- Я еще не забыл о великой славе, которую два поколения назад принесла нам победа у Гравпийской горы, там, в далекой Каледонии, на самом севере, - продолжал Адриан. - Мне хорошо известно мужество британских легионов, которые скорее погибнут, чем позволят себе отступить. Я помню, как тогда мы много дней подряд вручную настилали дерн и воздвигали бревенчатые стены, продвигаясь все дальше в глубь этой варварской земли, жестоко подавляя все вылазки свирепых врагов. Но я не забыл и того, что эти варвары так и не покорились нам, как в свое время жители Коринфа или Иудеи. Ведь им нечего было терять - может, поэтому они ничего не боялись. Не имея никакого понятия о чести, они бежали вместо того, чтобы умереть. Не считая себя единым народом, они не готовы были отдать свою жизнь, чтобы кого-то защитить. Они скрывались в скалах. Они укрывались на вершинах гор. Одинаково свободно передвигались пешком и на лошадях, метали в нас копья и осыпали стрелами, а потом бросались врассыпную и мгновенно исчезали - до того как мы успевали сообразить, что произошло. Они были слабее тумана - и, как он, просачивались у нас между пальцами. Но что самое главное, варвары эти населяли земли, которые были нам абсолютно не нужны! Возьмите ту же Британию, с ее вечными холодами и топкими болотами! А Германия! Тоже сплошь болота да непроходимые леса. Вспомните Скифию, с ее бескрайними степями и пустынями… Парфянское царство, которое можно было бы назвать царством камней… Африку, утопающую в море песка. И так везде. Сколько в нашей империи земель, от которых нет никакой пользы, но которые при этом требуют немалых расходов, учитывая колоссальные расстояния и необходимость содержать там римские гарнизоны - кстати, достаточно слабые. Так вот, я скажу тебе, чему я научился у великого Траяна, центурион: что победа, которая не приносит никакой выгоды, - это бессмысленная победа, потому что обходится она дорого, но ничего не дает взамен. А тебе известно, что я унаследовал от Траяна не только империю, но еще и долги на сумму в семьсот миллионов сестерциев? Мы раздвинули границы Рима почти до края Вселенной и в то же самое время не в состоянии защитить то, что принадлежит нам. Ты согласен со мной, центурион? Что же ты молчишь? Я хочу услышать правду, поскольку льстивая ложь бессмысленна и бесполезна так же, как чересчур дорогие победы.
Центурион с трудом проглотил вставший в горле комок. Отвечать императору и так-то нелегко, а что ж говорить об этом - волосы намокли и прилипли к шее, глаза яростно сверкают, можно и впрямь подумать, что ему важно знать, что ты думаешь на самом деле.
- Стена, о которой ты говоришь, цезарь… - откашлялся он. - Так вот, боюсь, она не варваров будет удерживать снаружи. А нас - внутри!
- А-а, вон оно что! - Адриан понимающе кивнул. - Да ты, выходит, тоже стратег. И вдобавок у тебя больше смелости, чем у моих придворных, раз ты решился произнести эти слова, но мне это нравится. Поэтому слушай, что я скажу тебе, центурион: Рим никогда не ждал появления своих врагов. А если такое случалось - вспомни, как Ганнибал в свое время обрушился с гор, - тогда последствия были ужасными! Но в этой стене будут ворота - и римские солдаты, проходя через них, двинутся на север. Нет, лучше верхом! Мои генералы твердят, что у нас должно быть больше кавалерии, чтобы выкурить отсюда всех варваров до последнего, заставить этих трусов спуститься вниз! - Слушавшие его свита и остальные дружно расхохотались. - Мы заставим их вождей помнить о том, как силен Рим - пусть не забывают о том, что расплата за неповиновение будет ужасна. Пусть боятся! И в то же самое время каждый из этих варваров должен твердо знать, что их земля заканчивается здесь, у подножия этой стены, за которой начинается цивилизованный мир. И каждый из вождей должен помнить, что с Римом лучше жить в мире, нежели воевать.
Ветер в клочья рвал облака, и солнце, робко выглянув из-за туч, разогнало остатки тумана, потом позолотило вершины горного хребта, и они ослепительно вспыхнули на фоне бледно-голубого неба. Римляне застыли, ошеломленно озираясь по сторонам. Столь резкая смена погоды до сих пор казалась им чем-то вроде божественного предзнаменования. Каждый из них молча пытался представить себе будущую стену, ползущую вдоль горного хребта, с ее сторожевыми башнями, укреплениями, фортами и крепостями. И каждый из них понимал… и не мог поверить в то, что их долгий, кровавый поход наконец закончился.
- Мы завоевали все, что стоило завоевать, - проговорил Адриан. - В Германии стена будет из бревен, поскольку та граница пройдет через леса. Вырубив часть леса, мы не позволим врагу подкрасться не замеченным. А здесь, в Британии, в этой жалкой стране, где даже деревья и те не растут, стена будет из камня. Или это будет земляной вал - в тех местах, где не окажется камней. Мы построим ее, и эта стена станет еще одним подтверждением могущества Рима. А когда она будет построена… - Император медленно перевел взгляд на юг. Волнение его понемногу улеглось. - Когда она будет построена, больше не будет ни битв, ни сражений, и для людей начнется новая эра. Пусть варвары остаются жить на своих болотах. Нам они не нужны. - Адриан повернулся к губернаторам. - Помпей, именно твои идеи заронили в нашу голову мысль об этой великой стройке. Непот, когда ты закончишь строительство, она станет памятником и тебе.
Тень сомнения скользнула по лицу губернатора.
- Да, - кивнул он, - но строить эту стену будет не одно поколение…
- Она будет выстроена в течение трех лет.
Дружный вздох изумления вырвался у всех, кто услышал его слова.
- Три года, - повторил император. - Легионы будут сменять друг друга, на смену уставшим будут подходить новые, и через три года на этом месте будет стоять гигантский вал. - Лицо его осветилось улыбкой. - Конечно, по ходу дела потребуются кое-какие изменения.
- Три года?! - Непот неуверенно кивнул. - Как прикажешь, цезарь. Но тогда мне потребуются легионы, которые будут так же рваться строить эту стену, как некогда они рвались в бой.
- Это и станет для них боем, Непот.
- Три года… - Непот изумленно покрутил головой и с трудом глотнул. - И сколько же, по-твоему, должен простоять этот вал, цезарь?
- Сколько? - Было заметно, что император едва сдерживает раздражение - вопросы губернатора явно бесили его сильнее, чем упрямство старого центуриона. - Сколько он должен простоять, ты меня спрашиваешь? Столько же, сколько все те памятники, что я воздвиг себе. Столько, сколько будут стоять эти горы. Этот вал, Аулий Платорий Непот, должен стоять тут до скончания веков!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗАКАТ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ
368 год от Рождества Христова
Глава 1
Никто на свете не знает лучше меня, насколько велика на самом деле наша империя.
При мысли об этом у меня даже кости ноют.
Я - Драко, житель приграничной полосы и государственный чиновник, инспектор, соглядатай и писец. Люди боятся меня, потому что за моей спиной стоит Рим, а рука Рима дотянется до самых отдаленных уголков империи. Я - ухо императора. В моей власти поднять человека на самую вершину и низвергнуть его в пропасть. Эта власть для меня - точно доспехи, и нет у меня иной защиты, кроме нее, когда я являюсь, незваный, чтобы выяснить, как идут дела, и дать отчет Риму. И она же мое единственное оружие.
Но цена этой власти - усталость. Когда я, еще совсем молодым, объезжал границы Римской империи, то советуя усилить гарнизон там, то повысить налоги тут, служба, которую я нес, вдохновляла меня, а власть, которой я был облечен, кружила мне голову. Благодаря ей я смог увидеть мир. За все эти годы я прошел, проехал и проплыл добрых двадцать тысяч миль, и вот теперь я стар и слаб, и меня отослали чуть ли не на самый конец света, в страну, где кости мои ноют от холода.
Приказ императора погнал меня на север Британии, чтобы я смог собственными глазами увидеть чудо. И дать ответ, которого он ждет. Прислать отчет о мятеже и вторжении варваров - это еще не все. Я до боли в глазах вчитывался в присланный мне приказ, чувствуя исходящую от него горечь позора и поражения. Дочь сенатора пропала, похищена варварами. Валерия… это имя, невыразимо прекрасное, манящее, дерзкое, беспокойное… стрела, от которой кровь, превратившись в жидкий огонь, начинает быстрее струиться по жилам…
Но почему?
Северное небо за окнами мрачной, угрюмой крепости Эбуракум плотно залепили тучи. Я хлопнул в ладоши, позвал раба и велел ему подбросить угля в жаровню. О боги, как же я скучал по солнцу!
Мольба, звучавшая в каждом слове, в каждой строке послания, которое я получил от сенатора Валенса, лишь изредка прорывалась наружу. Куда сильнее чувствовались нетерпеливое раздражение и жалость к самому себе - скорее это было письмо уязвленного политика, чья карьера внезапно оказалась под угрозой, чем сломленного горем и чувством невыносимой вины осиротевшего отца. Валенс входил в число двухсот сенаторов, ставших тяжким бременем для нынешнего Рима, жажда власти которых уступала лишь их алчности. И тем не менее послание сенатора нельзя так просто проигнорировать. Я поднес свиток к глазам и принялся читать.
Я желаю получить точный отчет о последнем вторжении варваров и еще один, предназначенный лишь для моих собственных ушей - о неожиданном исчезновении моей дочери. Слухи о сделанном ею выборе весьма осложнили мои отношения с Флавиями, ставшими моими родственниками благодаря этому браку, и к тому же из-за них прервались паши деловые отношения, из-за чего я оказался весьма стеснен в средствах. Необходимо восстановить репутацию Валерии, иначе ее родственники могут потребовать возмещения морального ущерба. Я надеюсь, вы понимаете деликатность порученного вам дела и необходимость соблюдать строжайшую секретность во всем, что касается этого прискорбного события.
Я уже много лет назад имел право уйти в отставку, но меня считали весьма полезным человеком, хранившим верность не столько императору, но, что важнее, самой идее императорской власти, верным законам, устоям, стабильности. В Риме один император сменял другого, менялась государственная религия, реорганизовывались провинции, а я оставался. Вероятно, поэтому меня старались держать подальше, где-нибудь возле границы. Идеалистам всегда легко найти применение - им трудно доверять.
И вот сейчас я тут, чтобы расспросить выживших, что означало, что мне придется распутать паутину лжи, самообмана и искренних заблуждений, составляющих суть того, что зовется человеческой памятью, чтобы обнаружить крупицы правды. Большинство надежных свидетелей мертвы, а остальные разбежались или слишком подавлены тем, что произошло. Что они могут помнить? Вонь Адрианова вала, запах горящих бревен, разлагающейся человеческой плоти, зловоние оставленной бежавшими жителями и гниющей еды, кишащей омерзительно жирными червями? Днем их мучили полчища невесть откуда слетевшихся мух, ночью - стаи голодных одичавших собак, которых тщетно пыталась прогнать подальше горсточка истощенных рабов и покалеченных солдат, которым изредка помогали крестьяне-бритты, силком пригнанные сюда, чтобы починить то, что еще можно было починить. Да, вот оно - зловоние победы, которая, в сущности, не столько победа, сколько поражение, наглядное свидетельство победы разрухи над стабильностью и порядком.
Сколько у нас времени до того, как варвары решат вернуться?
И это тоже желали знать император и сенат.
Я составил целый список тех, кто мог что-то знать и кого необходимо было расспросить. Служанка. Кухарка. Владелец виллы. Захваченный в плен друид. Но я начал с солдата, туповатого и прямодушного.
Центурион, сидевший вместе со мной в носилках, носил имя Лонгина: отличный послужной список, нога, покалеченная ударом топора варвара во время последней, отчаянной битвы, в темных глазах - боль и сознание того, что ему уже никогда не придется ходить. И… ни малейших признаков отчаяния. Ведь он был овеян славой, которой я мог только завидовать. Я задавал ему вопрос за вопросом.
- Тебе известно, кто я?
- Доверенное лицо императора.
- Ты понимаешь, для чего я приехал сюда?
- По приказу императора и сената.
- Верно. А ты для чего здесь?
- Я должен выполнять свой долг. Так было всегда, сколько я себя помню.
- Итак, стало быть, ты готов ответить на мои вопросы?
- Отвечу, коли смогу. - Коротко и без малейших колебаний. Истинный сын Рима.
- Хорошо. Итак, тебе известен старший трибун Гальба Брассидиас?
- Конечно.
- Ты помнишь, когда он получил этот чин?
- Еще бы - я сам привез ему приказ о повышении.
- И когда это было?
- Осенью два года назад.
- Значит, ты был гонцом?
Лонгин не был простым солдатом. И он хорошо понял мой вопрос - естественно, я был немало удивлен, что ему, старшему по званию, центуриону, поручили то, с чем мог справиться простой гонец.
- Больно уж деликатное было поручение. Герцог Фуллафод, правитель северной Британии, послал именно меня, поскольку я был с Гальбой во всех его походах и знал его лучше, чем кто-либо еще. Тяжелый человек, но отличный солдат. Гальба, я имею в виду.
- Что ты хочешь этим сказать? Что значит - тяжелый человек?
- Кавалерист. Не какой-то там светский щелкун, любитель попоек или пустопорожних разговоров. Сам он не римлянин, нет - откуда-то из Фракии, грубоватый, немного неотесанный. Верхом сидит так, словно родился в седле, а вот в грамоте не силен. Суровый, немного мрачный. Словом, как раз из тех, кого хорошо иметь рядом во время сражения.
- Согласен. - Как будто я имел об этом какое-то представление! - И как он принял эту новость? С радостью?
Словно припоминая что-то, Лонгин задумался. Потом на лице его появилась кривая усмешка.
- Неужели нет?
- Все это покажется тебе бессмысленным. Да и как же иначе, коли ты, господин, знать не знаешь, что такое Вал.
Оскорбление… правда, весьма тщательно завуалированное. Легкий намек на разницу между старым солдатом и каким-то горожанином. Смешно, честное слово! Можно подумать, эта медная бляха на груди что-то меняет!
- Я всю свою жизнь провел на Валу! - прорычал я, дав ему понять, какая сила стоит за моей спиной. - Стена Рима, она тянется от Аравийского полуострова до этих ваших болот. Думаешь, тебе удалось задеть меня? Мне доводилось обмениваться оскорблениями с надменными сарматскими воинами и скрупулезно просеивать все сплетни варваров-гуннов, кривиться от вони верблюдов берберов, воинов пустыни, и есть что придется вместе с караульными на продуваемых всеми ветрами берегах Рейна, и считать при этом огни бесчисленных костров, которые по другую сторону реки жгли германцы. И ты будешь рассказывать мне о Вале?
- Нет. Просто все это как-то… сложно.
- Ты дал слово, что ответишь на мои вопросы.
Он разом сгорбился, и на лице его промелькнула неприятная гримаса.
- Я отвечу на них. Но ты хочешь услышать честный ответ, а это… непросто.
- Не понимаю. Объясни.
- Жизнь тут, на границе, сложная. То ты простой караульный, а то, глядишь, вестник или даже посол. То на стене, то в воротах. То сражаешься с варварами, то идешь с ними на мировую. Для чужаков это как с женщиной…
- Ну, ты, похоже, слегка забегаешь вперед. Я ведь просил тебя всего лишь сказать мне, как отнесся Гальба к тому, что его назначили старшим трибуном. А ты кинулся оправдывать его.
Лонгин заколебался. По лицу его я видел, что он пытается понять, что я за человек. На нем я читал сомнение, он явно гадал, можно ли мне доверять. Да и как вообще можно быть уверенным в этом? Скорее уж наоборот, подумал я. Это я мог понять. Вообще, подумал я про себя, самое трудное в жизни - это чтобы тебя поняли.
- Ты видел своими глазами ту брешь, через которую ворвались варвары?
- Да. Я первым делом кинулся туда.
- И что ты там увидел?
Вопрос остался без ответа. Судя по выражению его лица, Лонгин явно рассчитывал получить хоть какое-то подтверждение, что мне можно верить. Что я способен понять то, что он мне сейчас скажет. Я немного подумал. Потом со вздохом принялся перечислять:
- Слабый гарнизон. Обозленных, мрачных мастеровых. И уже остывший погребальный костер, на котором не осталось ничего, кроме кучки обгоревших костей.
Лонгин молча кивнул, выжидающе глядя на меня.
- Стену чинили, - продолжал я, выкладывая потихоньку то, о чем будет сказано в моем отчете, - но не так тщательно. Не так, как ее когда-то строили. Я проверил качество извести, так вот, ее явно разбавляли. Раствор получился слабый. Подрядчик, похоже, попался хапуга, а у имперского старшего мастера просто еще мало опыта. Его предшественник погиб во время битвы. Пройдет немного времени, раствор высохнет и станет не тверже обычного песка. Поэтому все придется начать заново.
- Придется ли? - прищурился он.
Я понял, что он имел в виду. Феодосий отдал строгий приказ, но все расползалось прямо на глазах, и он был бессилен что-либо изменить. Об Адриановом вале забыли. Лучшие мастеровые и ремесленники потихоньку перебирались на юг.
- Нужно переделать, - с нажимом проговорил я. - А насколько хорошо… это уж будет зависеть от верных Риму людей - как ты, например.
Он кивнул.
- А ты наблюдательный человек, инспектор Драко. Ничего не укроется от твоего взгляда. И ты умен… возможно. Во всяком случае, достаточно, раз ты успел побывать в стольких странах и дожить до своих лет. - Похоже, это похвала, догадался я. Выходит, я ему понравился. Не скрою, слова центуриона приятно пощекотали мою гордость. Надо же, меня, человека, чье орудие - хорошо подвешенный язык, смог оценить солдат! - Возможно, ты даже честен, что, согласись, в наши дни большая редкость. Поэтому я расскажу тебе о Гальбе, и о госпоже Валерии, и о последних золотых деньках петрианской кавалерии. Патриции наверняка свалят всю вину на него, но я… я его не виню. А ты?
Я снова задумался.
- Верность - главная из добродетелей.
- Которую Рим никогда не мог по достоинству оценить.
Вот так вопрос, подумал я. Все отлично знали, в чем состоял долг солдата перед государством. Он обязан был отдать за него жизнь, если понадобится. А вот в чем долг государства перед своим солдатом?
- Гальба всю свою жизнь отдал Риму, а потом влияние, которым пользовалась эта женщина, отняло у него петрианцев, - продолжал Лонгин. - Она корчила из себя невинность, но…
- Похоже, ты в этом сомневаешься? Или мне кажется?
- По моему разумению, никто в нашем мире не бывает абсолютно невинен, - проворчал он. - Тем более в Риме. Да и тут тоже…
Невинность - это как раз то, что меня интересовало больше всего. Виновен или нет - придется решать мне. Было ли предательство? Или все дело в ревности? А может, в неопытности… или в неумении? Кто стал предателем, а кто героем? Я должен был решить… Я был богом.