Там, где Магаданка широким устьем упиралась в просторную грудь моря, теперь вырос деревянный поселок. Стучал движок. На берегу сушились сети, болтались на якорях два баркаса. Пахло копченой рыбой. Под навесом стояли чаны. Вдоль реки на увал шла довольно широкая автомобильная дорога.
Ускоряя шаг, Скалов пошел по этой дороге. Сапоги скользили по гальке, очень неудобно. Мимо проехали один за другим два грузовика с людьми. Откуда столько народу, черт возьми?..
За лесом, невидимый отсюда, басовито гудел пароход. Слышался звон металла, отдельные выкрики людей, гул машин. Скалов вышел из леса, раздвинул редкие кусты и остановился пораженный.
Весь пологий склон от бухты до реки очистили от леса. В гордом одиночестве на лысом, желтоватом от развороченной земли пространстве стояла высокая, крепкая лиственница. Его заветное дерево! Пощадили. Он бросился к нему, перепрыгивая через канавы с водой, обходя горы земли и камня, сторонясь людей с тачками и носилками. Кругом шла какая-то бешеная жизнь, все работали словно одержимые, гул тракторов начисто спугнул таежную тишину; из-за сопки, от бухты, одна за другой шли машины. Они переваливали через бугор и катились вниз, к Магаданке, минуя почти достроенное двухэтажное здание почты, громыхали по временному мосту мимо полосатого столбика и, набирая скорость, катились дальше по ровной трассе, которая серой ниткой рассекала мшистый, зеленый луг. Скалов очутился в центре человеческого муравейника.
В нескольких шагах от уцелевшего дерева каменщики клали стену длинного дома. Они уже вывели первый этаж. Широкие оконные проемы удивленно глядели на Скалова.
Он остановился около дерева, потрогал рукой, еще не веря глазам своим, шершавую, во многих местах израненную кору, посмотрел на солнце, проследил взглядом за узкой тенью ствола. Тень падала прямо на стенку строящегося дома. Машинально Скалов сделал по этой тени первый шаг, второй, седьмой, десятый. Еще два шага - и стена. Он остановился, глянул себе под ноги. Дерна не было. Чавкала мокрая, светло-желтая глина.
Сердце у него упало, сразу захотелось умереть. Если бы мог он плакать, то заплакал бы, как несправедливо обиженный мальчик. Но слез не было.
Скалов устало вернулся к дереву, сел на обсохшие корни. Они, как надувшиеся вены на руке старца, пузырились по земле и скрывались в ней, высасывая и перегоняя в старое тело дерева жизнь. Скалов посмотрел на свои руки и бессильно опустил их.
- Закурить найдется, пахан?
Из-за плеча выглянула черная телогрейка, серый треух. Нахальные глаза молодого парня оценивающе смотрели из-под треуха. Скалов вынул кисет, молча подал назад. Парень сказал: "Порядок!" - и уселся рядышком.
Они долго молчали. Парень свертывал фантастически огромную цигарку. Скалов тупо смотрел на стену, поглотившую его богатство.
- Здешний будешь? - панибратски спросил парень.
- Из тайги, - нехотя ответил Скалов.
- Да ну? С приисков? Говорят, золотишка там много, правда? И деньгу хорошую платят. Так? А нас вот тут приписали. Не везет…
Скалов молчал. Ему не хотелось говорить. Парень подождал минутку, опять спросил:
- Холодно там? Сказывают, зимой выйти из хаты нельзя, враз обледенеешь, не говоря уже о том, чтобы посидеть. Врут, поди?
Скалов опять промолчал. А парень покуривал чужую махорку и словоохотливо продолжал:
- Может, и врут. Про Нагаево у нас на Второй речке во Владивостоке говорили такое!.. А мы зиму в палатке прожили - и хоть бы что. Метели вот только, а чтоб сильного мороза, того не было. Кормят здорово и платят ничего себе, прилично. Вот золотишка нет - это правда. Я сам копался около речки - напрасный труд! Все наши ребята искали. Это когда вот тут, где мы сидим, обнаружили. Как с ума все посходили.
Он захихикал и вдруг осекся. На него глядели бешеные светлые глаза Скалова. Губы у проводника дрожали.
- Где обнаружили, что обнаружили?
Парень слегка отодвинулся и жалко улыбнулся. Чего взъярился человек? Ни с того ни с сего.
- А тут… Под деревом. Правда, сам я не видел, но весь лагерь у нас толкует. Копали и нашли.
- Золото? - Голос Скалова звучал сдавленно, хрипло.
- Оно самое. В банке. Там мешок лежал и вроде бы пояс. А внутри золото.
- Кто взял?
Известно, кто, начальник. Потом объявили: шесть кило семьсот. Какой-то дурак заховал. Знал же где, под школой… - Он рассмеялся, кивнув на стену. - Школу ставим, понял? Детишек еще нет, а вот, поди ж ты, кладем. Для будущего, понятно?
Скалов поднялся и, не удостоив парня ни словом, ни взглядом, зашагал прочь. Парень тоже встал, посмотрел на длинные ноги человека, на кисет в своей руке и, повернув в противоположную сторону, сказал, убыстряя шаг:
- Порядочек! Тридцать закурок, не меньше…
Скалов шел домой, не глядя по сторонам.
Безразличие и вялость, сковывающие его все последние месяцы, неожиданно сменились страшной яростью. Его обокрали. Обокрали! И кто? Эти самые люди, которые твердят о добрых делах, не хотят для себя лично ничего и все делают для общего блага. На кой черт ему-то это благо! Золото, добытое кровью, пошло на постройку школы. Школы! С каким удовольствием он взорвал бы эту каменную махину… "Вот вы какие, люди! Вам наплевать, что забрали у человека последнее: его надежду, его счастье. Вы со смехом ссыпали золотой песок из пояса в общий котел. Магнитка, Кузбасс, Магадан… Не для меня все это! Мне жить надо, мне! Самому жить, вот что! А как жить, на что? Зачем жить, если гол как сокол?" После всего, что он перенес…
Глаза у него горели неистовым огнем. Он быстро шел назад, в Олу, не глядя на встречных людей. К черту людей! Они ему подставили ножку. И этот Новоградский, герой тайги… Только теперь он понял, что означали слова геолога у костра, рядом с бухтой: "Мне хочется видеть великана в ином окружении". Он знал, что здесь будет город. Ну, погоди же!..
Два дня Скалов не подымался с постели. Он не болел, нет. Лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Потом пересчитал деньги, какие у него остались. На билет хватало.
К нему зашел милиционер. Это был новый человек в Оле, молодой, строгий. Он просмотрел бумаги Скалова, заметил:
- Прописаться надо, гражданин. Теперь у нас строгий пограничный режим.
- Я уеду на днях, - ответил Скалов.
- Тогда другое дело. Три дня можно без прописки.
Скалов стал пропадать в порту. Он хлопотал о выезде. На него смотрели как на чудака. Тысячи людей ехали сюда, а он уезжал. И все-таки ему обещали. Как-никак человек с первооткрывателями явился на Колыму. Надо уважить. Он получил паспорт, пропуск, на последние деньги купил харчей. Он подолгу стоял у воды, смотрел на зеленую воду и думал, что его ждет там, за морем. Приедет во Владивосток, сойдет с парохода… А дальше что? Кому он нужен? Мысли были настолько тяжелые, что снова не захотелось жить. Взять ружье, пойти в тайгу и…
В день отъезда Скалов заглянул в ресторан - деревянное двухэтажное здание, выросшее через дорогу от почты. Уселся за столик. Рядом с ним сидели еще трое; они пили, громко смеялись и вообще чувствовали себя на седьмом небе. Предложили Скалову, он поблагодарил, молча выпил рюмку.
- Я до Атки дошел. Знаешь, за перевалом строить дорогу легче, ровная долина, хоть катись… - сказалодин.
- А я уже в Берелехе. Мы карту делаем. Ну, братцы, скажу вам, такая глушь!..
- Брось ты, глушь… Из Аркагалы парней встречал - это еще дальше. Уголёк там нашли, понимаешь, станцию строить будут.
- Ты здесь надолго?
- Завтра еду. Теперь в самое Ягодное. Три новых прииска. Локомобиль перебрасываю, представляешь, такую махину - через перевал?
Скалов заскучал. Все они одинаковые. Одному шоссе, другому карта, третьему какой-то локомобиль. Есть в кармане по тысяче рублей, считают себя богачами и сидят в ресторане до рассвета. Никакой заботы о завтрашнем дне. Легковесность непонятная, она его раздражала.
Он встал, поклонился и ушел.
У самых дверей его обогнал небольшой черноволосый человек. Он слегка оттеснил Скалова, заглянул ему в лицо, сказал "простите" и вышел первым. Скалов не обратил на него внимания.
Дорога в порт была пустынной. Ночью движение замирало. Скалов шел неторопливо, не глядя по сторонам. Впереди еще медленнее двигалась одинокая человеческая фигура. Поравнявшись, Скалов с удивлением увидел того самого, черноволосого. Тот остановился, подождал Скалова, сказал:
- Если не возражаете, пойдемте вместе. Вдвоем как-то веселей. - Он говорил с легкой усмешкой, покровительственно.
- Извольте. Но я плохой собеседник.
- Помолчим. Это тоже дозволено среди знакомых.
- Какой же вы мне знакомый? - насмешливо спросил Скалов.
- У вас сдает память, - тем же тоном ответил черноволосый.
- Напомните, - уже грубо буркнул Скалов.
Черноволосый не ответил, продолжал идти, глядя прямо перед собой.
- Ну? - подстегнул Скалов.
- Моя фамилия Конах.
- Не слышал. - Проводник соврал. Услышав эту фамилию, он похолодел. Мельком глянул в бородатое лицо.
В темноте белели только зубы. Смеялся, проклятый!
- Когда-то меня называли прапорщик Конах.
- Когда это? - Он продолжал играть, хотя все уже понял - и кто с ним рядом, и зачем.
- Ну, скажем, лет девять или десять назад. На старой барже около усадьбы Зотова.
Акинфий Скалов тяжело вздохнул. Он остановился и растерянно смотрел на черноволосого. У того опять блеснули зубы.
- Вспомнили? Конах, из маленького отряда, который вы и господин Никамура вели через всю тайгу.
Зачем он говорит о прошлом? Конах, Конах… Да, конечно, он успел тогда вскочить на судно, ускользнул от пограничников. Господи боже, зачем он встретился!..
- Вы, кажется, не рады, Кин? - сказал Конах, подчеркнуто называя его старым именем. - А я вас увидел еще неделю назад и, конечно, сразу узнал. Осторожности ради не являлся пред ваши очи. Руку, Белый Кин!
Он протянул руку. Скалов осторожно пожал ее. Прошлое… Впрочем, черт с ним, с прошлым! Через несколько часов отойдет пароход и не очень приятное знакомство оборвется.
- Нет, почему же… Я рад встретиться с вами, Конах. Как вы живете? Где? Чем занимаетесь?
- Так все сразу… Если вы хотите узнать, вам придется отложить поездку.
Скалов вздрогнул. И о поездке знает. Как можно спокойнее он ответил:
- Поездку я не отложу. Решил - значит, еду.
- А если я прикажу отложить?
- Вы - мне?
- Я - вам. Что в этом удивительного?
- У меня хозяев нет, Конах. Сам себе хозяин.
- Ошибаетесь, Белый Кин. У вас все еще есть хозяин.
- Кто же это? - Голос Скалова звучал насмешливо.
- Джон Никамура.
Скалов не ответил. Они тихо шли по направлению к порту.
- Он здесь?
- Пока еще нет. Но он поручил свои дела мне.
- Чем докажете?
- Вот… - Конах поднес руку к лицу Скалова.
На безымянном пальце Скалов увидел золотое кольцо-печатку с красным камнем в центре.
- Так, - сказал потрясенный Скалов. - Так, - повторил он еще раз. - Это кольцо я знаю. Ничего не поделаешь.
На другой день Акинфий Робертович Скалов вернулся к своим ольским хозяевам и сказал, что остается. Он сам пошел к строгому молодому милиционеру.
- Хочу прописаться, - сказал он.
- Уговорили, значит? Это правильно, старина. Все сюда едут, а вы отсюда, - непорядок. Как будете прописываться, постоянно или временно? Постоянно? Хорошо, сделаем постоянно.
Житель поселка Ола Акинфий Робертович Скалов, знаток тайги и проводник, нашел бухгалтера Конаха в одном из управлений нового треста. Бородатый, неузнаваемо изменившийся Конах сидел за столом в очках и сосредоточенно громыхал арифмометром.
Скалов дождался конца работы, они вместе вышли и долго скрипели сапогами по дороге на сопку Марчекан. Усевшись на камни, так что им было хорошо видно вокруг, Конах сказал:
- Никамуры больше не будет, Кин. Обстановка не такая, чтобы работать открыто. Вы сами видите: военизированная организация, проверки, паспортный режим… Будет скромный советский работник с другой фамилией, но с лицом, характером и волей Джона Никамуры. Узнаете - не подавайте виду. Цель наша остается прежней: золото. В первую очередь - добывать карты с указанием всех открытых месторождений. Они очень нужны. Вряд ли новому тресту удастся наладить широкую добычу металла. Народу у них много, но этот народ надо кормить. Объем перевозок все время увеличивается, потребность растет. Мы вмешаемся. Если возникнут перебои, посмотрите тогда, какой тарарам поднимется по всей тайге. Они побегут, как крысы с тонущего корабля.
Скалов спокойно выслушал его. Он вдруг ощутил душевный покой. Значит, ничего за эти годы не изменилось. И о нем не забыли. Ему давно подготовили роль. Ну что ж, дело есть дело. Хоть какая-то цель. Между берегов болтаться долго нельзя. Либо к одному, либо к другому. Он не откажется от нового дела. О, люди дорого заплатят ему за те самые шесть кило семьсот граммов!
- Поступайте на работу в трест. Водите по тайге поисковые группы. Собирайте данные о приисках. Изредка мы будем встречаться. Вот на первый раз и все, пожалуй.
- Джон Никамура потерял тогда золото?
- Да, потерял. Он тяжело перенес эту утрату. Вы не узнаете теперь Никамуру. Он злой, как павиан, осторожный, как тигр, и хитрый, как северная лиса. Он взыщет свое сполна, вот увидите.
От Конаха Акинфий Робертович шел спокойным шагом человека, знающего, зачем он живет на земле.
С этого часа на Дальнем Севере опять появился Белый Кин.
Часть третья
ЗА ЛИНИЕЙ ГАБЕРЛАНДТА
Глава первая,
в которой рассказывается о событиях конца 1940 года, о встрече с Омаровым и поисках Зотова-младшего
Сезон кончался.
Прошло быстротечное лето сорокового года, незаметно подступили сперва утренние заморозки, потом дневные, по ночам землю припорашивало легким инеем - разведкой зимы, сильно уменьшился день. Словом, все приметы осени оказались налицо.
Мы убрали урожай, и тогда стало возможным говорить о долгожданном отпуске. Для северян отпуск означает поездку "на материк", в центр России, на родину. У кого не забьется сердце от этих слов, много означающих и с колыбели любимых!
Вскоре из треста пришло разрешение, и темп жизни у меня сам собой ускорился. Тут и подгонка текущих дел, и наставление помощникам, тут и сборы, которые, как обычно, выявляют множество прорех в холостяцком житье-бытье.
Но вот сборы окончены, все улажено, я вытер пот, оглядел свою квартиру, вздохнул и пошел к директору прощаться.
Иван Иванович встретил меня у входа в дом и пропустил вперед. Когда мы разделись, он критически осмотрел меня, ткнул коротким пальцем в живот, сказал:
- Ты вроде поправился. Не распускай это дело. А то будешь, как я, что вверх, что вширь…
И тут же потащил к столу, на котором находилось как раз все, отчего растет "это дело". Мы сели за прощальный обед, поговорили о том о сем, воздали должное закускам.
- Найди, парень, Зотова, - сказал вдруг Шустов очень решительно. - Ему теперь сколько? Двадцать два, так? Самостоятельный человек. Если в отца пошел… Хорошо бы сюда его затащить, на север.
- Постараюсь разыскать, - ответил я и, выслушав еще ряд наставлений, без которых не обходится ни один добрый человек или родственник, встал из-за стола.
Мы обнялись, поцеловались.
- Ни пуха тебе, ни пера. Будь на высоте, - сказал Шустов растроганно. - Как ни крути, туда и обратно двадцать тысяч километров, половина шарика по экватору. Ну, давай.
Он проводил меня до пристани.
Моторка совхоза быстро понеслась по спокойному морю, не уходя далеко от берега. Вот и затуманились в холодном воздухе осени строения поселка. Слева по борту прошла блестевшая, как полоска полированного металла, река - та самая речка, где высаживались купцы и стояла фактория; потом пошел ровный берег с четкими контурами одного поселка, другого, как раз на месте когда-то сгоревшего…
Через полчаса моторист лихо развернул свою лодчонку напротив большого рыбачьего поселка и, осторожно маневрируя, подвел носом к самому берегу. Моторист дал газ, мотор взревел, зашуршала под железным днищем галька, я схватил свои чемоданы и спрыгнул на берег. Отсюда мне предстояло ехать в Нагаево уже катером.
Катер стоял на рейде метрах в двухстах от берега. Он прибыл сюда, разумеется, не за моей персоной. Он прибыл с целью более серьезной. На катере приехал капитан Омаров, лицо в "Севстрое" довольно влиятельное, совершающее инспекционную поездку по рыбным промыслам.
Когда Шустов по телефону попросил Омарова захватить с собой в город агронома, капитан что-то долго и неразборчиво мычал в трубку, потом спросил:
- Кто этот агроном? Договорник или как?
- Член партии, - сказал Шустов не без заднего умысла. Он знал слабость этого человека.
- Ладно, пусть приезжает, подброшу.
Шустов вел этот разговор при мне. Когда положил трубку, то беззлобно выругался и сказал:
- Ты с ним повежливее. Такой, знаешь ли, характерец… До смерти обидчивый, пререканий не любит. И пуще всего бережет свою непогрешимость. Прежде чем пожать руку, обязательно узнает твою родословную до деда и бабки включительно. - Хмыкнув, добавил: - Это не мешает ему быть в то же время падким на лесть. Медом не корми, только похвали.
Я увидел капитана Омарова в самом выгодном для него свете - в работе.
Небольшого роста, широкий в плечах и полный лицом, начальник Управления по снабжению "Севстроя" вышагивал вдоль здания конторы промысла - десять шагов туда, десять обратно - и молчал, значительно заложив руки за спину. На нем были резиновые сапоги, завернутые на коленях, блестящий черный плащ и военная фуражка с малиновым околышем. У крыльца, возле которого он ходил, стояли человек десять служащих и рыбаков. Они тоже молчали, почтительно слушая, как скрипит галька под сапогами капитана.
Омаров вдруг остановился перед крыльцом и спросил:
- Как же с планом, бригадир?
Рыбак из орочей, к которому обратился капитан, вздохнул:
- Плоха, начальник…
- Твоя фамилия? - Он ткнул пальцем в рыбака.
- Шахурдин.
- А твоя? - Он ткнул в грудь другому.
- Шахурдин.
Омаров обидчиво блеснул темными глазами.
- Вы что, смеетесь надо мной?..
- Никак нет, товарищ капитан, - вмешался кто-то из служащих. - У нас половина рабочих Шахурдины.
- Я не о том. Я о рыбе. Будет план или нет? - рявкнул он.
- Рыба нет, - вежливо сказал первый из Шахурдиных.
В это время, запыхавшись, прибежал с рыбозавода начальник промысла. Он был тоже в огромных, но только запачканных сапожищах, в грязноватой брезентовой робе, небритый, с тревожным блеском в глазах. Уж лучше бы не появляться ему в эту минуту! Атмосфера и так накалилась.
Рассерженный тем, что ему пришлось ждать, тем, что план не выполнен, и тем, что скоро ночь, а дело еще не сделано, Омаров едва удостоил начальника промысла кивком и сразу набросился на него с самыми обидными и резкими словами. Боже мой, что он только не говорил ему! Вы и такой, вы и сякой, и не мазаный… Устав от гневной филиппики, Омаров заявил уже тише, но с внятной угрозой: