меня своих людей, и мы все вместе скатились с лестницы.
- Клянусь честью, вы немало оставили следов, - произнес Конде, улыбаясь и смотря на обломки, разбросанные по полу. - Так вы нарушили данное вами слово, капитан Дальбер?
- Я не мог заключать условий с гугенотом и врагом короля, - угрюмо отрапортовал драгун.
- По-видимому, вы все же смогли заключить условия, но не хотите выполнить их. А почему же вы, сударь, отпустили его, когда перевес был на вашей стороне?
- Я поверил его обещанию.
- Должно быть, вы доверчивы по природе.
- Я привык иметь дело с индейцами.
- Э! И вы думаете, что слово индейца вернее слова королевского драгуна?
- Я не думал этого час тому назад.
- Гм!
Конде взял большую понюшку табаку, втянул, а затем смахнул кружевным платком пылинки, упавшие на его бархатный кафтан.
- Вы очень сильны, милостивый государь, - проговорил он, внимательно глядя на широкие плечи и высокую грудь молодого иностранца. - Вы, полагаю, из Канады?
- Я был там, но сам я из Нью-Йорка.
Конде покачал головой.
- Это остров? - спросил он.
- Нет, месье, город.
- В какой провинции?
- В Нью-Йоркской.
- Значит, главный город?
- Нет, главный город - Албани.
- А почему вы говорите по-французски?
- Моя мать - француженка по происхождению.
- Давно ли вы в Париже?
- Сутки.
- Э! И уже начали вывешивать с балконов соотечественников вашей матери.
- Он приставал к одной девушке, месье. Я попросил его прекратить это, тогда он обнажил шпагу и убил бы меня, не схватись я с ним. Он крикнул на помощь своих людей. Чтобы держать их на почтительном расстоянии, я поклялся, что спущу капитана вниз головой, если солдаты сделают хоть шаг вперед. А когда я отпустил его, они опять набросились на меня, и не знаю, чем бы закончилось дело, если б вот этот месье не вступился за меня.
- Гм! Вы поступили превосходно. Вы молоды, но находчивы.
- Я вырос в лесу.
- Если там много таких, как вы, то моему приятелю де Фронтенаку будет немало хлопот, прежде чем ему удастся основать ту империю, о которой он мечтает. Но что все это значит, капитан Дальбер? Чем вы можете оправдаться?
- Королевским приказанием, ваша светлость.
- Э!? Разве он дал вам право оскорбить девушку? Не слыхивал, чтоб его величество бывал слишком жесток с женщинами, - произнес Конде с сухим, отрывистым смехом, вновь беря понюшку табаку.
- Ваша светлость, приказано применять все меры, чтобы заставить этих людей войти в лоно истинной церкви.
- Честное слово, вы страшно похожи на апостола и борца за святую веру! - воскликнул Конде, насмешливо глядя своими блестящими черными глазами на грубое лицо драгуна. - Уведите отсюда своих людей, капитан, и чтобы ноги вашей не было здесь.
- Но приказание короля, ваша светлость…
- Когда я увижу короля, то сообщу ему, что вместо солдат я нашел здесь разбойников. Ни слова, сударь. Вон! Позор ваш вы берете с собой, а честь останется здесь.
В одно мгновение из насмешливого, жеманного старого щеголя он превратился в сурового воина с неподвижным лицом и огненным взглядом. Дальбер отступил перед его мрачным взором и пробормотал команду. Солдаты, топая ногами и гремя саблями, вереницей начали спускаться по лестнице.
- Ваша светлость, - вымолвил старый гугенот, выступая вперед и распахивая одну из дверей, выходивших на площадку. - Вы действительно явились спасителем Израиля и камнем преткновения для дерзновенных. Не удостоите ли чести отдохнуть под моей кровлей и отведать кубок вина, прежде чем идти дальше?
Конде поднял свои густые брови, слушая библейские выражения купца, но с вежливым поклоном принял приглашение. Войдя в комнату, он с удивлением и восхищением оглядел ее роскошное убранство. Действительно, комната с отделкой из темного блестящего дуба, полированным полом, величественным мраморным камином и прекрасною лепною работой на потолке могла бы служить украшением любого дворца.
- Моя карета ждет внизу и мне нельзя дольше медлить, - сказал он. - Я не часто покидаю мой замок в Шанраньи для Парижа, и только счастливая случайность дала мне сегодня возможность быть полезным почтенным людям. Когда у дома видишь вывеску в виде драгуна, то трудно проехать мимо, не осведомившись о причине. Но боюсь, сударь, что пока вы остаетесь гугенотом, вам не будет покоя во Франции.
- Действительно, закон слишком жесток к нам.
- И будет еще более жестоким, если правда то, что я слышал при дворе. Удивляюсь, почему вы не покинете Францию.
- Мои дела и мой долг удерживают здесь.
- Ну, конечно, каждый знает, что для него лучше. А не целесообразнее ли склониться перед грозой?
Гугенот сделал жест ужаса.
- Ну, ну, я ведь не хотел предложить ничего обидного. А где же прекрасная мадемуазель, причина всей этой истории?
- Где Адель, Пьер? - спросил купец старого слугу, внесшего на серебряном подносе плоскую бутылку и цветные венецианские бокалы.
- Я запер ее в своей комнате, хозяин.
- Где она теперь?
- Я здесь, отец.
Молодая девушка вбежала в комнату и бросилась отцу на шею.
- О, я надеюсь, что эти злые люди не обидели вас, милый папа.
- Нет, нет, дорогое дитя; мы все невредимы благодаря его светлости принцу Конде.
Адель подняла глаза и тотчас опустила их перед проницательным взглядом старого воина.
- Да наградит вас бог, ваша светлость! - пробормотала она. Ее прелестное лицо зарделось от смущения. Нежный, изящный овал, большие серые глаза, волна блестящих волос, оттенявших своим темным цветом маленькие, похожие на раковины ушки, и алебастровая белизна шеи - все это привело в восторг Конде, который за шестьдесят лет перевидал всех красавиц при дворах трех королей. Он с восхищением смотрел на маленькую гугенотку.
- Э, право, мадмуазель, вы заставляете меня желать скинуть с плеч лет этак сорок.
Он поклонился и вздохнул, как это было в моде во времена Бэкингэма, явившегося покорить сердце Анны Австрийской.
- Франции было бы тяжело потерять эти сорок лет, ваша светлость.
- Э, э! К тому же и острый язычок? Да ваша дочь, сударь, выделилась бы своим умом и при дворе.
- Боже сохрани, ваша светлость. Она так невинна и скромна.
- Ну, это плохой комплимент двору. Наверно, мадмуазель, вам хотелось бы выезжать в большой свет, слушать приятную музыку, видеть все прекрасное и носить драгоценности, а не смотреть вечно на улицу Св. Мартина и сидеть в этом большом мрачном доме, пока не увянут розы на ваших щечках?
- Где папа, там хорошо и мне, - ответила молодая девушка, кладя обе руки на руку отца. - Я не желаю ничего более того, что имею.
- А я думаю, что тебе лучше всего уйти к себе в комнату, - строго заметил старый купец: он знал худую репутацию, установившуюся за принцем относительно женщин, несмотря на столь почтенный возраст.
Конде приблизился к молодой девушке и даже положил свою желтую руку на ее руку. Адель поспешно отпрянула назад. Маленькие черные глаза принца вспыхнули нехорошим огоньком.
- Ну, ну! - проговорил он, когда Адель, исполняя приказание отца, поспешно направилась к двери. - Вам решительно нечего опасаться за свою голубку. По крайней мере, этот ястреб не может принести никакого вреда, как бы заманчива ни была добыча. Но я, действительно, вижу, что она так же хороша душой, как и наружностью, а больше этого нельзя даже сказать и про ангела. Карета ожидает меня, месье. Доброго утра всем вам.
Он наклонил голову в громадном парике и засеменил к выходу своей изысканной, щеголеватой походкой. Из окна де Катина увидел, как принц садится в тот самый раззолоченный экипаж, который задержал их во время спешного возвращения из Версаля.
- По чести, - вымолвил он, обращаясь к молодому американцу, - конечно, мы многим обязаны принцу, но еще более вам. Вы рисковали жизнью ради моей кузины, и, если бы не ваша палка, Дальбер проткнул бы меня насквозь, воспользовавшись одержанным им успехом. Вашу руку, сударь. Подобного рода вещи не забываются.
- Да, его стоит поблагодарить, Амори! - присоединился старый гугенот, возвратившись после проводов до кареты знаменитого гостя. - Он был воздвигнут, как защитник угнетенных и помощник находящимся в нужде. Да будет над тобой благословение старца, Амос Грин. Родной сын не мог бы сделать для меня больше, чем сделал ты - чужой.
Молодой гость казался более смущенным такими выражениями благодарности, чем всеми предыдущими событиями. Кровь бросилась к его загорелому, тонко очерченному лицу, гладкому, как у ребенка, но с твердо обведенными губами и проницательным взглядом голубых глаз, говоривших о недюжинной силе воли.
- У меня за морем есть мать и две сестры, - застенчиво проговорил он.
- И ради их вы почитаете женщин?
- Мы все там уважаем их. Может быть, потому, что женщин так мало. Здесь, в Старом Свете, вы не знаете, каково обходиться без них. Мне постоянно приходилось бродить вдоль озер за мехами, жить месяцами среди дикарей в вигвамах краснокожих, видеть их грязную жизнь, слушать их скверные речи, когда они на корточках, по-жабьи, сидят вокруг костров. Когда потом я возвращался в Альбани к родным и слушал, как сестры играют на клавикордах и поют, а мать рассказывает о Франции былых времен, о своем детстве и обо всем, выстраданном за правду, тогда я вполне осознал, что значит добрая женщина и как она, подобно солнцу, вызывает наружу все лучшее и благородное в нашей душе.
- Право, дамы должны быть очень благодарны вам, сударь, вы так же красноречивы, как храбры, - проговорила Адель Катина, стоя на пороге отворенной двери и слушая его последние слова.
Молодой человек на минуту забылся, высказываясь решительно и без стеснения. Но при виде молодой девушки он снова покраснел и опустил глаза.
- Большую часть жизни я провел в лесах, - продолжал он, - а там приходится так мало говорить, что можно и совсем разучиться. Вот потому-то отец и решил предоставить мне возможность пожить какое-то время во Франции. Он хочет научить меня кое-чему и другому, помимо охоты и торговли.
- И как долго вы намерены оставаться в Париже? - спросил гвардеец.
- Пока за мной не приедет Эфраим Савэдж.
- А это кто?
- Капитан "Золотого Жезла".
- Это ваш корабль?
- Да, моего отца. Судно было в Бристоле, теперь находится в Руане, а затем снова поплывет в Бристоль. Когда оно вернется оттуда, Эфраим приедет за мной в Париж и увезет меня.
- А как вам нравится Париж?
Молодой человек улыбнулся.
- Мне говорили еще раньше, что это очень оживленный город, и, судя по тому немногому, что мне пришлось видеть сегодня утром, я убедился в справедливости этого мнения.
- И действительно, - согласился де Катина, - вы чрезвычайно живо спустились с лестницы вчетвером; впереди вас, словно курьер, летели голландские часы, а сзади целая груда обломков. А города вы ведь так и не видели?
- Только вчера, проездом, отыскивая этот дом. Поразительный город, но мне здесь не хватает воздуха. Вот Нью-Йорк - тоже большой город, но какая разница! Говорят, там целых три тысячи жителей и что будто бы они в состоянии выставить четыреста бойцов, только этому трудно поверить. Но там отовсюду можно видеть творение божие - деревья, зеленую траву, блеск солнца на заливе. А здесь только камень да дерево, дерево да камень. Право, вы должны быть очень крепкого сложения, если можете чувствовать себя здоровыми в таком месте.
- А нам кажется, что крепки-то должны быть вы, живущие в лесах и по рекам, - возразила молодая девушка. - Удивительно, как это вы можете находить дорогу в такой пустыне?
- Ну вот. А я удивляюсь, как вы не рискуете заблудиться среди тысяч домов. Я надеюсь, сегодня будет ясная ночь.
- Зачем это вам?
- Тогда можно увидеть звезды.
- Ведь вы не найдете в них никакой перемены.
- Этого только и нужно. Если я увижу звезды, то буду знать, по какому направлению можно попасть в этот дом. Днем-то я могу взять нож и делать мимоходом зарубки на дверях, а то трудно будет найти свой след обратно; тут проходит столько народа…
Де Катина расхохотался.
- Ну, знаете. Париж покажется вам еще оживленнее, если вы будете отмечать свой путь зарубками на дверях, словно на деревьях в лесу. Но, может быть, на первых порах вам лучше иметь провожатого. Если у вас, дядя, в конюшне найдется пара свободных лошадей, то я смогу взять нашего друга в Версаль, где я принужден дежурить несколько дней. Там он сможет увидеть гораздо больше интересного, чем на улице Св. Мартина. Что вы на это скажете, месье Грин?
- Буду очень рад поехать с вами, если, конечно, здесь не грозит более никакая опасность.
- О, на этот счет не беспокойтесь, - сказал гугенот, - распоряжение принца Конде будет щитом и покровом на многие дни. Я велю Пьеру оседлать вам лошадей.
- А я воспользуюсь тем наличием времени, оставшимся в моем распоряжении, - произнес гвардеец, подходя к окну, где ожидала его Адель.
Глава VII. НОВЫЙ И СТАРЫЙ СВЕТ
Молодой американец был вскоре готов отправиться в путь, но де Катина медлил до последней секунды. Когда, наконец, он отошел от любимой девушки, то окинул критическим взглядом темную одежду спутника.
- Где вы покупали это платье? - спросил он.
- В Нью-Йорке, перед отъездом.
- Гм! Сукно недурное, темный цвет в моде, но покрой необычен для наших глаз.
- Я знаю только, что мне было бы куда удобнее в моей охотничьей куртке и штиблетах.
- А шляпа… У нас здесь не носят таких плоских полей. Посмотрим, нельзя ли изменить фасон.
Де Катина взял шляпу и, загнув один край, прикрепил его к тулье золотой булавкой, вынутой из собственной манишки.
- Ну, теперь она приняла совершенно военный вид и подошла бы любому из королевских мушкетеров, - смеясь, проговорил он. - Штаны из черного сукна и шелка ничего себе, но отчего у вас нет шпаги?
- Я беру с собой ружье, когда уезжаю из дома.
- Mon Dieu, да вас схватят, как бандита.
- У меня имеется и нож.
- Еще того хуже. Видно, придется обойтись без шпаги и, пожалуй, без ружья. Позвольте мне перевязать вам галстук, вот так. Ну, а теперь, если у вас есть намерение проскакать десять миль, то я к вашим услугам.
Надо сказать, что молодые люди, отправившиеся вместе верхом по узким и многолюдным улицам Парижа, представляли собою странный контраст. Де Катина, старше лет на пять, с тонкими и мелкими чертами лица, остро закрученными усами, небольшого роста, но стройный и изящный, в безупречном костюме, казался олицетворением нации, к которой принадлежал.
Его спутник, напротив, был высокого роста, мощного телосложения, он то и дело поворачивал свое смелое и в то же время задумчивое лицо, с живостью наблюдая окружавшую его странную и новую жизнь. Всем своим видом он, казалось, представлял собой тип той новой, нарождающейся нации, которая имела все задатки впоследствии стать более сильной из этих двух. Коротко остриженные соломенные волосы, голубые глаза и грузное тело указывали на то, что в жилах его текло больше отцовской крови, чем материнской. Даже темная одежда с поясом без шпаги, если и не ласкала глаз, то говорила о принадлежности ее владельца к той удивительной породе людей, упорнейшие битвы и блестящие победы которых подчиняли себе природу как на морях, так и на обширнейших пространствах суши.
- Что это за большое здание? - спросил он, когда всадники выехали на площадь.
- Это - Лувр, один из дворцов короля.
- И он там?
- Нет, король живет в Версале.
- Как? Подумать только, у одного человека два таких дома.
- Два? О, гораздо больше - и в Сен-Жермене, и Марли, и Фонтенебло, и Колоньи.
- Зачем же ему столько? Ведь человек может жить сразу только в одном доме.
- Да, но он зато может поехать в тот или другой, как ему вздумается.
- Это восхитительное здание. В Монреале я видел семинарию св. Сульпиция и считал, что красивее этого дома ничего и быть не может на свете. Но что тот в сравнении с этим!
- Как, вы бывали в Монреале? Значит, вы видели крепость?
- Да, и госпиталь, и ряд деревянных домов, и большую мельницу, окруженную стеной с востока. Но вы-то разве знаете Монреаль?
- Я служил в тамошнем полку; побывал и в Квебеке. Да, друг мой, и в Париже найдутся люди, которые жили в лесах. Даю вам слово, что почти полгода я носил мокасины, кожаную куртку и меховую шапку с орлиным пером и ничего не имею против надеть их снова.
Глаза Амоса Грина засветились восторгом, когда он узнал, как много общего между ним и его спутником. Он стал осыпать капитана вопросами, пока новые друзья не переехали наконец через реку и не достигли юго-западных ворот города. Вдоль рва и стены тянулись длинные ряды солдат, занятых ученьем.
- Кто эти люди? - спросил Грин, с любопытством смотря на них.
- Это солдаты короля.
- А зачем их так много? Разве ожидают неприятеля?
- Нет, мы со всеми в мире.
- В мире? Так к чему же они собраны?
- Чтобы быть готовыми к войне.
Молодой человек с изумлением покачал головой.
- Да ведь они могли бы приготовиться и дома. В нашей стране у каждого в углу, у камина, стоит наготове мушкет, мы не тратим бесполезно время в мирную пору.
- Наш король очень могуществен и имеет немало врагов.
- А кто же нажил их?
- Ну, разумеется, он же - монарх.