Их стойбище находится в верховьях реки, на которой Оболенский ловит рыбу, верстах в восьмидесяти, уже среди сопок Колымского нагорья. Там они охотятся, пасут оленей и добывают рыбу. Орочи, как выяснилось из рассказа, полуоседлая народность, и они не очень-то любят кочевать с места на место. Зима шла своим чередом. Мужчины бродили по тайге, женщины ловили рыбу в озерах. Среди зимы неожиданно потеплело, а потом снова ударили морозы. Они и сами не знают, что случилось за эти дни. Несчастье поразило неожиданно: все олени пали за три дня. Какая-то болезнь сморила их и сразу поставила жителей стойбища перед катастрофой. Охота в тех местах была неважной, голод быстро подкосил людей. Надо было уходить на новое место, а как уйдешь без оленя? Всю зиму люди перебивались чем придется, съели старые шкуры, варили кору, отрывали из-под снега бруснику. Смерть посетила яранги несчастных. С приходом весны, когда появилась дичь и охотники стали более удачливыми, полегчало. Но без оленей люди жить не могли, а идти пешком через тайгу - это все равно что идти на смерть. К тому же кончились патроны, а с ними и надежда на лучшие времена. И вот тогда Шахурдин в одиночку решил пойти к морю. Он ушел за горы к якутам, добыл двух оленей, навьючил их шкурами и отправился вниз по реке, чтобы отыскать купцов, выменять шкуры на продовольствие и порох и вернуться к своим, дать возможность перекочевать в удобные места.
- Купец ходи сюда каждый лето. В месяц, когда начинает кричать кукушка, - сказал Шахурдин и добавил: - Между маем и июнем. Видал на тот берег палка? Его шалаш. Ты - другой человек, не тот, - сказал он, кивнув Федосову. - Ты бедна купец, у тебя даже водка нет. Верно говорю, а? - И он засмеялся, довольный своим открытием.
- Верно, парень, у нас водки нет. Мы не купцы. У вас беда, и у нас беда. Мы терпели крушение на море.
- Ехал через большая вода? Своей лодка ехал? Куда идти теперь будешь, кругом тайга и лючи близко нет?
- Здесь жить пока останемся. Видишь, дом построили.
- Хороший хата. А зачем тайга жечь собрался? Твой дым знаешь где слышал? Далеко-далеко! Думал, костер большой кто палит, лесной пожар весной не бывает. На дым пришел сюда. Бери теперь шкура, давай мука и патрон. Матвейка скорей идет в горы. Женщина помирай, ждать нельзя никак.
- Муки дадим и соли дадим. А патронов у нас нет.
- Как нет? И ружья нет, да? Ой-ой, как плоха! Чем жить будешь?
Он долго качал головой и рассматривал хозяев. Он так и не понял, что это за люди.
На другое утро колонисты помогли ему навьючить на оленей два мешка муки, насыпали в котомку соли и проводили гостя в обратный путь.
Тюки со шкурами Шахурдин взять отказался категорически. Гостеприимство и доброта колонистов и радовали его, и пугали. Он все еще силился определить, кто они такие. "Дурной купец", - бормотал он, имея в виду чернобородого Федосова, который сказал, что платы за муку и соль он не возьмет.
А через две недели Ведикт Шахурдин появился снова. Он открыл дверь и запросто вошел в комнату, улыбаясь своим старым знакомым.
- Здравствуй, лючи. Матвейка опять по свой тропа пришел, хороший весть принес. Орочель спасибо тебе прислал, детка на ноги поднял, смеяться стал. Кочуем на новый место, к вам близко-близко, два дня ходи по тайга. Сосед, а?
- Оленей где достал? - спросил его Федосов.
- Менял у якутов. Шкурка выдра отдал, белка много-много. Два десятка хороший олень взял. И патрон мало-мало добыл, уже три медведь повалил.
На этот раз Шахурдин приехал только из-за колонистов. Он беспокоился, как они живут без ружья и без мяса, и решил выучить их ловить рыбу и зверя. Хотел отплатить добром за добро.
Наговорившись, он лег на разостланную парку, долго ворочался с боку на бок, но так и не заснул.
- Пойду за дверь, - сказал он, подымаясь. - Там посплю.
Федосов видел в окно, как возле леса вспыхнул костер. Шахурдин нарубил веток стланика, сделал что-то вроде стенки из веток, подстелил хвою под себя и уселся лицом к костру, уставившись сонными глазами на огонь. Потом склонился на бок, прилег на ружье и уснул.
Утром его у костра не оказалось. Через час Шахурдин явился и принес десятка три мальмы, хариусов и двух глухарей.
- Стрелял? - спросил Величко.
- На глухарь патрон жалко. Силок поймал. Хочешь, покажу?
У Оболенского заинтересованно блеснули глаза. Он проявил отеческую заботу о Матвейке, накормил его и потом увел в лес. Корней Петрович решил пополнить свои охотничьи знания.
Вечером они пришли из тайги с богатой добычей. Оболенский нес четырех больших рябчиков-каряга, Щахурдин - еще одного глухаря и полинявшего зайца. Охотники были оживленны и выглядели большими друзьями.
- Верите ли, господа, без единого выстрела! - захлебываясь, рассказывал Оболенский. - Сплошная хитрость. Следопыт! Как он знает жизнь леса, как разбирается в следах, в звуках! Этих рябчиков я поймал сам. Оказывается, они настолько глупы, что подставляют голову под петлю, только бери их. Теперь мы будем с мясом!
Матвей-Ведикт улыбался, лицо его лоснилось, глаза весело моргали. Он снял с себя сумку, куртку, засучил штаны и пошел к ручью умываться. А потом подошел к Зотову с Федосовым, сел на корточки и долго смотрел, как они сажают капустную рассаду.
- Зачем трава втыкаешь? - спросил он, кивая на свежую посадку.
- Большая вырастет, кормить нас будет.
Он с сомнением покачал головой. Не верил. Осторожно, пальцем дотронулся до нежного листка, цокнул языком и сказал:
- Балдымакта трава. Ты ее сажаешь, как Эскери. Это очень хорошо.
Он прожил у колонистов неделю. И все дни проводил в обществе Оболенского. В доме появились мясо, рыба, ягоды - всего вволю. Ночи Матвей-Ведикт проводил у костра.
- Вот человек! - вздыхал Корней Петрович. - Куда там Пятница у Робинзона! Кладезь знаний у этого дитяти природы. И доброты исключительной. Давайте уговорим его остаться.
Словно угадав тайные намерения своего приятеля, Шахурдин на другой же день стал собираться в обратный путь. Он привел своих оленей, осмотрел и подремонтировал вьюки. Сказал:
- Домой нада. Корней дела научил, вас кормить будет. Охотник - у-у!
И засмеялся.
Колонисты нагрузили оленей мукой и солью. Оболенский взялся проводить Шахурдина до реки. Попрощавшись, Матвей потянул переднего оленя за повод, и маленький караван скрылся в лесу.
Оболенский вернулся через два часа. Бледный, взволнованный, он влетел в дом и, едва отдышавшись, сказал:
- Корабль! Там, возле устья…
Глава двенадцатая,
из которой мы узнаем о решении колонии не выдавать своего присутствия купцу. Матвейка-Ведикт выступает в роли посредника. Важное приобретение
Это известие каждый из колонистов воспринял по-своему. Зотов вскочил и радостно вскрикнул. Весь забытый мир возник перед глазами. Маша, Москва, университет… Первым его желанием было сейчас же идти на берег, сесть на корабль и плыть, плыть, пока не возникнет из синевы моря остров Аскольда, Золотой Рог, Владивосток и оттуда - прямая дорога в Россию. Он встал и начал собираться. Тут только он увидел глаза Ильи.
Величко спокойно смотрел на Зотова.
- Ты что? - спросил его Зотов.
- Ничего. Смотрю на тебя и думаю: а помнишь ли ты о десятилетнем сроке ссылки? Первый встреченный тобою жандарм будет означать ее начало. И конец нашей мечте, которую мы начали осуществлять. Посмотри в окно, Николай…
За окном на темной пашне доверчиво зеленели недавно высаженные растения.
- И это еще не все, товарищи, - сказал Федосов. - Ссылка ссылкой, но кто знает, как воспримут наше неожиданное появление в мире опекуны из жандармского управления. Удобнее всего в их положении будет сделать так, чтобы воскресшие из небытия снова отправились в потусторонний мир. Только уж всерьез, без хлопот и свидетелей. Мое предложение: не показываться купцам, кто бы они ни были.
Это было единственно правильное решение. Не показываться. Не подвергать себя новому риску. Не разрушать с таким трудом налаженную жизнь, в которой уже появился какой-то смысл, какие-то тайные надежды. Но Маша… Как же это все совместить и уладить?
- Где Шахурдин? - спросил Илья.
- Там… - Оболенский махнул рукой на запад. - У реки…
- Он встретит купцов?
- Нет. Я велел ждать в лесу.
- Тогда пошли!
Они быстро зашагали вдоль ручья. Скоро колонисты уже сидели на берегу и смотрели сквозь редкий лес на свою реку. На другой стороне, ниже по течению, где стоял остов старой яранги, копошились люди. Купцы приехали на выбранное место, они устанавливали палатку. Моря отсюда не было видно. Там стоял их корабль.
Колонисты не сразу отыскали Шахурдина, хотя старательно оглядывались по сторонам. Неужели ушел? Но вот чей-то осторожный кашель раздался совсем рядом. Матвей-Ведикт сидел под выворотом: большая лиственница упала и потянула за собой корни вместе с дерном и травой. Выворот поднялся как шалаш. Матвей удобно устроился среди корней, послушные олени стояли рядом с ним. Колокольчики он снял. Серая шерсть сливалась с серой землей выворота, и только черные глаза и влажные носы выделялись более рельефно.
Матвей-Ведикт ждал разъяснения: почему колонисты не бегут к приезжим лючи, не обнимаются с ними и почему у них таинственный вид?
- Слушай, Матвей, - сказал ему Федосов. - Слушай меня хорошо, парень. Нам нельзя показываться чужим людям, они посадят нас в тюрьму. Понял?
Шахурдин кивнул головой. Он понял. Орочель знает ссыльных и не любит человека с револьвером.
Все вместе пошли обратно к дому. Матвейка ночевал в колонии.
Утром колонисты навьючили на оленей тюки со шкурками и попросили Матвея ехать к купцам. Пусть скажет, что приехал прямо со стойбища.
- Что купить у приезжих лючи? - спросил он. - Шкура твой, мой только вози-вози.
Федосов засмеялся, сказал:
- Купи нам два хороших ружья, патронов, ножи и сахару. А на остальные купи себе и своим друзьям все,что хочешь.
- Ты не жадный, Василий, - сказал Матвей и ушел в тайгу, стараясь сделать крюк побольше.
Его ждали до самого вечера. Ничего не шло на ум. Кто эти купцы? Не найдут ли они колонию? От реки сюда больше трех верст, темный лес. До чего же хочется посмотреть на корабль, на приезжих людей!..
Матвей явился затемно. Он оказался крепко навеселе. Купцы угостили его водкой, ведь он первый приехал к ним, а первого они встречали всегда очень хорошо.
- Ведикт сегодня сытый, веселый и мало-мало пьяный, - шутил он, быстро развязывая свою поклажу. - На, Василий, бери товар.
В четыре пары рук схватились колонисты за два ружья. Их мечта - блестящий винчестер и тускло-матовая двустволка. Целая куча патронов к ним. Шесть ножей, порох, дробь, пыжи, гильзы… Вот радость!
- Сколько же ты за все это отдал, Матвейка? - голосом строгого хозяина спросил Федосов.
- Два тюка белка, три штук выдра, одиннадцать лисица, - ответил он и тут же показал товары для своих: табак, большая фляга со спиртом, патроны, сахар и мука в маленьких мешочках.
- Муку-то зачем купил? - спросил Федосов. - У нас же есть! Ты не хозяйственный, парень.
- А, совсем забыл! - блаженно сказал ороч.
- Как зовут купца? - спросил его Зотов и легонько тронул за плечо.
Матвейка открыл помутневшие глаза.
- Купец как зовут? Кин. Белый Кин…
Он начал раскачиваться и запел бесконечную песню. Постепенно голос его стихал, Матвей склонился на бок и так заснул: ноги калачиком, голова на покупках.
- Американец или японец этот купец, - заключил Илья. - Все товары оттуда.
Утром Федосов строго наказал Матвею-Ведикту:
- Никому ни слова. У себя в стойбище тоже не говори больше о нас. И дорогу никому не показывай, понял?
Шахурдин кивнул головой. Он сидел хмурый - наверное, болела голова. Часто посматривал на флягу. Федосов заставил его пить крепкий и сладкий чай из шиповника, корил за выпивку. Тот со вздохом соглашался. Когда прощались, Шахурдин сказал Оболенскому:
- Ты не надо "прощай". Одна луна туда-сюда, опять приду. Вместе на озеро пойдем, гуся ловить руками. Я выучу, Корней.
- Купец русский? - еще раз спросил его Федосов.
- Белый Кин? Однако, приехал не из Россия, япон - товары привез. А шкурка повезет за море далеко-далеко. Он сегодня добрый, ждет орочель и якут. Все приедут, водка пить будут, гулять будут.
Две недели колонисты тайно наблюдали за купцом. У Белого Кина дела шли, кажется, неплохо. По тропе вдоль того берега к нему ехали якуты и орочи. Слышались песни, выкрики, по ночам у яранги купца горели яркие костры. Торговля развернулась. Колонию никто не беспокоил. И хотя друзьям очень хотелось опробовать ружья, от выстрелов они воздержались. Вот уедет, тогда…
Через полмесяца неожиданно приехал Шахурдин. Он в новой парке, под ней чистая рубаха из полотна. Прямо франт.
- Дела хорошо, - доложил он. - Белый Кин собрался ехать. Был у купец. Теперь приехал к вам узнать, что надо.
Зотов заволновался. У него давно был приготовлен пакет с адресом Маши. В нем только несколько слов:
"Милая, я жив и здоров. Я не могу ничего написать больше, но я жив. Жди меня, мы встретимся. Сообщи матери".
- Слушай, Матвей, - решительно сказал он. - Отдай, пожалуйста, это письмо купцу. Пусть отправит, как только окажется на берегу. Скажи, зимой встретил в горах человека и он просил тебя… Сделаешь?
Товарищи смотрели на Зотова с укоризной. Но он ничего не мог поделать с собой.
- Друзья… - сказал он и виновато опустил глаза.
- Отдавай, чего там, - ответил Василий Антонович.
Шахурдин ушел, положив письмо за пазуху.
Только бы дошло!
На другой день Зотов и Величко пошли к реке и осторожно выглянули из-за кустов. Яранги не было. Стояли только жерди. Ветерок играл клочками сухой травы и обрывками бумаги. На площадке, где трава была утоптана, хозяйничали бурундуки.
Уехали…
Они прошли берегом реки к морю. Далеко на юго-западе черной точкой маячил корабль. За ним тянулась жиденькая ленточка дыма, который быстро таял в морском тумане.
Только бы дошло!..
…Из более поздних писем Маши удалось узнать о событиях 1912-1913 годов.
К этому времени Мария Зотова-Лебедева жила в Москве одна. Отец ее умер. Судьба мужа оставалась неизвестной.
Она начала регулярно посещать чинов губернского жандармского управления с просьбой дать ей адрес сосланного мужа. Ее встречали вежливой фразой: "Ничего нового" или "Сделаем запрос, ждите". Возможно, настойчивость Зотовой заставила все-таки власти сделать запрос. Из Владивостока пришла депеша, подтверждающая ужасную весть. Сказать о ней Зотовой не спешили.
Судьба пощадила молодую женщину. В один ничем не приметный день ей принесли почтовый пакет, изрисованный штампами Японии, Китая и России. Дрожащими руками вскрыла она конверт и прочла две строчки:
"Милая, я жив и здоров. Я не могу ничего написать больше, но я жив. Жди меня, мы встретимся. Сообщи матери".
Подписи не было. Да и нужна ли она, когда так знаком этот почерк!..
Она еще не выплакалась от неожиданной радости, когда ее вызвали в жандармское управление. Бесстрастный чиновник вручил Зотовой извещение о гибели Николая Ивановича. "Мадам, я очень сожалею…" - сказал он. Посетительница отвернулась, вынула из сумочки какое-то письмо и, сличив числа, сдержанно вздохнула. Сказала: "Благодарю вас" - и чуть ли не бегом выскочила из комнаты.
Она в тот же день написала письмо матери Зотова, а немного подумав, послала известие родным Ильи Величко. Хоть о нем в письме не было сказано ни слова, она поняла, что друзья вместе!
И Мария стала ждать мужа.
Она не знала, что ей придется ждать еще очень долго. Но что означают годы для настоящей любви и привязанности!
Глава тринадцатая
Характер Оболенского изменяется, по общему убеждению, в лучшую сторону. Характер Ильи, по мнению Зотова, - в худшую. Массовый визит рода Шахурдиных
Прошло некоторое время, и колонисты твердо установили, что вдоль побережья, а именно в десяти - пятнадцати верстах от моря, есть полоса суши с наиболее благоприятным для сельского хозяйства климатом. Ширина этой полосы верст двадцать - тридцать; несколько дальше климат становится более суровым. В этой полосе растет очень крупный лес. Поляны и долины рек заросли высокой травой, особенно хорош здесь вейник Лансдорфа. Много смородины и малины, а в июле полным-полно чудесной ароматной ягоды - княженики, напоминающей по виду малину, а по вкусу тропический ананас. Бесчисленное множество птицы избирает своим постоянным местожительством именно этот район.
Колония находилась у начала благоприятной для сельского хозяйства полосы. Опыты по огородничеству превзошли все ожидания друзей. К концу августа они ели свежую капусту и брюкву, имели морковь и свеклу. Овес выколосился и налил зерно. Радовал всех картофель. Посаженный в гребни, он весело зацвел; осторожное подкапывание показало, что под кустами уже есть молодые клубни. Оболенский с нетерпением ждал того дня, когда можно будет приготовить молодую картошку с луком.
Постепенно сами собой распределились обязанности. Николай Зотов и Илья Величко занялись огородом, изучением местной природы и своими опытами. Работать им пришлось в полную силу. Дело в том, что на месте стоянки купца они нашли порядочный слой навоза. Видно, там много лет назад находилась загонка для оленей. Для огородников старый перегной являлся более дорогим, чем золото. И они, не щадя сил и времени, перевозили по реке десятки пудов удобрения и таскали перегной к своему огороду.
Василий Антонович стал заправским медвежатником. На его счету к августу значилось три убитых медведя; в трюме баржи он устроил засольный пункт. Зайчатину колонисты ели теперь только в "постные дни".
Что же касается Корнея Петровича, то он за одно лето стал просто неузнаваем. Куда делась прозрачная белизна его кожи, неуверенность движений и вялость мускулатуры? Заменив тяжелые сапоги легкими кожаными постолами - подарок Матвея-Ведикта, - он сразу после завтрака уходил в тайгу или на речку, часто без ружья, с одним ножом и какими-то орудиями из веревочек, ремней и сеток, пропадал там до позднего вечера и являлся потемну, навьюченный образцами трав, живыми гусями, грибами и рыбой.
Взгляд его стал уверенным и зорким, руки проворными, а ноги не знали усталости. Колонисты уже забыли, когда он в последний раз крестился и шептал: "Да воскреснет бог и расточатся врази его". Теперь он целиком надеялся на свои силы.
Корней Петрович принес с вершины дальней сопки для посадки в питомник куст необычайно крупной смородины с такими мохнатыми и длинными корнями, что они сделали бы честь среднему по росту дубу.
- В камнях растет, - пояснил он.
Колонисты были обязаны ему сбором семян дикого ячменя, самых крупных кедровых орехов; он доставил на огород дикий лук, вырастающий уже в июне; очень крупную голубику и необыкновенно пахучий кипрей, цветущий ярко-фиолетовым цветом. В загонке за домом под присмотром Оболенского подрастали молодые дикие гуси, и пара из них уже ходила на воле, не отставая ни на шаг от своего благодетеля, который кормил их кедровыми орешками.