- Из мирской чашки не потчуй, хозяюшка. Сам старовер, свою тарелку вожу, - сказал Поленов, развязывая мешок, где хранились тарелки и чашки его и Тани.
- Ты что, папаша, с луны свалился? - в голосе хозяйки послышалось явное недовольство. - Да мы уж забыть успели, что такое мирская чашка и тарелка!
- Неужто все позабыли? - спросил Поленов и поморщился.
- А что помнить-то?
- Да мало ли что? Обычай-то у нас длинный: кажись, с Петра идет, - сказал Никита Иванович, стараясь выговаривать слова с деревенской интонацией.
- Вот уж и обычай! - укоризненно проговорила женщина. - Волосы "под горшок" стричь, к бороде ни ножницами, ни бритвой не прикасаться!
- А чем все это плохо? - отстаивал староверские привычки Никита Иванович.
- Да тем, что вы, мужики-староверы, раньше на медведей походили! - рассердилась женщина. - Ей богу, гражданин, вы такое говорите, как будто и на самом деле с луны упали!
- С луны не с луны, а из ссылки возвращаюсь, потому многого и не знаю и дивлюсь этому, хозяюшка!
- Где же вы были?
- Кулаки мы. Вот немцы освободили. Теперь с дочкой домой возвращаемся.
- И что же делать собираетесь? Дома-то?
- Дом верну, земельку заберу, скот, плуги, бороны тож. Хозяином опять стану! Хватит, помыкался по белу свету!
- А из какой деревни будете?
- Любцы. Тихая такая деревенька. И дом у меня над речкой. Большой, пятистенный…
- Сожгли ваши Любцы немцы!
- Построить заставлю!
- Кто же строить для вас будет?
- Как это кто? Любецкие мужики! Они меня из Любцов вытурили в тридцать втором, а сейчас пущай строят!
- Вот оно что! - проговорила женщина и отвела глаза в сторону.
Не успел Никита Иванович проронить и слова, как хозяйка, собрав со стола картошку и щи, водворила их на прежнее место в печке, а капусту отнесла в чулан.
- Да от тебя махоркой несет! - сказала она, потягивая носом. - У меня муж настоящий старовер: табачный запах для него хуже смертельного газа. Уходите, гости дорогие, муж у меня с норовом!
"Вот так случай! - думал Поленов. - Плохой из меня получается разведчик!" А Таня, словно угадав его мысли, уже на улице весело проговорила:
- Первый блин, батька, всегда комом выходит.
- Правда, дочка, - согласился Поленов.
А когда они проехали деревню, Никита Иванович обернулся к девушке и, покачав головой, сказал:
- Оказывается, с нашим кулацким происхождением, Танька, далеко не уедешь даже на оккупированной территории!..
2
Соколик шел медленно, вразвалку. Настроение у Поленова портилось. Ему будет очень трудно, об этом он знал и ранее, но, видимо, труднее, чем он предполагал: надо выдавать себя за врага Советской власти и самоотверженно, самозабвенно работать на Советскую власть, целых полгода жить двойной жизнью, иметь два лица и одну душу.
Но кто-то должен выполнять и эту работу…
Люди не рождаются сразу разведчиками, как не рождаются готовые актеры, инженеры, врачи. Их ведут в жизнь знания, опыт, труд и талант. И все же сравнить их с разведчиками нельзя; дело, которое выполнял Поленов, требовало чего-то особенного: природного дара, нюха. Никита Иванович и сам толком не знал, есть ли у него такой нюх.
Из леса полевая дорожка вывела их на широкое прямое шоссе. Пятьсот метров до моста через речку, а за речкой село, разбросавшее дома да избушки на полкилометра. Соколик прибавил шагу; бока его вздрагивали, уздечка звенела - сытый конь задорно крутил головой.
Поленов подъехал к крайнему дому и остановил коня.
- Ты себя больше не выдавай за старовера, - прошептала Таня, - опять в галошу сядешь!
- Цыплята курицу не учат, - огрызнулся Поленов.
- Я бабушку научила грамоте, когда ей было почти девяносто лет. Значит, учат!
- Твоя бабушка редкий оригинал: специально не училась и не умирала, чтобы цыпленка дождаться, - уже добродушно сказал Никита Иванович.
В доме они застали женщину лет под сорок и старуху лет за восемьдесят, маленькую девочку и мальчонку, года на три ее старше. Дети что-то строили из палочек; заметив чужих людей, они прекратили игры.
- Здравствуйте! - Поленов снял шапку. - Погреться можно?
- Почему же нельзя, - ответила молодая женщина. - Тепло у нас пока налогом не облагается.
- Почему "пока"?
Женщина взглянула на него.
- Может, и на трубу налог будет. Сейчас налог устанавливают все кому не лень: староста, бургомистр, полицай!.. Вы-то откуда будете? - спохватилась женщина.
- С торфоразработок вот возвращаемся. Работы там больше нет. И в городе не могли устроиться, - ответ прозвучал искренне, доверительно.
- Нам не сладко, а в городе еще хуже! - женщина сокрушенно вздохнула и подставила Поленову табурет.
Никита Иванович придвинул ногой табурет к Тане, а сам присел на край скамейки у печки.
- Так говорите, много налогов? - продолжал расспрашивать Поленов.
- Могло быть и больше, - женщина болезненно улыбнулась. - За воздух тоже пока не платим. Да и за солнце не берут…
- Барин в крепостное время того не брал, - перебила старуха.
- Вон с гектара пашни подай, говорят, пятьдесят пудов, - сказала молодая.
- А сколь собрали? - спросил Поленов.
- У нас не Украина. Да и на Украине столь не каждый год собирают. Родилось у нас пудов пятьдесят, ну, от горя шестьдесят! Почти все и забирают…
Никита Иванович сочувственно покачал головой.
- С коровы триста пятьдесят литров молока, - изливала свое горе молодуха, - а надоим, дай бог, четыреста. С курицы, говорят, неси двести яиц; найти бы такую курицу, которая несет столько яиц!..
- Наши и по полторы сотни не снесут, - прошамкала старуха, убирая со стола картофельную шелуху.
- А деньгами сколь! По сто рублей с едока, по двести рублей с коровы, по сто рублей за собаку, по десять рублей за кошку. Во всем селе не сыщешь сейчас ни курицы, ни собаки, ни кошки… Позабыли, как и петух по утрам поет!
- Петух не курица, - заметил Никита Иванович, - или и с него яйца?
- А им что? И за него неси двести яиц в год и деньги плати. Дорогим стало для нас "ку-ка-ре-ку".
- Плохо вы живете.
- Живем - хуже и жить нельзя! - оказала молодуха и вяло, безнадежно махнула рукой.
- А кто же собирает: полицаи или старосты?
- Собирают и полицаи, и старосты, а устанавливает немецкий комендант. Есть такой обер Хельман. А у него в помощниках, прости господи, наш, русский.
- Кто же такой? - спросил Поленов.
- Муркин. Теперь голова в Шелонске.
- Муркин?
- Да. Раньше на площади пивом торговал. В засаленном пиджачишке еще ходил, будто беднее его в Шелонске и не было.
- Маскировался. Значит, плохой он для народа?
- Такой - уж худшего и искать не надо, - быстро отозвалась молодуха. - Ему-то простительно: говорят, из бывших он. А вот Калачников Петр Петрович!.. - Она покачала головой. - И тот у немцев теперь. Говорят, у помещика Коха да у самого обера первый гость.
Пришла очередь удивиться Поленову:
- Калачников? И он остался?
- Остался. Говорят, что нарочно. И машину наши к дому подали, а он не поехал. Говорят, что больным прикинулся. А немцы пришли - он их с хлебом-солью…
- Мама, а к нам опять полицаи идут, - сказал, подходя к окну, мальчик.
- Опять нелегкая их несет! - зло проговорила женщина. Она быстро схватила половину круглого хлеба, который только что положила на стол, и упрятала его в шкафчик над умывальником.
Никита Иванович успел моргнуть Тане: начинается!..
3
В дом вошли трое полицаев с зелеными повязками на рукавах и немецкими буквами "RP", что означало "русский полицай".
- Это что за гости? - спросил один из полицаев, вероятно старший, с конопатым лицом и заостренным красноватым носом. - Что за гости, спрашиваю?
- Проезжие, - ответила хозяйка.
- Много тут проезжих по дорогам шляется! - крикнул ей полицай. И к Поленову: - Кто такой? Откуда едешь? Куда?
- Да что ты так часто тараторишь? Дай хоть с духом собраться!
- Я тебе соберусь с духом! - прикрикнул полицай. - Я из тебя последний вышибу!
- Ну? - Поленов с издевкой посмотрел на него.
- Кажи документы! - приказал полицай. - А то у нас недолго: можем быстро направить в могилевскую губернию!
- Эка! Какие права у тебя, а! - в тон ему, грубовато сказал Поленов.
Хозяйка молча, но с нескрываемым интересом наблюдала за всей этой сценой; было видно, что она сочувствует Никите Ивановичу и его дочери.
Поленов неторопливо полез за пазуху, извлек тощий бумажник и, порывшись, достал помятую бумагу. Полицай долго вертел ее, несколько раз перечитал; гримасой скользнула по лицу улыбка.
- Издалека едешь-то? - уже совсем иначе - мягко и не зло - спросил он.
- Издалека. Там, где были, теперь нет! Все кончилось… Вызвал нас большой немецкий начальник и вежливо, не в пример тебе, сказал: "Поезжайте, господин Поленов Никита Иванович, такие люди нам сейчас будут очень нужны!"
- И куда?
- Далеко. Километров сорок за Шелонск.
- А у нас остаться не хочешь?
- Кем?
- Полицаем.
Таня презрительно скривила губы и сказала пренебрежительно, через нос:
- Не соглашайся, батька! Они небось раньше большевикам подпевали. А мы как-никак от большевиков пострадавшие. Соглашайся на начальника полиции - я в хорошем доме жить хочу!
- Начальником полиции, пожалуй, согласен, - серьезным тоном ответил Поленов.
- Начальник полиции у нас есть, - сказал полицай. - Он тоже в тюрьме сидел. Не один раз.
- По политическому?
- Нет, за всякие другие дела.
Полицай козырнул. Никита Иванович так и не понял, на какой лад он приветствовал: на немецкий или на дореволюционный русский. Он вышел за дверь, а вслед за ним покинули комнату и другие полицаи.
Поленов обернулся к хозяйке дома, улыбнулся: мол, смотри, как ловко я их провел! И в этот же момент уловил, что потускневшие было глаза хозяйки наполнены гневом. Ее взгляд говорил лучше слов: "И какой же ты мерзавец!" А что ей можно ответить? Что он никакого отношения не имеет к кулаку Никите Поленову? Женщина ткнулась головой в подушку и заплакала. Произнеся как можно мягче слово "до свидания", Поленов поклонился и вышел из комнаты. Таня последовала за ним.
- Я представляю ее настроение! - сочувственно произнесла Таня. - Приютила, обогрела нас, как людей, все, что думала, сказала, а мы, оказывается, самые последние на свете мерзавцы! Ох, и должность у нас!.. Я бы на ее месте в глаза нам наплевала!
- Ничего, Танька, вот война закончится, приедем мы к бывшей староверке, к этой вот женщине и скажем им так: "Спасибо вам, дорогие! Ваша ненависть в те дни здорово ободряла нас. Какие вы молодцы!"
Они свернули в проулок и опять выехали на полевую дорожку. Поленов осмотрелся по сторонам, обернулся к Тане и тихо заговорил:
- Смотри, что творится на свете, Танюха. Муркин - городской голова! Отец у него каким-то большим начальником в Питере был. Для фашистов проходимцы - сущий клад… Меня не удивляет Муркин: он из бывших. А вот Калачников Петр Петрович… Любой клятвой за него поручился бы, голову бы на плаху положил!..
- Вот и остался бы без головы, батька!
- Это верно.
- А здорово я тебя в начальники полиции чуть было не выдвинула! - оживилась Таня.
- Здорово! Ты у меня просто молодец, Танюха! Ты им дала понять: мы такие отпетые негодяи, что нам мерзавчиками нельзя быть, давай сразу полных мерзавцев!
Поленов подстегнул лошадь.
- Но! - крикнул он. И совсем тихо: - Скоро и тебя, Соколик, из-за нас не пустят в теплый хлев. Из-за таких "мерзавцев", как мы с Танькой, придется тебе ночевать под открытым небом и в дождь, и в холод!..
4
Трое суток уже находился в пути Никита Поленов. Много слез видел он на глазах людей, много страшных рассказов выслушал. Запомнил их Поленов на всю жизнь. Строже стала и Таня; она реже шутила и частенько вздыхала про себя: дела-то куда труднее, чем она предполагала ранее.
К исходу третьих суток они завернули в лес. Чем дальше от дороги, тем глуше, сумрачнее, холоднее. Дорога давно не езженная и не хоженная. Ели нахохлились и навесили над дорогой свои тяжелые сучья.
Даже Соколик ступал неуверенно, точно прощупывал, что находится у него под ногами.
Показалась просека с давно выкорчеванными пнями - ямы успели позарасти травой и папоротником. Поленов повернул лошадь на просеку. Ехать стало труднее: ни колеи, ни следа.
Глушь словно тайга сибирская…
Но и просека не удовлетворила Поленова. Он повернул лошадь вправо; теперь колеса телеги подминали высокий пожелтевший папоротник, ломали сучья у разросшихся кустов можжевельника.
- Приехали, - тихо проговорил Поленов. - Слезай, Танька.
Он распряг лошадь и пустил ее пастись по рыжей, огрубевшей от осенней непогоды траве. Никита Иванович стамеской оторвал доски у задка телеги. Таня подошла к Поленову, наклонилась, не могла скрыть восторга.
- Смотри, батька, совсем не видно, где мы рацию спрятали! - сказала она.
- Загладилось - любо посмотреть! - согласился Поленов.
Он отнял дощечку с задка телеги, извлек миниатюрную рацию и такие же, похожие на спичечные коробки батареи.
- Ну как, дочка, поймаешь? - спросил Никита Иванович, устанавливая рацию на овчине под телегой.
- Знаешь что!.. - обиженно начала Таня и не закончила фразу: сейчас девушка отчетливо поняла, что она уже не простая пассажирка, украшающая легенду разведчика, а очень нужный, полезный, прямо-таки незаменимый помощник.
Но рация не работала. Таня крутила ручки настройки; туго заплетенная косичка девушки наползла на лоб; Таня сбросила платок и сидела с обнаженной головой, хмурясь и шевеля губами.
- А такую рацию вы у себя изучали? - ласково, чтобы не обидеть девушку, спросил Никита Иванович.
Она метнула суровый взгляд и бросила:
- Какие нужно, такие и изучали…
Таня все больше сердилась.
- Думаешь, что все так просто, раз - и готово! Это тебе не гвоздь в подкову заколотить!
- Ладно, ладно, Танюха. Не брюзжи, ты же не старуха какая-нибудь…
- А ты шифруй, открытый текст я передавать не буду! - огрызнулась Таня.
"Зашифровать-то можно, а вот как передать? - Никита Иванович с беспокойством поглядывал на девушку, но вслух вопросы уже не задавал. Думал про себя. - Неужели ничего не получится у Танюшки? Все возможно, и не у таких мастеров иногда промах получается, не дай бог! Что тогда? Кому нужен разведчик, имеющий ценные сведения, передать которые он не может? И главное - ждут там, в штабе, сам полковник сидит у рации… Сейчас, вот в эти минуты…"
Никита Иванович занялся шифровкой. Текст предстояло передать большой, опыта у него не было, нужные слова не отыскивались, составление фразы занимало много времени. Приходилось сокращать уже написанное, безжалостно вычеркивать свои выводы, не щадить и факты. А жаль: надо выбрасывать выстраданное и пережитое… И вдруг:
- Ти-ти-та-та-та!..
Таня ответила:
- Та-та-ти-ти-ти!
"Морзянка" пищала непрерывно, словно обрадовалась, что освободили ее звонкий и чистый голосок.
- "Орел" слушает, - холодно, равнодушно произнесла Таня. - У аппарата Тридцать третий!
- Передавай: говорит "Сокол"!
- Это я передала.
- У аппарата Пятнадцатый!
- И это передала.
Таня явно "мстила" своему батьке - она даже не смотрела на него.
- Вот, Танюша, шифровка. Передавай пока, я еще не закончил.
"Морзянка" трещала без умолку. В эфир летели цифры; они, эти цифры, несли и боль народную, и его ненависть, и его мольбу: да освобождайте же поскорее!.. Там, в штабе фронта, цифры превратятся в слова, заговорят языком убедительных, хватающих за душу примеров.
Таня работала ключом быстро, Никита Иванович едва успел закончить шифрование.
- Все, - сказал он, передавая последнюю группу знаков.
"Морзянка" запищала часто-часто. Таня торопливо писала цифры, а Поленов расшифровывал их:
- Спасибо за первые сведения. Следуйте в квадрат 2762. Уточните пропускную способность станции, что идет на фронт и с фронта, направляются ли в действующие части зимние вещи и какие именно? Берегите себя. Ни пуха ни пера!
- Значит, на Низовую, - озабоченно проговорил Никита Иванович, - там дела будут посложнее.
- Зато интереснее! - быстро ответила Таня. - Мы теперь будем почти воевать. Это хорошо, батька!