- Да, - ответил Понти и уже собрался было пуститься бегом.
- Месье де Крильон командует гвардейцами? - продолжал молодой человек.
- Да.
- Прошу у вас извинения, что я останавливаю вас, потому что вы, кажется, спешите, но сделайте одолжение, укажите мне палатку месье де Крильона.
- Месье де Крильона нет в лагере, - сказал Вернетель.
- Как! Нет в лагере… Где же я его найду?
- Имеем честь вам кланяться, - сказал скороговоркой Понти, делая знак Вернетелю.
Кастильон и Вернетель хотели было возражать, но Понти взял их за руку и увел, чтоб прекратить этот разговор.
- Разве вы не видите, - сказал он, - что, если бы этот разговор продолжился, я упал бы от истощения? Бежим! Дорога идет вниз, и мое тело само покатится к обеду.
Всадник с улыбкой смотрел на трех сумасбродов, которые бежали сломя голову по скалистой покатости, и, не понимая их поспешности, направился к лагерю гвардейцев.
Напрасно Понти завидовал обеду и метрдотелю Рони. Этот обед был приправлен горечью. Рони пытался расспрашивать ла Варенна всякими способами, как и для чего явился он один в Медан, так как он никогда не оставлял своего повелителя, но ла Варенн, принимая таинственный вид, отвечал на эти вопросы с дипломатической лживостью, которая бесила Рони, несмотря на его философию. Несколько раз с гневом стукал он по столу и, забыв этикет, порицал легкомыслие и прихоти короля. В эту-то минуту гвардейцы привели молодого всадника, въехавшего в лагерь.
- Кто вы и что вам нужно? - спросил Рони, аккуратно и не спеша раскладывая перед собой салфетку.
- Я желаю говорить с месье де Крильоном, - отвечал вежливо молодой человек.
- Кто вы? - повторил Рони. - Вы не из Рима ли?
- Я желаю говорить с кавалером де Крильоном, начальником французских гвардейцев, - продолжал тем же тоном молодой человек, кротость которого не изменилась при этой настойчивости.
- Вы имеете, конечно, право не говорить вашего имени, - сказал флегматический Рони, - может быть, вы приехали по службе, в таком случае, так как я имею честь находиться в одном месте с месье де Крильоном, я мог бы выслушать и удовлетворить вас. Вот почему я расспрашивал вас. Я - Рони.
Молодой человек поклонился.
- Я приехал к месье де Крильону по частному делу, - сказал он, - а имя мое Эсперанс, и я приехал не из Рима, а из Нормандии.
Рони невольно подчинился всемогущему очарованию, которым обладал этот молодой человек.
- К прекрасной наружности идет такое прекрасное имя, - сказал он.
- Которое нельзя назвать именем, - пробормотал капитан.
- Месье де Крильона здесь нет, - продолжал Рони, - он осматривает другие роты своего полка, которые разбросаны вдоль реки, но он скоро должен воротиться. Подождите.
- Надейтесь, - с улыбкой прибавил капитан.
- Я делаю это всю мою жизнь, - отвечал молодой человек с веселой любезностью.
Рони и капитан встали.
- Эсперанс! - сказал Рони на ухо капитану. - Прекрасное имя для приключений.
Оба пошли к берегу, чтобы помочь пищеварению прогулкой. Эсперанс привязал свою лошадь к дереву, сложил плащ и сел на него, свесив ноги в окоп и обернувшись с разумным инстинктом мечтателей и влюбленных к самой поэтической стороне панорамы.
Не прошло и четверти часа, как на краю окопа послышался хохот. Это гвардейцы шумно толпились около трех поставщиков, которые, как мы видели, отправились за провизией.
Понти держал над головой огромное блюдо, а под мышкой прижимал несколько фунтов хлеба, две утки и несколько голубей висели у него на шее. Вернетель держал кролика, круглый хлеб и связку колбас и сосисок. Кастильон принес только бутыль, но такую большую, что вторую одному человеку было бы и не унести.
Общая радость перешла в восторг, когда Понти опустил блюдо и на нем увидали пирог с начинкой из рубленого мяса. Разделились на группы, одни взялись приготовлять уток и кролика, другие, более счастливые, немедленно уселись на траве с великолепным пирогом, и двенадцать гостей, приглашенных великодушным Понти, получили позволение наложить на огромные ломти хлеба благовонный слой рубленого мяса.
Эсперанс смотрел издали, улыбаясь, на этот пир и на этих неустрашимых едоков; он восхищался королем праздника Понти, лучезарное лицо которого весело освещало всю группу, когда вдруг послышался отдаленный крик. Этот крик удивил Эсперанса и заставил его насторожиться. Но пирующие не обратили на него внимания, обезумев от голода и счастья.
- Кажется, кричат? - сказал Вернетель с полным ртом.
- Да, - отвечал Понти, - в замке обнаружили пропажу обеда.
- Расскажите нам, Понти, как вам удалось это похитить? - спросил один гвардеец, ощипывая дичь.
- Рассказывая, я пропущу много кусков, - сказал Понти. - Впрочем, скажу в двух словах. Мы вежливо сунули нос в дверь и попросили позволения засвидетельствовать наше почтение хозяину дома. Угрюмый привратник, отворив калитку, сказал нам, что никого нет дома. Мы настаивали, говоря, что мы дворяне и гвардейцы короля. Грубиян возразил, что нет ни короля, ни гвардейцев, а есть только перемирие.
- Лигеры! Испанцы! - закричали собеседники.
- Это мы тотчас же сказали, - прибавил Понти, воспользовавшийся всеобщим негодованием, чтоб набить себе рот. - Тогда я просунул ногу в калитку, что не допустило лигера затворить ее. Потом я вошел, эти господа последовали за мной. В кухне был запах, от которого мог бы лишиться чувств человек, запертый в ней. "Так как в замке нет никого, - сказал я, - то, стало быть, этот обед пропадет". Я протянул руку к этой дичи, которую только что принесла фермерша. Привратник раскричался, прибежали два лакея и схватили вертела и шинковальные иглы. Мы, дворяне, не обнажили шпаги, нет, но я выхватил из очага пылающие головни и бросил их в этих каналий. Ослепленные огненным дождем, они отступили. Тогда я схватил это блюдо и набросил на шею эти ордена нового рода. Вернетель и Кастильон не смели пошевелиться, восторг пригвоздил их к месту. Я указал одному на эту бутыль, другому на кролика, мы отретировались, и никто нас не преследовал.
Понти приветствовали громом рукоплесканий, к которым Эсперанс, сидевший все на том же месте, примешал свой чистосердечный смех.
Неожиданно крики приблизились и зазвучали еще яростнее. Это кричал человек, появившийся у входа в гвардейский лагерь. Запыхавшись, энергически размахивая руками, с глазами, помутившимися от гнева, он привлек к себе внимание всех присутствующих.
- Это кто-нибудь из замка, который мы ограбили, - шепнул Вернетель на ухо Понти.
Тот прервал свой обед. Гвардейцы тоже прервали свои поваренные приготовления. Они скрыли под плащами полуощипанную дичь, Эснеранс, как и все, был поражен расстройством, запечатленным на чертах пришедшего, молодое и характеристическое лицо которого изменилось до безобразия. Его волосы, скорее рыжие, чем белокурые, почти стали дыбом. Бледные и тонкие губы тряслись от бешенства. Это был человек лет двадцати двух, стройный и высокий. Его тонкие и крепкие формы показывали изящную натуру, привыкшую к сильным упражнениям. В зеленом полукафтане несколько устарелого фасона, из материи довольно грубой. Он сохранял благородное и развязное обращение. Но нож, слишком длинный для стола, слишком короткий для охоты, сверкавший в его дрожащей руке, показывал то неукротимое бешенство, которое хочет утолиться кровью. Этот молодой человек так быстро поднялся на пригорок, что, задыхаясь, мог произнести только эти слова:
- Где начальники?
Один гвардеец хотел остановить взбешенного молодого человека пикой, но тот его чуть не сшиб с ног. На крик прибежал прапорщик и, увидав, что часового толкают, закричал:
- Вы шутите, что ли? Как вы смеете входить с ножом в руках к гвардейцам его величества?
- Где начальники? - закричал опять молодой человек зловещим голосом.
- Я - один из начальников! - сказал прапорщик.
- Вы не тот, кто мне нужен, - отвечал пришедший с презрением, сверкая от злобы глазами.
Но тут всеобщие восклицания покрыли его слова, и когда все, кроме Понти и его гостей, уже весьма и весьма угрожали оскорбителю, он прокричал вне себя от ярости:
- О! Вы меня не испугаете! Я ищу начальника, великого, могущественного, который имел бы право наказывать.
Рони и капитан медленно приблизились, чтобы узнать причину этого шума. Молодой человек приметил их.
- Вот кого мне нужно, - сказал он с злобной ухмылкой.
- Что здесь происходит? - спросил Рони, перед которым расступились ряды.
Он устремил проницательный взор на это лицо, расстроенное всеми дурными страстями человечества.
- Я пришел сюда требовать мщения, - отвечал на это молодой человек.
- Прежде бросьте свой нож, - сказал Рони. - Бросьте его!
Два гвардейца насильно обезоружили молодого человека. Он не поморщился.
- Мщенья? За кого? - продолжал Рони.
- За меня и моих.
- Кто вы?
- Меня зовут ла Раме, я дворянин.
- И у кого требуете вы мщения?
- У ваших солдат.
- У меня нет здесь солдат, - отвечал де Рони, оскорбленный надменным тоном этого человека.
- Я не с вами имею дело. Укажите мне начальника этих людей. - Он указал на гвардейцев, дрожавших от гнева.
- Месье де ла Раме, - холодно проговорил Рони, - вы говорите слишком громко, и, если вы дворянин, как вы сказали, вы дворянин, дурно воспитанный. Эти люди стоят вас, и я советовал бы вам обращаться с ними повежливее. Я могу позволить вам объясниться с ними, раз уж вы пришли сюда с жалобами. В отсутствие месье де Крильона я здесь начальник и готов оказать вам правосудие, несмотря на ваше обращение. Итак, успокойтесь и расскажите, в чем дело. Только попрошу вас: вежливо, ясно и коротко.
Молодой человек закусил губы, нахмурил брови, сжал кулаки, но, покорившись хладнокровию и твердости Рони, чей пронзительный взгляд так больно уязвил его, перевел дух, и ни один мускул не дрогнул на его лице, затем он собрался с мыслями и сказал:
- Я живу со своим семейством в замке, который вы видите у подножия этого пригорка, в деревьях направо. Отец мой лежит в постели раненый…
- Раненый? - перебил Рони. - Это королевский офицер?
Молодой человек покраснел при этом вопросе.
- Нет, - отвечал он со смущенным видом.
- Лигер! - пробормотали гвардейцы.
- Продолжайте, - сказал Рони.
- Я был у постели моего отца с моими сестрами, когда шум борьбы долетел до нас. Незнакомые люди насильно вошли в дом, побили и ранили моих людей и насильно ограбили нашу кухню.
- Молчать! - сказал Рони, когда раздалось несколько голосов, протестовавших против этого.
- Эти незнакомые люди, - продолжал де ла Раме, - не довольствуясь своим насилием, схватили головни из очага и бросили их на ригу, которая теперь горит. Посмотрите!
В самом деле, все, обернувшись, увидели клубы белого дыма, поднимавшиеся широкими извилистыми спиралями над деревьями парка.
Понти и его товарищи побледнели. Страшная тишина воцарилась между присутствующими.
- В самом деле, - сказал де Рони с волнением, которого не мог преодолеть, - это пожар… Надо спешить туда!
- Пока мы туда добежим, все уже будет кончено, солома горит быстро. Вот уже и крыши загораются! - Сказав это, молодой человек, казалось, остался доволен произведенным эффектом.
- И ваше семейство прислало вас сюда требовать правосудия? - спросил де Рони.
- Да.
- Стало быть, виновные здесь?..
- Это гвардейцы.
- Королевские?
- Гвардейцы, - отвечал де ла Раме с таким очевидным отвращением, не желая произнести слово "королевские", что Рони обиделся.
- Одному человеку верить нельзя, месье де ла Раме, - сказал он, - представьте свидетелей.
- Пусть придут к нам в дом, не ваши солдаты, - они окончательно все сожгут и разграбят, - но какой-нибудь начальник, и пострадавшие будут свидетельствовать, сами за себя скажут и обгоревшие стены.
Ропот негодования поднялся против смельчака, чернившего таким образом весь гвардейский корпус. Приведенный в негодование Рони сказал молодому человеку:
- Вы слышите, что думают о ваших оскорблениях! Видно, вы забыли, что теперь перемирие и что священное слово короля французского обеспечивает вас.
- Очень оно обеспечило меня сейчас! - вскричал де ла Раме с горькой иронией. - О! Нет, я пришел требовать не обеспечения, а мщения. Я представлю все доказательства, я выслушал донесение моих слуг, я сам видел, как воры убежали, и в случае надобности я узнаю их… Но если вы, месье де Рони, если вы ссылаетесь на слово вашего короля, я должен знать, окажут ли мне правосудие, а то я прямо пойду к вашему повелителю и…
- Довольно, довольно! - перебил де Рони, в котором кипел гнев. - Не нужно столько фраз и бешеных взглядов, я терпелив, но до некоторой степени.
- О! Вы мне угрожаете! - сказал де ла Раме со своей зловещей улыбкой. - Прекрасно! Это довершает все, угрожать истцу! Да здравствует перемирие и слово короля!
- Милостивый государь, - поспешно возразил Рони, теребя бороду, - вы употребляете во зло ваше преимущество. Я вижу, с кем я имею дело. Если бы вы были слугой короля, вы не имели бы ни этой колкости, ни этой жажды мщения. Вы лигер, вы друг испанцев…
- А если бы и так, - возразил де ла Раме, - вы тем более обязаны оказать мне покровительство. Неделю тому назад ваши враги могли защищаться оружием, а теперь они имеют только ваше слово и вашу подпись.
- Вы правы. Вы получите защиту. Вы сейчас говорили, что можете узнать виновных; вот все гвардейцы, обойдите ряды и попробуйте.
- Можно бы избавить меня от этого труда, - злобно пробормотал взбешенный истец, - честные люди сами признались бы.
- Я полагаю, вы этого не ожидаете, - сказал де Рони. - Если вы ссылаетесь на перемирие, вы знаете его статьи, и наказание, определенное против такого насилия, на которое жалуетесь вы, должно предписывать молчание тем, чья совесть побуждала бы говорить.
- Я знаю это наказание, - вскричал молодой человек, - и ожидаю его строгого применения!
- Что ж, узнавайте виновных, и пусть они будут уличены.
- Хорошо, это займет не так много времени.
Сказав эти слова с радостью, засиявшей на его бледном лице, де ла Раме устремил взор на круг гвардейцев, которые машинально отступили и стали неправильными рядами, посреди которых мстительный лигер начал ходить медленно, как будто делал смотр. Рони, взволнованный тысячью противоречивых мыслей, боролся со своей возмущенной гордостью и чувством природной справедливости, подкрепляемой еще правилами дисциплины и правом собственности. Он взял под руку капитана, раздражение которого дошло до крайней степени, и сказал:
- Скверное дело!.. И я здесь один… Почему же нет здесь маршала Крильона, ведь на нем лежит ответственность за гвардейцев!
- Если бы предоставили мне, - отвечал капитан, сжав зубы, - я скоро устроил бы это дело.
- Молчите, милостивый государь, - сказал гугенот, которого эти неблагоразумные слова офицера окончательно заставили склониться в пользу общего права. - Молчите! Вы не должны и впредь обращаться так легкомысленно с условиями и актами, подписанными королем. Какова будет будущность нашего дела, если, обвиненные в грабеже и насилии, мы оправдаем истцов, загладив убийством воровство наших офицеров!
- Но, - пролепетал капитан, - этот де ла Раме - злодей, ехидна.
- Я это знаю. Однако ему причинили насилие, у него произвели пожар. Ему будет оказано правосудие. Я старался отдалить наказание или сделать его невозможным, принудив этого молодого человека самому узнать виновных. Я оставил им эту возможность на спасение. Но, кажется, это не спасет их; вот негодяй остановился и устремил на эту небольшую группу такие радостные взоры, что, кажется, скоро мы должны будем произнести приговор. Пойдемте же, исполним нашу обязанность.
Во время этой сцены Эсперанс с жадностью и самым сильным волнением слушал все это. Но когда он услыхал разговор Рони с капитаном и офицером, он почувствовал глубокое сострадание к бедным гвардейцам, которых он видел такими веселыми за несколько минут перед тем, и сильнейший гнев к истцу, которого вид, тон - словом, вся наружность, возмущала его, несмотря на справедливость жалоб де ла Раме. Эсперанс подошел к Фуке де ла Варенну, который смотрел на эту сцену стоически, как человек, мало интересующийся солдатами.
- Извините, милостивый государь, - сказал он, - что говорится в этой знаменитой статье перемирия насчет насилий, совершенных военными?
- Э-э! Молодой человек, - отвечал фактотум короля, - смерть!
Глава 3
КАКИМ ОБРАЗОМ ДЕ ЛА РАМЕ ПОЗНАКОМИЛСЯ С ЭСПЕРАНСОМ
Де ла Раме осмотрел уже часть рядов гвардейцев и вдруг остановился, когда Рони разговаривал с капитаном. Стоя перед гвардейцем, которого он подозревал, де ла Раме минуту пристально глядел на него, затем, обернувшись к Рони, закричал:
- Вот один!
Он указал на Вернетеля и почти в ту же минуту указал рукой на Кастильона, говоря:
- Вот второй.
- Почему вы узнаете этих господ, вы говорите, что видели их только сзади? - просто спросил Рони.
Де ла Раме, не отвечая, указал на каплю крови, едва заметную на мундире Вернетеля, к которой прилипло несколько рыжих шерстинок. У Кастильона на правом плече был слабый след сырого песка из погреба, в котором стояли бутыли. В самом деле, Вернетель принес кролика, Кастильон - бутыль. Этих доказательств было достаточно для людей уже убежденных. Никто не стал протестовать, даже обвиненные. Но де ла Раме на этом не остановился. Он прошел мимо еще нескольких гвардейцев и, приметив Понти, который ждал его твердо, хотя и слегка побледнев, взял его за руку. Понти оттолкнул его, говоря:
- Не дотрагивайтесь до меня, а то перемирию конец!
- Вот третий, - сказал де ла Раме, - и самый виновный. Это тот, который взял горящие головни. Посмотрите на его руки, они пахнут дымом.
- Уж не думаете ли вы, - перебил капитан, - что ваших доказательств для нас достаточно?
- Если так, то пусть приведут этих людей в замок и устроят им очную ставку с моими людьми.
- Это не нужно, - вскричал Понти, - это не нужно! Унизительно краснеть или бледнеть перед подобным обвинителем. Уже десять минут весь гвардейский корпус терпит оскорбления от подобного негодяя из-за каких-нибудь двух уток и кролика. Это унизительно!
- Что это значит? - спросил Рони. - Что вы хотите сказать?