Третье письмо Ле Пеллетье.
Морлэ, 27 августа 1729 г.
Любезный мой друг,
Не перестаю радоваться твоим успехам. Какой приятной неожиданностью для меня было известие о том, что твоя женитьба, которая чуть было не расстроилась, - дело решенное и что за невестою дают такое приданое, которое, в купе с твоим наследством, позволит тебе жить безбедно до самой старости. Рад также, что ты не забываешь меня, хотя более в моей помощи не нуждаешься. В наш век человек, который не ленится написать письмо лишь для того, чтобы порадовать старого друга - большая редкость. Что ж, ты - счастливое исключение, которое, тем не менее, подтверждает прискорбное правило. Премило с твоей стороны так трогательно осведомиться о моем здоровье, которое - слава Господу! - постепенно улучшается.
Недели три тому назад мне даже пришлось попутешествовать из Морлэ в Керзервенн и обратно. Поводом для поездки послужила трагическая смерть моего беспутного кузена. Как я уже писал тебе, Ив последнее время неумеренно пил. Богатство не шло ему на пользу, и я готов уже согласиться с Маргаритой, что деньги приходили к нему не по воле Божьей, а по сговору с нечистым.
Помнишь, я предлагал Маргарите уехать из Керзервенн и поселиться у одной дальней родственницы в Пон л Аббе? К моему прискорбию, Маргарита было ухватилась за эту возможность, но ей так и не удалось вырваться на свободу и хотя бы на время спастись от тех мучений, которые ежедневно ожидали ее в Керзервенн. Бедняжка, которой изрядно доставалось от мужа, - а он в пьяном виде все чаще давал волю рукам, не говоря уж о словесных оскорблениях; - была готова бежать из дому на край света, однако Ив не отпустил ее, сказав, что долг жены - быть при муже. Я с ужасом воображаю, какие безобразные сцены устраивал ей Ив! Маргарита обливалась слезами, и единственным ее утешением был младенец, с которым она запиралась в своей комнате, чтобы избежать побоев и грубостей.
Замок Керзервенн, который мой кузен принялся было восстанавливать, превратился в притон: все чаще Ив приводил туда своих друзей, которых, видно, не пускал на порог даже пройдоха Лагадек. Все вместе они пили и сквернословили в той самой комнате с камином, где еще недавно счастливые супруги принимали меня как дорогого гостя. Маргарита содрогалась, когда до нее доносились чудовищные богохульства, раздававшиеся внизу. Она говорила, что заводилой во всей этой компании был тот самый Паоль, причем она видела его сама. Рогов и копыт она не приметила, но все же утверждала, что Паоль был ни кем иным, как дьяволом. Он пил больше всех и не пьянел, а когда играли в карты или кости, он непременно обыгрывал остальных.
Несчастная Маргарита! Если бы ты видел, во что превратилась эта женщина, когда я увидел ее на пепелище в Керзервенн! Я едва узнал ее, так она исхудала и подурнела. А ее душевная болезнь теперь ни у кого уже не вызывает сомнения. Она по-прежнему твердит, что ее муж продал душу дьяволу и что первое, чего потребовал нечистый, было надругательство над Библией, а второе - продажа ему еще не рожденного младенца. Она говорила без умолку, и в словах ее было мало смысла. Она прижимала к себе Клода-Мари и не выпускала его из рук, будто боялась, что в любой момент Паоль с лошадиными копытами явится к ней, чтобы вырвать из ее рук драгоценное чадо. Безумная женщина твердила, что пожар в Керзервенн был карой Божьей, и что Господь своей дланью покарал Ива за все его прегрешения.
Однако доля истины в ее словах есть. Не торопись поднимать меня на смех. Я, конечно, не верю всем этим сказкам, однако человек, отринувший веру, не может не быть пособником дьявола. И большие злодеяния начинаются именно с небрежности и непочтения в малом. Маргарита, лепетавшая обрывки бессмысленных фраз, упомянула о неуважении Ива к Книге, и напомнила мне старинную балладу, которую у нас в Нижней Бретани любой нищий споет тебе за ночлег и миску горячего супа. В ней рассказывается о преступнике, который всю жизнь только и делал, что грабил, убивал и насильничал. Этого одного было достаточно для того, чтобы попасть в Ад. Но Господь смилостивился над ним и поставил условие: если бы родная мать простила сына-душегубца, то душа его смогла бы вознестись на небеса. Мать простила ему и разбой, и убийства, и насилие, но один грех, самый тяжкий из всех, не смогла простить: этот злодей уничтожил ее Библию.
Ив был не самым плохим человеком до тех пор, пока в сердце его не поселилось сомнение. Сомнение, которое породило неверие, которое, в свою очередь, привело к чудовищному святотатству. А человек, который отринул Бога, не может творить добро.
Так думал я, обходя то, что осталось от замка. Осталось, в сущности, не так уж много: все деревянные перекрытия сгорели, крыша обрушилась, одна из стен, самая ветхая, обвалилась, снеся каминную трубу. С тех пор, как случился пожар, постоянно шли дожди, и черные лужи посреди развалин отражали серое небо с голубыми просветами между стремительно несущимися облаками. Между почерневшими стенами я не нашел ничего - только головешки. Каменное здание выгорело изнутри, будто было наполнено отборными сухими дровами. Останки погибших уже убрали - да и что могло остаться от этих несчастных!..
Но что же произошло в Керзервенн? Слуги рассказали мне, что вечером, когда Маргарита вместе с кормилицей отправились пешком в ближайшую церковь на вечернюю мессу, Ив привел домой своих сомнительных друзей. Встретились они у Лагадека и наверняка крепко выпили уже там. Однако, этого им показалось мало, и они решили продолжить пирушку в Керзервенн. Ночь была теплая, но ненастная, начиналась гроза. Проходя мимо перекрестка, подле которого рос дуб, и стояло распятие, они о чем-то крепко поспорили. О чем они спорили, теперь уже не узнает никто. Слуги рассказали мне, что последнее время Паоль часто напоминал Иву о каком-то долге, который тот не спешил отдавать. Поспорив, они затеяли потасовку, причем Паоль ударил Ива так, что тот, отлетев, ударился головой о цоколь распятия. Когда Ива принесли домой, голова у него была в крови, а на распятии утром нашли следы крови, которые не смог смыть даже ночной дождь (впрочем, раскидистый дуб защищал крест и цоколь от дождя). Все это, любезный мой друг, мне рассказали слуги, при этом, конечно же, драка в нехорошем месте у дуба, где пляшут корриганы, вызывала в жителях Керзервенн панический ужас и обрастала такими причудливыми подробностями, что мне оставалось лишь дивиться народной фантазии.
Итак, Ива внесли в дом, где Паоль (а он теперь распоряжался в Керзервенн, как хозяин), приказал отпоить раненого яблочной водкой. Слуги, видя, что начинается очередная оргия, поспешили покинуть замок, так как, во-первых, опасались получить причитавшуюся им долю побоев, а во вторых, надеялись встретить Маргариту у дверей церкви и предупредить о том, какие беспорядки творятся в Керзервенн. Едва они миновали перекресток, как полил дождь, и вспышка молнии озарила замок. Пройдя еще немного, они обернулись, и увидели, как полыхает зарево. Дорога мгновенно раскисла от дождя, и добраться до замка было делом нелегким. Когда двое слуг (третий пошел-таки встречать Маргариту у церкви), добрались, наконец до Керзервенн, замок полыхал как сухое полено. На этом место я прервал их рассказ, ибо одна деталь показалась мне странной: если ты помнишь, когда я гостил в Керзервенн, меня поразила сырость, которая царила во всех помещениях. Я допускаю, что после того, как Ив частично обновил замок, крыша перестала протекать, и внутри дома стало суше. Но не настолько же, чтобы здание сгорело до тла за несколько часов да еще под таким сильным ливнем? Что было причиной пожара? Попадание молнии? Или небрежность в обращении с огнем, которую часто допускают пьяные люди? Но, если верить Маргарите, Паоль никогда не пьянел. Мог ли он допустить, чтобы один из его собутыльников случайно спалил дом Ива? Или речь шла о намеренном поджоге? В этом деле, мой друг, еще много неясного. На пепелище нашли несколько обугленных трупов. В одном из них опознали Ива, в другом - Жоба Керкоза, его приятеля, с которым он пил у Лагадека, в третьем - племянника самого Лагадека, а вот останков Паоля никто не нашел.
Впрочем, не мое это дело - расследовать несчастные случаи. Мне надлежало заняться судьбой Маргариты и юного Клода-Мари. Они остались без жилья и без денег, притом состояние Маргариты требовало постоянного врачебного ухода. Мне предстояло отправить их в Кемпер, где проживала замужняя сестра Маргариты (до моего приезда Маргарите пришлось провести несколько дней на ближайшей ферме). Я написал Ле Гоазью письмо с просьбою помочь Маргарите преодолеть телесные и душевные недуги. Она молода, и я верю, что при надлежащем уходе сможет оправиться ото всех пережитых потрясений. Я с горечью вспоминаю мой первый приезд в Керзервенн, когда эта женщина улыбалась мне, опустив долу свои прелестные голубые глаза, краснея от смущения. Теперь на меня смотрели красные от слез глаза безумной женщины, лицо которой до того исхудало, что тонкая, бледная до синевы кожа обтягивала череп. Поневоле задумался я, как быстро уходит земная красота… Однако при взгляде на младенца сердце мое потеплело. Маленький Клод-Мари, да хранит его Господь, был румян и весел, его синие глаза искрились, он не понимал еще, что в ту страшную ночь он стал наполовину сиротой.
Вместе с Маргаритой, младенцем, и кормилицей, мы сели в мой экипаж и отправились в Кемпер. Дорога, хоть и не самая далекая, оказалась долгой. После вчерашнего ливня дорожное месиво не успело высохнуть, но тут, как назло, снова пошел дождь. Тем не менее, к вечеру мы добрались до Кемпера, и я сдал обеих женщин и мальчика с рук на руки родственникам Маргариты. Мне предложили переночевать тут же, и я с радостью принял это предложение, так как готов был упасть от усталости. Однако, я лег спать в подавленном состоянии духа и долго еще не мог заснуть, размышляя о том, до какой беды способно довести человека неверие. Сам Ив, безусловно, заслуживал такой участи. Одному только Богу ведомо, какие муки он причинял своим близким, да и себе самому, вне всякого сомнения. Он не думал ни о страданиях Маргариты, ни о том, что невинный младенец, рожденный от него же, начинает жизнь в вертепе, а потом останется без отца, без дома и без средств. Да и то сказать, жизнь этому мальчику спасла только набожность Маргариты, которая не поленилась проделать немалый путь с ребенком на руках ради того, чтобы присутствовать на вечерней мессе.
О, как не хотелось бы оканчивать письмо на столь грустной ноте! Однако вряд ли, мой друг, я могу найти в своей памяти что-нибудь веселое. Что ж! Пиши ты, и я порадуюсь за тебя, ибо тебе дано познать те приятные стороны жизни, от которых я отказался ради служения Господу. Что ж, каждому свое, и дай Бог вам обоим пройти свой путь, познав некоторые удовольствия жизни, прежде чем вы успеете вкусить всю ее горечь. Что до приглашения на свадьбу, то я непременно приеду, не беспокойся об этом. Тебе следует лишь заблаговременно оповестить меня о том, на какой день будет назначено венчание. Я еще не так стар, чтобы предпочесть работу над рукописями. хорошему застолью в приятной компании
В ожидании вестей от тебя,
Дом Луи ле Пеллетье.
Несколько минут они сидели молча и смотрели друг на друга.
- Во как! - сказал, наконец, Сашка.
- Да, круто! - выдохнула Дейрдре. Она чувствовала, что с ней происходит что-то странное. Почему-то ей показалось, что они с Сашкой знакомы много лет, чуть ли не с самого детства. Что этот человек за то время, когда они сидели за столом и разбирали письма, сделался ей близким, ближе чем ее собственный бой-френд Найси. И, честно говоря, от такого вот сидения рядышком она получила гораздо больше чувственного удовольствия, чем от вечернего занятия любовью с Димкой. Объяснить этого сама себе Дейрдре не могла.
- Значит, смотри, что у нас получается, - начал рассуждать Сашка, слегка отодвигаясь от стола и потягиваясь; видимо, у него затекла спина. - Мы нашли еще одно письмо, опять какая-то мрачная сказка. Все тот же черт с копытами А про то, куда делась Библия - ни слова. В предыдущем письме было сказано, что рукопись так и будет валяться где-то на чердаке. Так?
Маша кивнула.
- Наверное, именно так она и было, раз ее никто никогда не опубликовал. Но где, на каком чердаке? Этого нигде нет. Я, конечно, буду дальше разгребать архив, может и найду продолжение. Но вряд ли оно будет. Что мы имеем, кроме этих писем? Еще одну легенду, на этот раз рассказанную Пашкой про какого-то Андреаса и вторую Мировую войну.
- Надо связаться с этим Андреасом.
- Разве что… А Пашке морду набить. И пусть вернет мне фамильную ценность, зараза… - Сашка снова откинулся на спинку стула и потянулся так, что кости хрустнули. - Нет, ну какой человек бессовестный оказался… А с Андреасом мы пиво пили давным-давно, это правда. Он мне свой номер, кажется, давал… Где-то я записал… А, ладно, утром найду. Сейчас уже знаешь сколько времени?
- Да, засиделись, пойду-ка я спать… - Дейрдре поежилась, глядя на темный коридор.
- Давай я тебя провожу, что ли? - предложил Сашка.
Дейрдре согласилась, и, нежно взяв ее под локоток, Саша повел ее по темному коридору, открыл дверь спальни, где мирно посапывал Димка, и, слегка коснувшись губами ее щеки, прошептал "Спокойной ночи!". От этих слов и легких прикосновений Дейрдре так обдало жаром, что она даже не ответила и быстро закрыла за собой дверь. Она чувствовала себя так, как будто только что изменила Димке всеми возможными способами. Ну ведь ничего же не произошло, подумаешь, под ручку взял да в щечку чмокнул… Откуда такие ощущения? Она торопливо разделась и нырнула к Димке под бочок. Не просыпаясь, он обнял ее и снова засопел.
18
Утро в доме на Шпалерной снова началось с яичницы. Сашка орудовал у плиты, Маша расставляла тарелки, а Димка смотрел в окно.
- Дождик идет, - глубокомысленно заключил он.
- У нас в Питере такое случается, - заметил Сашка. Несмотря на пропажу книги, он, кажется, был в хорошем настроении. - Мокрый город..
- Я к тому, что гулять будет не очень приятно, - уточнил Димка. - А мы хотели на кораблике по каналам покататься.
- Да, кораблик явно мимо… - посочувствовал Сашка, - в Русский музей сходите.
- Машуня музеи не любит.
- Ну тогда не знаю, - развел руками Сашка.
- Да, придумаем что-нибудь, - махнула рукой Дейрдре.
Они принялись за еду. Маше почему-то не хотелось, чтобы Сашка рассказал Найси о ночной находке. Сашка как чувствовал и завел разговор на ту же тему, но с другого края.
- Я сегодня займусь Пашкой. Попробую для начала по-хорошему. Позвоню ему и по-человечески попрошу отдать книжку. Вряд ли что-то из этого выйдет, но поглядим. Попытка еще совсем не пытка, как говорил товарищ Берия. А потом буду искать этого Андреаса. Хотя бы пойму, что им от меня нужно.
- А это не опасно? - спросил Найси. - Он какой-то… не такой…
Сашка нервно пожал плечами. Было видно, что он сам сомневался в том, насколько разумно ввязываться в эту историю.
Завтракали молча, поэтому успели и все съесть и попить чай-кофе до того момента, пока в коридоре не замаячил Сашкин отец, маявшийся с очередного бодунца. Потом пошли опять к Сашке в комнату. На столе было относительно прибрано, старинные письма были убраны в папку.
- Так, - сказал Сашка. - Я вам дам ключи от квартиры, а сам на целый день уйду. Попробую с Пашкой встретиться, может, он все-таки книжку вернет. Потом мне надо в Университет, там сниму копии с некоторых писем…
Дейрдре почему-то поежилось. Ей было приятно, что Сашка сказал именно так "С некоторых писем". Ей казалось, что теперь их обоих связывает какая-то общая история, о которой Димка не должен знать ничего.
- …Потом - не знаю… Так что смотрите сами. В кино сходите или там что… - он извлек из кучи какого-то барахла связку ключей и кинул их Димке, чтобы то поймал их на лету. Димка не поймал. Ключи плюхнулись на диван.
Сашка взял из той же кучки хлама записную книжку, нервно полистал, нашел телефон Лядова и набрал номер. На том конце провода долго никто не отвечал. Сашкин лоб покрылся гармошкой морщин, но когда из трубки раздался голос пожилой женщины, морщинки разбежались, и Сашка сказал как можно вежливее:
- Елена Петровна, здравствуйте, это Саша Денье. А могу я поговорить с Пашей? А Вы не могли бы его разбудить, у меня очень срочное дело… Понимаете, очень срочное. Скажите Паше, что я нашел ту самую вещь, которую он у меня искал. Да, он знает-знает, о чем речь! Спасибо…
Дейрдре затаила дыхание. Саша молча ждал, пока Елена Петровна растолкает Пашу. Что ж, хорошо, Пашка еще не проснулся и вряд ли сообразит, о чем речь.
- Паш, привет… Да, это я… Слушай Паша, я ночью тут нашел то, что тебя заинтересует… Да, отдам, только ты мне верни книгу, которую ты вчера прихватил. Да, я знаю, ты взял Библию. Вообще я тебя предупреждаю, что больше я тебя в своем доме видеть не хочу. Нет, наша договоренность остается в силе, но домой ко мне больше не приходи. Хватит уже… Да, обиделся!!!! Обиделся, а ты как думал, мне все Божья роса что ли?! К тебе домой? А с какой радости?!… Нет, я буду в Университете, копии снимать буду. Там и встретимся. Да ты обалдел что ли? Нет, я сказал, в Университете… А? А почему? С Андреасом? А где он учится? Так, ясно, на Филфаке… И что? Сегодня? А чего так спешить? Только за деньги. Десять долларов за копию. А я сказал десять. И за копию. Оригинал покажу. Да. Да… Нет… Сегодня же. И вообще ты мне за моральный ущерб должен. Потому что… Я сказал десять, а там пусть этот Андреас сам решает, насколько это нужно ему… Да пошел он! Именно туда. О кей, короче, сегодня в "Восьмерке" в двенадцать. Народу там никого или почти никого в это время. Сядем и поболтаем… А ни фига подобного! Сам такой. Ладно, в двенадцать у входа в "Восьмерку" встретимся. Пока!… Отморозок!
Последнее слово, конечно же, Сашка произнес, уже положив трубку.
- Ну чего он там? - поинтересовался Димка.
- А, - раздосадовано махнул рукой Сашка. - Даже не извинился за книжку, как будто это так вот принято, хватать чужие книги и убегать. Если бы что-то не очень ценное, я бы послал его и больше никогда не разговаривал, но это хочется вернуть Он, зараза, уже разболтал все Андреасу своему, Андреас хочет купить у меня документы. Только фиг я ему подлинники-то отдам! Пойду сейчас, сниму копии и продам ему копии. Обойдется без оригиналов как-нибудь.
Ему было неудобно перед Дейрдре за свою нетипичную для питерца меркантильность, поэтому он добавил:
- А вам так могу копии сделать. Мне просто не хочется Пашке даром их отдавать, потому что он скотина, каких мало.
- Ой, а можно мы с тобой вместе в Восьмерку пойдем? - оживилась Дейрдре. - Все равно нам делать сегодня нечего.