Дверь слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулась лысеющая голова с круглым одутловатым лицом и маленькими бегающими глазками.
- Простите, господин Потемкин. Мне хотелось бы с вами поговорить.
- Пожалуйста. Проходите, садитесь.
Дубровский понял, что это не тайный агент, ради которого его направил сюда Рунцхаймер. Ведь, по словам Рунцхаймера, тот был на связи у Алекса и должен хорошо его знать.
Между тем пришелец плотно прикрыл за собой дверь, подошел к столу и, по-прежнему придерживая свою кепку двумя руками на уровне живота, опустился на стул.
- Господин Потемкин, один мой знакомый сказал, что вы принимаете здесь честных приверженцев нового порядка. И вот я...
- Простите, ваши имя и фамилия? - прервал его Дубровский. - Кто вы такой?
- Я Гаврила Крючкин. Проживаю здесь, в Кадиевке, - заискивающим тоном проговорил тот, не переставая улыбаться.
- Что вам угодно, господин Крючкин?
- Мне - ничего... Я только хотел помочь немецкому командованию раскрыть партизан.
- Это интересно, - несколько мягче произнес Дубровский. - Я вас внимательно слушаю.
- В нашем городе орудует целая банда. Организовал ее Кононенко. Они подожгли маслозавод, обстреливают немецкие автомашины. И водокачку они взорвали.
- Откуда вам это известно?
- Мне одна знакомая по секрету поведала. Предлагала вместе с ней листовки расклеивать. Она у них навроде бы как связная.
- Кто такая?
- Соседка моя, Лидия Смердова. Мы с ней вместе в школе учились.
- Минуточку! - Дубровский достал блокнот, записал названную фамилию. - Продолжайте.
- А чего продолжать?
- Рассказывайте, что еще она вам говорила.
- Больше ничего. Сказала только, что Кононенко все это организовал.
- Кто он, этот Кононенко?
- Раньше в горкоме партии работал. Каким-то начальником был.
- Где он проживает?
- А кто его знает? Небось где-нибудь скрывается. Нельзя ему теперича на виду быть.
- Откуда же вам известно, что именно они взорвали водокачку и подожгли маслозавод?
- Кому же еще? Больше некому.
- Вы что, дурачка разыгрываете? - вскипел Дубровский. - Только что уверенно заявили, что банда Кононенко взорвала водокачку, обстреливает немецкие автомашины, подожгла маслозавод, а теперь виляете. Какие у вас были основания, чтобы утверждать все это?
- Простите, господин Потемкин, не знаю вашего звания. Мне Лидка Смердова говорила, кроме листовок они еще какие-то большие дела делают. Вот я и решил, что они все это понатворили. А я что? Я к вам с честными намерениями... Главное - доложить об услышанном, а там ваша власть, вы и разбирайтесь.
- А имя Кононенко вам известно?
- Это знаю. Григорий Филиппович его зовут. А еще Лидия Смердова говорила, что листовки от Михаила Высочина получила. Этот у них в банде тоже не последний человек.
- Откуда знаете Михаила Высочина?
- Тоже с нами в школе учился.
- Адрес его помните?
- Улица Челюскинцев, дом один.
Дубровский записал в блокнот и этот адрес.
- Хорошо. Это уже немало, - сказал он, вглядываясь в маленькие бегающие глазки Крючкина. - А теперь зарубите себе на носу. Никому про них ни слова. Будете болтать лишнее - можете спугнуть. И тогда ответите головой. О том, что были здесь, у меня, тоже никто не должен знать. С этого дня вы становитесь моим тайным агентом. Придете сюда послезавтра к половине десятого. Я буду вас ждать.
В дверь постучали.
- Теперь идите. - Дубровский поднялся из-за стола и, не подавая руки Крючкину, взял его за талию, проводил до двери. Распахнув ее настежь, он выпустил Крючкина, который чуть не столкнулся с мужчиной, стоявшим за дверью. - Заходите, прошу вас! - предложил он тому.
Высокий, грузный и уже немолодой верзила, едва успевший посторониться, чтобы пропустить Крючкина, продолжал стоять в нерешительности.
- Прошу, прошу! Заходите, господин Золотарев.
Услышав свою фамилию, Александр Золотарев уже увереннее шагнул в комнату. Дубровский сам плотно прикрыл за ним дверь.
- Проходите к столу. Присаживайтесь. Будем знакомы, - сказал он, когда Золотарев опустился на стул. - Меня зовут Леонид Дубровский. Мне поручено работать с вами вместо Александра Потемкина. По указанию шефа Потемкин занимается теперь другим делом. Так что впредь будете встречаться только со мной.
- Очень приятно познакомиться, - густым, сиплым басом проговорил Золотарев.
- Итак, выкладывайте, что у вас там, в Максимовке?
Золотарев оживился:
- Доподлинно установлено, что у Матрены Алдохиной скрывается на чердаке русский солдат-окруженец. Фамилия неизвестна. Кроме того, Кузьмина Ольга сказывала, что ее подруга Кравцова Екатерина состоит в партизанской организации в Первомайке. В этой организации двенадцать подростков. Они расклеивают листовки, написанные от руки.
- Какие листовки? Может быть, это приказы германского командования?
- Не-е. Они, стервецы, Москву слухают. И про то сочиняют листовки.
- Адреса известны?
- А то как же? Кузьмина Ольга Ильинична.
- Отчество необязательно, - перебил его Дубровский.
Золотарев, не обращая внимания на замечание, продолжал:
- Проживает в Первомайке, Высокий поселок, дом двенадцать.
- Так, а Екатерина Кравцова где живет?
- Про то я не ведаю. Надобно Кузьмину допросить по всем правилам. А мне того не положено.
- Хорошо! Вот вам лист чистой бумаги. - Дубровский вырвал его из своего блокнота. - Напишите донесение с указанием адреса Кузьминой и Матрены Алдохиной.
- Это мы враз, это мы можем. Только мне бы карандашик еще.
Дубровский протянул Золотареву ручку. Взяв ее толстыми, заскорузлыми пальцами, тот налег грудью на стол и принялся, посапывая, выводить неровные строчки. Откинувшись на спинку стула, Дубровский исподволь наблюдал за его лицом. И без того морщинистый лоб его сморщился еще больше, нижняя челюсть отвисла. Видно было, с каким трудом дается ему эта писанина.
А Дубровский задумался. Он понимал, что вынужден будет доложить Рунцхаймеру о донесении агента Золотарева, и прекрасно представлял себе, что за этим последует. Вероятнее всего, этой же ночью и в Первомайку, и в Максимовку отправятся автомашины с полицейскими, которые по приказу Рунцхаймера поднимут с кровати Ольгу Кузьмину, а потом и ее подругу Екатерину Кравцову, и если последняя назовет своих товарищей, то и их вытащат из теплых постелей, выволокут на улицу и доставят в Кадиевку к Рунцхаймеру. А этот сопящий над листочком бумаги новоиспеченный "господин" будет безмятежно спать, и, быть может, никакие кошмары не будут мучить его в эту ночь.
"Ничего, придет время - и каждому подлецу будет предъявлен свой счет, - подумал Дубровский. - И Золотарев, и Крючкин получат сполна. - Но, вспомнив Крючкина, он невольно вспомнил и Кононенко, и Лидию Смердову, и Михаила Высочина с улицы Челюскинцев. - Что делать с ними? Ведь, кроме меня, Гаврила Крючкин никому о них не докладывал. И после моего предупреждения побоится сообщать о них кому-либо другому. А что, если рискнуть? Что, если попробовать скрыть эту подпольную патриотическую организацию? Но как? Убить Крючкина? Ведь он теперь мой агент. Могу назначить ему встречу где-нибудь в безлюдном переулке и там прикончить. В крайнем случае объясню, что задержал его, а он пытался бежать. А что, если его подослали ко мне специально? Это тоже не исключено. Рунцхаймер мог пойти на такую хитрость. Внешне оказывает доверие, чтобы усыпить мою бдительность, а сам подсылает своего человека... Ну, а если я ошибаюсь, если Крючкин не подослан, а я, доказывая свою верность, доложу обо всем Рунцхаймеру, что тогда? И Высочин, и Лидия Смердова будут арестованы и расстреляны. Еще неизвестно, сколько жизней потянут они за собой в могилу. Что делать? Рисковать! - неожиданно для самого себя решил Дубровский. - Да-да! Рисковать! Идет великая битва не на жизнь, а на смерть! Сотни тысяч советских людей рискуют жизнью, многие из них погибают! А почему же я должен отсиживаться, чтобы спасти свою? А разве моя жизнь дороже, чем несколько жизней советских патриотов? Но патриоты ли они? Не подставные ли это люди? Надо проверить, надо выяснить... И чем скорее, тем лучше..."
- Вот. Я уже написал, - перебил его мысли Золотарев.
Он пододвинул исписанный лист бумаги к Дубровскому и уставился на него своими белесыми глазами.
- Хорошо! От имени германского командования благодарю за усердие. А теперь постарайтесь побывать у ваших знакомых в Кадиевке, поговорите с ними о жизни. Попробуйте выведать, что им известно про взрыв водокачки, про пожар на маслозаводе. Земля слухами полнится. Быть может, кто-нибудь из них осведомлен, чьих рук это дело. И учтите, это задание самого шефа. Встретимся здесь послезавтра в это же время.
- Я постараюсь... Я похожу, погутарю...
- Вы разве украинец?
- Не, я русский. А что?
- Ничего. Просто я обратил внимание, как вы украинские слова употребляете.
- Так то ж просто. На Донбассе много хохлов живе, да и Украина под боком.
- Я так и понял. Спасибо за донесение. До следующей встречи.
Вслед за Дубровским поднялся со стула и Золотарев. Попрощавшись, он грузной походкой пошел к двери и, не оборачиваясь, исчез за ней. Дубровский подождал, пока его шаги не затихли в отдалении, а потом и сам вышел из комнаты.
Когда он очутился на улице, солнце стояло уже в зените. Было нестерпимо жарко.
Всю дорогу до ГФП Дубровский думал о донесении Крючкина. Уже подходя к воротам, он решил проверить Высочина. "Улица Челюскинцев, дом один. Сегодня же вечером, после свидания с Алевтиной, отправлюсь по этому адресу и попытаюсь выяснить, что это за личность". С этой мыслью он толкнул калитку, отдал честь часовому и направился к Рунцхаймеру.
Из деревянного гаража доносились душераздирающие крики женщины. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать эти жуткие вопли, чуть приглушенные шумом работающего автомобильного мотора. Возле закрытых ворот гаража стоял грузовик, водитель которого, видимо по приказу старшего начальника, жал на акселератор всякий раз, когда раздавался пронзительный крик женщины.
Дубровский уже подошел к порогу в сени, за которыми была дверь кабинета Рунцхаймера, когда из гаража выбежал Потемкин. На его руке висела резиновая плетка. Внезапно голос женщины будто бы надорвался, начал стихать, переходя в чуть слышные стоны. Затих рев мотора. И отчетливо послышалась брань, с которой набросился Потемкин на водителя грузовика.
Белобрысый солдат оторопело моргал глазами, понимая, что провинился лишь тем, что недостаточно жал на педаль акселератора. Все это происходило в каких-нибудь двадцати пяти - тридцати метрах от Дубровского. Потемкин высказал все, что думал о водителе грузовика, повернулся, чтобы возвратиться в гараж, и в этот момент увидел его.
- Чего стоишь? Иди к нам! - крикнул он.
- Нет. Я должен идти к Рунцхаймеру.
- А Рунцхаймер здесь, в гараже.
- Тогда я подожду.
- Ну, как знаешь. А у нас тут интересная бабенка.
- Кто такая?
- Учительница. На связи была у подпольного секретаря, - сказал Потемкин, направляясь обратно в гараж.
Дубровский продолжал стоять, щурясь от солнечного света. Через мгновение из гаража вновь донеслись вопли и крики женщины. И вновь взревел дизельный мотор грузовика.
- И что ироды делают! - услышал Дубровский за своей спиной.
Он обернулся. На пороге стояла Марфа Ивановна.
- Здравствуйте, - сказал Дубровский.
- День добрый!
- Как ваша дочь?
Марфа Ивановна безнадежно махнула рукой:
- Оленька с перепугу под кровать забралась. Никак ее оттуда не могу дозваться. По-честному сказать, у меня у самой-то ноги дрожат. Ведь так и до смерти забить можно.
Дубровский глубоко вздохнул. Что мог он ответить этой исстрадавшейся женщине? Он и сам был подавлен тем, что творилось сейчас в гараже.
- Это все Алекс, Алекс, - причитала Марфа Ивановна. - Рунцхаймер сам не посмел бы так. А это Алекс, Алекс... Теперь опять он заставит меня отмывать кровь с его плетки.
- Ну, прошу вас, успокойтесь. - Дубровский подошел к ней и, чтобы отвлечь ее от тяжелых дум, спросил: - Марфа Ивановна, а вы Михаила Высочина не знаете?
- Как же не знать! В начале улицы Челюскинцев дом их стоит.
- Что за человек этот Михаил Высочин?
Она подняла свое заплаканное лицо. В ее взгляде было столько невысказанной тоски, столько грусти, и вместе с тем Дубровский уловил какую-то настороженность. Казалось, она все еще сомневается в его искренности. И чтобы растопить последнюю льдинку недоверия к себе, он сказал:
- Поверьте, Марфа Ивановна, я не сделаю этому человеку никакого зла. Напротив, я желаю ему только добра, если он его заслуживает. Но мне важно, очень важно знать, что он собой представляет. Вот почему я спрашиваю вас о нем. И если вы его действительно знаете, расскажите. Вы даже не представляете, как мне это необходимо.
- Ладно. Расскажу. Я и мать их знала. Славная была женщина. Я ее хорошо помню. Ведь я с ее дочерью, Марией, с сестрой Михаила Высочина, дружила. Помню, кавалеры все путали, кто из нас Марфа, а кто Мария. В семье у них часто бывала, поэтому и Михаила хорошо знаю. Года за три до начала войны закончил горный техникум, работал на шахте электрослесарем.
А подружка моя, Мария Высочина, вышла замуж за Василия Иванова. Был у нас такой. Работал в горкоме партии. Орготделом заведовал. Статный был мужчина. Да и Мария была хороша. Что фигура, что внешность. Заметная была девка. Когда немцы подходить стали, она с ребенком эвакуировалась. Теперь и не знаю где. А муж ее, Василий Иванов, остался. Только на погибель свою остался. Люди сказывали, что специально в городе оставили, для особой работы. Правда, сделать он ничего, не успел. Как немцы пришли, так дня через три-четыре его и арестовали. Теперь тоже не знаю, что с ним.
- Скажите, Марфа Ивановна, а его не мог выдать Михаил Высочин?
- Не-ет. Что вы, Михаил и Василий Иванов в большой дружбе были. К тому же родственники. Как-никак муж сестры. Не стал бы Михаил его выдавать, не такой он человек.
- А вы давно Михаила Высочина видели?
- Я к ним теперь не хожу. Так, иногда на улице разве встретимся. Поздороваемся - и в разные стороны. Сторонятся они меня. Обижаются, что у немцев работаю.
- Сам-то он что, не работает?
- Работает. Только на шахте он, а я вроде при штабе. Разное это дело.
- Спасибо вам превеликое, Марфа Ивановна. А за Михаила Высочина не беспокойтесь, я ему зла не сделаю.
- И вам за душевность вашу спасибо. Как брату родному, я вам доверилась. А почему - и сама не знаю... Глаза у вас добрые, видно поэтому.
Дубровский окончательно решил скрыть от Рунцхаймера сообщение о подпольной группе Кононенко, хотя бы до той поры, пока сам не переговорит с Михаилом Высочиным.
9
Во второй половине дня Рунцхаймера вызвали в штаб ГФП-721 к полицайкомиссару Майснеру. Шеф полевой фельджандармерии 6-й немецкой армии назначил на девятнадцать часов совещание всех руководителей внешних команд ГФП-721, на котором должен был выступить лейтенант Вилли Брандт, возглавлявший внешнюю команду в Таганроге.
- Ну и счастливчик же этот Вилли, - размышлял Рунцхаймер. - За каких-нибудь три дня выловил в Таганроге огромную партизанскую банду и теперь, конечно, будет поучать всех, как надо работать. А полицайкомиссар Майснер - этот лысый боров - будет ставить его в пример, будет разглагольствовать о долге и чести, о любви к фюреру и фатерланду. Без сомнения, он припомнит мне и взорванную водокачку, и сожженный маслозавод, и погибшего доктора Месса. Придется молча выслушивать его нарекания. А впрочем, и у меня есть, что сказать... Эта учительница и секретарь подпольного обкома в моих руках. К тому же, по донесению агента Золотарева, сегодня ночью мои люди возьмут эту банду в Первомайке. Хотя в ней всего несколько человек, но и это работа. Первомайка не Таганрог. Откуда там наберется больше? А почему бы и нет?
Рунцхаймер вызвал к себе следователя Вальтера Митке, которому поручил ночную операцию по аресту подпольной группы в Первомайке, и приказал:
- Вы там не церемоньтесь. И Кузьмину, и Кравцову допросите на месте. Вытяните из них адреса остальных бандитов. Арестуйте всех, кого они назовут. Арестованных доставите сюда, в гараж. Завтра я сам буду с ними разбираться. Эту операцию я целиком возлагаю на вас.
- Будет исполнено, господин фельдполицайсекретарь! Я просил бы вашего разрешения взять с собой Карла Диля. Он мастер быстрых допросов и мог бы быть мне полезен.
- Карл Диль заступает сегодня дежурить по команде. А с вами поедет Рудольф Монцарт и Алекс. Кроме того, по моему распоряжению начальник русской вспомогательной полиции выделит для вас шесть полицейских. Этого вполне достаточно.
- Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь!
Рунцхаймер с улыбкой посмотрел на тонкий, с горбинкой, нос Вальтера Митке, на его рыжеватые усики а-ля Гитлер, на длинные, почти по самые скулы, бакенбарды и подумал: "Этот хлыщ должен нравиться женщинам. Впрочем, бакенбарды нынче не в моде".
- Можете идти. Желаю успеха, - благосклонно сказал он и подумал, что точно такие же усики носит и полицайкомиссар Майснер.
Улыбка мгновенно исчезла с лица Рунцхаймера. Он вспомнил о предстоящем совещании, о длинных проповедях шефа и, выпроводив Вальтера Митке, начал собираться в дорогу.
Из окна своей комнаты Дубровский видел, как Рунцхаймер вышел к машине, как шофер услужливо распахнул перед ним дверцу "мерседеса". А через минуту взревел мотор - и автомобиль медленно выехал за ворота.
Чтобы не попадаться на глаза следователям ГФП, которые в самый последний момент могли прихватить его с собой на одну из ночных операций по аресту советских патриотов, Дубровский решил не выходить из комнаты. Он разложил перед собой отпечатанные на машинке статьи для местной газеты, переданные ему Рунцхаймером. Если кто-нибудь из следователей зайдет и попросит его поехать с ним, он сошлется на срочное задание шефа.
Прошло не менее двух часов, пока оба крытых брезентом грузовика, находившиеся в распоряжении ГФП, выехали со двора. Теперь, кроме дежурного унтер-офицера и нескольких солдат охраны, на территории внешней команды никого не осталось. Дубровский собрал со стола разложенные бумаги, надел поверх френча ремень, на котором висела кобура с пистолетом, и отправился в город.
Алевтина встретила его приветливо. Не скрывая радости, рассказала, что достала пачку настоящего чая и собирается угостить его домашним вареньем, которое сохранилось еще с довоенных времен.
Когда мать Алевтины ушла на кухню, Дубровский сказал:
- Аля, у меня к тебе огромная просьба. И ты обязательно должна ее выполнить.
Алевтина вскинула брови, ее длинные ресницы взлетели вверх, в глазах появился лукавый огонек.
- Интересно, какую это просьбу я обязана выполнить?
- Завтра утром ты пойдешь в село Малоивановку и приведешь оттуда одного паренька.
- А далеко ли до этой Малоивановки?
- Километров двадцать - двадцать пять, не больше.
- Туда же без пропуска не пропустят.