Ольвару я нагородил столько лжи, сколько, как я думал, могло сойти мне с рук, когда мои люди примутся чесать языками. Под конец моего рассказа он стряхнул пену с усов, кивком попросил наполнить чашу снова и улыбнулся:
- Быть может, Скарпхеддин поможет вам, а вы ему.
- И с какой стати? - спросил я, и тут кто-то постучал по моему плечу. Я вскинул голову и увидел девушку с кувшином, полным пива. Она подошла налить мне по новой, бледная кожа, алые губы, румянец на щеках, длинные светлые косы. Такой не следует долго сидеть на здешней жаре.
Ее улыбка была ярче солнца, глаза как миндаль. Я таращился на нее, пока девушка не начала проявлять нетерпение.
- Если не подхватишь челюсть, пиво выльется. - С этими словами она ушла.
Ольвар нахмурился.
- Свала - фостри ярла, из чужих краев. Она еще молодая и дерзкая, вечно себе на уме.
Больше ничего сказано не было, и я наблюдал, как другие женщины наливают пиво, предлагают хлеб из огромных корзин, северные женщины, в сорочках тонкой вышивки и головных уборах, позвякивая ключами и ножницами. И девушки тоже, как Свала, с непокрытыми головами - волосы убраны в косы.
Побратимы ухмылялись, краснели, покорно склоняли головы, когда их упрекали, что волосы и бороды нестрижены, а одежда нуждается в чистке и починке. И это те же мужчины, что гонялись за истошно вопившими сарацинскими женщинами в пыли Като Лефкары и овладевали теми прямо на улице.
Ольвар поведал, что Скарпхеддину нужны новые люди, ибо многие погибли в стычках с арабами. Он прибавил, что потолкует с ярлом и отведет нас к нему.
Я заметил брата Иоанна. Перехватив мой взгляд, монах присел рядом.
- У нас есть раненые, - сказал он Ольвару. - Найдется, кому помочь?
Ольвар улыбнулся и кивнул.
- Чары Торхаллы никому не превзойти, - похвастался он. Брат Иоанн нахмурился, и, вдруг сообразив, что говорит со священником Христа, Ольвар побледнел и попятился. - Конечно, есть и римские священники.
- Я имел в виду целителя, - промолвил брат Иоанн сурово.
Ольвар пожал плечами.
- Это к грекам, у них есть хирургеоны, некоторые даже мусульмане. Будучи добрыми христианами, большинство из нас с ними не якшаются.
Брат Иоанн встал и пошел прочь, недовольно качая головой. Ольвар явно смутился, но потом оживился и предложил отвести меня к Скарпхеддину. Мы с Финном и братом Иоанном договорились, что Козленка осмотрит лекарь, а затем я пригласил с собой Радослава и Сигвата. Другим, я решил, лучше оставаться на берегу.
Дождило, но уже было тепло и становилось того теплее, когда мы тронулись в путь, вместе с целым шествием женщин, девушек и мужчин, несущих большие корзины, по-прежнему полные хлеба. Ольвар сказал, что так они поступают каждый день, их обязанность кормить войско.
Кроме того, он рассказал нам кое-что полезное о серкландцах.
- Они поклоняются пророку Магомету, - сказал он, - и каждому мужчине разрешено иметь четырех жен, если он в состоянии их обеспечить.
- Четыре женщины - это для меня, - хмыкнул Финн, - после такого-то похода.
- Служители Магомета, - уточнил Ольвар, - не пьют ни вина, ни пива, ни меда.
Квасир засмеялся, откинув голову, и другие присоединились к нему, ибо лицо Финна выражало всю глубину его душевных метаний: что важнее после морского перехода - женщины или выпивка.
Ольвар, смеясь, добавил:
- Я-то уверен, что древние боги не властны на этой земле, боги серкландцев и христиан тут сильнее. У серкландцев один бог, они называют его Аллахом. Христиане и иудеи тоже верят в единого бога, что сбивает с толку.
Я не сдержался и сказал ему и всем, кто меня слышал, что Всеотец повелевает этим миром, самыми глухими его уголками. Ольвару хватило совести покраснеть.
Суша покачивалась под ногами, как всегда бывает после морского плавания, и я то и дело спотыкался, но, по счастью, ни разу не упал, покуда мы шагали по каменистой пустоши с редким кустарником, над которой витал тяжелый запах прибитой дождем пыли. Отойдя совсем недалеко от берега, я уже заскучал по соленому морскому ветру. На гребне холма над селением я остановился и оглянулся, рассчитывая увидеть "Сохатого", но тот затерялся в скопище мачт.
Стало заметно жарче, хотя солнце едва проглядывало сквозь дымку, будто плескалось в рассоле, и мы вспотели в наших кожаных сапогах и шерстяных одеждах, вышагивая по пыльной зеленой местности, вдоль дороги, по которой в обе стороны двигались ослы, волы, повозки, люди в свободных балахонах до пят и солдаты в железе и коже.
Солнце начало клониться к дальнему окоему, когда мы наконец достигли вершины последнего холма перед Антиохией и увидели этот город. Скорее драгоценность из реликвария в лучах закатного солнца, или затейливое яство из тех, что продают в Миклагарде, сласть из сахара, красоту которой оттеняли черные горбатые холмы вдалеке и зеленые с золотом поля и пастбища внизу.
Когда мы добрались до моста через реку и главных городских ворот, очарование исчезло, на белых стенах проступили хорошо мне знакомые черные пятна ожогов. Запряженные волами повозки и ослы вереницей тянулись нам навстречу, а несколько курганов неподалеку обозначали братские могилы - верно, могилы врагов, так как их вершины были пусты: ни часовни, ни просто креста.
Стан северян располагался у реки, там, где стоял прежде храм мусульман, называемый мечетью. Стратегос передал эту землю Скарпхеддину во временное владение, но Скарпхеддин не был глупцом: я увидел повсюду вокруг развалин мечети пестрые палатки, из полотна полосатых парусов, явно напоминавшие ярлу о том, что он потерял.
Он знал, что не все мусульмане враждебны, и не хотел оскорбить тех, кто еще оставался в Антиохии, осквернением их святыни; однако никто не догадался бы, сколь хитроумен этот ярл, увидев впервые бывшего правителя Ракнехаугена в Норвегии.
Меня привели в его шатер, где он сидел на высоком месте, по бокам высились гордые носы драккаров. Некогда он был могущественным человеком, но ростом не отличался. А ныне и вовсе превратился в тонконогий бочонок пива, одетый в платье цвета моря в ясный день, и в его волосах седины было больше, чем рыжего.
Золото блеснуло у него на груди и руках, браслеты позвякивали на запястьях и лодыжках (ярл был бос). Он подался вперед, и Ольвар зашептал ему на ухо.
Затем ярл поднял голову, слегка нахмурясь, и погладил свою длинную рыже-золотистую бороду, заплетенную во множество косичек и перевитую серебром.
- Ты молод, - сказал он, опершись локтем на колено и подперев ладонью подбородок. - Моложе, чем я думал, ведь я слыхал о вашем Братстве. Я считал, что вас ведет Эйнар Черный, а к нему присоединился юный Бальдр, сразивший белого медведя. Похоже, юный Бальдр не просто присоединился, а стоит во главе.
Если он слыхал о нас, то может знать и о кладе Атли; у меня засвербело под лопаткой. Я словно наяву ощущал алчность, сочащуюся из него слизью, но сглотнул комок в горле и вежливо наклонил голову.
- Я и вправду убил медведя, - ответил я, - а кличут меня Ормом. Это Сигват Хитрый и Радослав по прозвищу Щука.
Из-за спины Скарпхеддина вдруг раздалось шипение, и мне на миг почудилось, что он громко пустил ветры. Но потом я понял, что шипит женщина, и Скарпхеддин повернулся к ней вполоборота, когда она выступила из сумрака на свет.
Моя кожа покрылась мурашками. Она была старой, эта женщина, но ходила простоволосой, и неряшливые седые пряди падали ей на плечи. Платье цвета синих сумерек, по обычаю дальнего Севера, пояс, перехлестнутый, как у мужчин, и увешанный всевозможными предметами - кошелями на шнурах, черепами мелких животных, хвостовой костью змеи. Шею обвивали янтарные бусинки, крупные, как яйца чаек.
Плащ из кошачьих шкур, наброшенный на покатые плечи, выдавал ее занятие, да и магия сейд прямо-таки истекала из нее, так что волоски на моих руках встали дыбом, словно в бурю. Я начертал в воздухе оберег против зла, прежде чем успел спохватиться, а она хрипло рассмеялась - будто собака пролаяла.
- Ты же не боишься этой вельвы, Орм Убийца Медведя?
Мой язык словно прилип к небу. Меня спас Сигват, который вежливо приветствовал старуху, словно обычную женщину.
- Бояться нечего, покуда я здесь, - негромко произнес он, и Скарпхеддин усмехнулся, когда старуха нахмурилась; оба они поглядывали на воронов на плечах Сигвата - побратим теперь все время таскал птиц с собой. Я к ним давно привык, но теперь вдруг увидел их чужими глазами и понял, что они выдают в Сигвате настоящего чародея, владеющего сейд; потому-то прочие побратимы одновременно относились к нему с уважением и косились с опаской - мужчина, знакомый с сейд, всегда внушает страх.
- Ну, Торхалла, - проговорил Скарпхеддин, - кажется, об Убийце Медведя есть кому позаботиться. А вот это, - прибавил он, указывая на татуировку Радослава, - полезный знак, насколько я разбираюсь.
Славянин усмехнулся.
- Твоя ведьма против меня бессильна, - сказал он. - Я человек Перуна, и его длань простерта надо мной.
Торхалла зашипела, как кошка, и сложила пальцы в щепоть.
- Ну, ну, старуха, - осадил ее Скарпхеддин с напускной строгостью, - угомонись-ка. Это наши гости. - Когда старуха снова скрылась в тени, он развел руками. - Прости мою мать. Она цепляется за древние порядки, а тут слишком многие из моих людей приняли Христа.
Его мать. Моя жалость к Скарпхеддину удвоилась. Изгнанник, чахнущий в чужой земле, и, как горькая отрыжка от гнилого мяса, такая вот мать, настоящая spaekona. Сигват позднее признался: будь у него такая мать, он бы давно ее прикончил, как причину всех бед.
Пошел достаточно откровенный разговор. Скарпхеддин хотел, чтобы мы примкнули к нему, не только потому, что он слышал о наших умениях, но и потому, что узнал о кладе. Я сказал, что мы приняли Христа и идем в Йорсалир, а с нами священник Христа. Он кивнул и нахмурился. Теперь алчность сочилась из него потом.
- Я сам храню верность асам, - поведал он с улыбкой, - и все же окажу помощь своим сородичам. Если ты вложишь свою руку в мою, естественно, я буду просто обязан помочь.
Я поблагодарил его, но сказал, что не хочу новых клятв, мне достаточно клятвы побратимов. Он снова нахмурился. Я не стал говорить о клятве Одина, пусть думает, что нас связала клятва Белому Христу. Я добавил, что рад воспользоваться его радушием и, когда наша цель будет достигнута, не премину вернуться. Если же он готов предложить справедливую цену на наши мечи, как поступил с ним самим василевс Миклагарда, это совсем другое дело и тут есть что обсуждать.
Он оживился: ему явно понравилось сравнение с василевсом, и потому он не стал торговаться, к моему облегчению. Это означало, что моих людей станут кормить и поить, покуда мы разузнаем необходимое - где Старкад и наши оставшиеся на Кипре товарищи, - и нам не придется поступать на службу к этому обреченному ярлу.
Скарпхеддин сказал, что мои люди могут разместиться в палатках его дружины и прочих северян. Я заметил подвох и ловко его обогнул, сказал, что мои люди предпочтут остаться на своем корабле, который так долго был их домом; еще не хватало, чтобы нас разделили поодиночке. Эйнар мог бы гордиться мной.
После этого мы пили пиво из рогов у двух больших огненных ям и пировали, а скальд превозносил отвагу и предвидение Скарпхеддина, его доблесть и силу, и эти хвалы встречали ревом одобрения мужчины с блестящими от жира лицами и кусками жареного мяса в руках. Краснолицые, громогласные, они провозгласили Скарпхеддина величайшим кольцедарителем среди ступавших на землю, а румяные женщины не уставали наполнять рога заново.
Мне достался Торвальд, один из дружинников Скарпхеддина, темноволосый и суровый, он пил из общего рога молча, а я весь вечер высматривал девушку по имени Свала, так что мы почти не говорили между собой.
На следующий день, мутноглазый и с больной головой, я спустился к реке вместе с Радославом и, дрожа от утренней свежести, стал смывать пиво и жир. Когда я выпрямился, стряхивая с себя воду, как пес, она стояла на берегу, подбоченясь, с кривой усмешкой на губах. Я понял, что на мне нет ничего, кроме исподнего.
- Задница Одина! - взревел Радослав, выныривая и отфыркиваясь, точно тюлень. - Так-то всяко лучше… Ой, я тебя не заметил.
Ухмыляясь, он нагишом выбрался из реки и встал, чтобы обсохла кожа, а Свала только приподняла бровь и больше ничем не выдала своих чувств. Она была немногим старше меня - на год, от силы на два.
- Ты меньше, чем выглядишь, - язвительно бросила она Радославу. - Может, тебе стоит сделать татуировку пониже?
Радослав усмехнулся.
- Это от холода, девочка. У меня все вырастет, как деревце из-под снега, от тепла любящей руки.
Она фыркнула.
- Твоей собственной наверняка.
Она мне нравилась - и улыбалась.
- Я пришла сказать, что ваш священник, брат Иоанн, и человек с лицом как у только что выхолощенного коня ищут вас. Просили передать, что Козленок в надежных руках. Это тот мальчик, которого отнесли к греческим хирургеонам?
Я кивнул, натягивая штаны; интересно, осмелилась бы она сказать то же самое Финну в лицо? В конце концов, когда она грустно улыбнулась, сочувствуя Козленку, я решил, что с нее станется.
- Он сильно ранен? - спросила девушка.
Я рассказал, что произошло на Кипре - опустив упоминание о том, что привело нас туда, - и ее глаза расширились. Мне подумалось, что ее взгляд сделался нежнее, но, наверное, я поторопился с выводами.
- Спасибо, что известила, - сказал я вежливо. - Ты не знаешь, где Ольвар? Я хотел бы пойти в город, нам понадобится провожатый.
Она наморщила нос.
- Вам не нужен Ольвар. Я сама вас провожу.
- А твоя мать против не будет? - спросил Радослав. - С двумя красавцами, охочими до любви, - это же безрассудство.
Свала оглядела его с головы до ног и озорно усмехнулась.
- Мать моя, увы, умерла, но доживи она до того, чтоб увидеть двух мужиков, которых ты описал, она бы меня одобрила. Вот только я пока вижу разве что мужчину с клином между бровей и юнца.
Я ощутил обиду, а Радослав запрокинул голову и громко расхохотался; потом и я сам присоединился к нему, и мы втроем пошли искать брата Иоанна и Финна, чтобы отправиться в город.
Это, пусть даже мы всегда склонны приукрашивать прошлое, был последний по-настоящему беспечальный промежуток моей жизни.
7
Козленок лежал под чистой накидкой на тюфяке в тенистом помещении, двери которой были увиты виноградной лозой. Его поместили в самом конце широкого коридора; здесь было так тихо, что мы поневоле понижали голос, а шорох голубиных крыльев звучал как раскат грома.
Как поведал один из греков в красных рубахах, прежде тут арабские лекари - он назвал их saydalani - смешивали свои эликсиры, и потому в здании до сих пор едко пахло пряностями. Некоторые мы узнали, другие, вроде мускуса, тамаринда, гвоздики и резкого аконита, - это подсказал брат Иоанн - были для большинства из нас в новинку.
Теперь здесь войсковые хирургеоны лечили раненых; один из этих кровопускателей пристально оглядел нас, прежде чем скрепя сердце позволил навестить Козленка - с условием, что мы не станем трогать его рану или что-нибудь еще.
Брат Иоанн спросил, как лечат нашего мальчика, и хирургеон, седовласый человек с морщинистой кожей, ответил, что поставил трубку, чтобы в ране не скапливалась лишняя жидкость, а так мальчик исцелится сам, если дать ему время и не тревожить.
- Что за чушь! - возмущенно воскликнул священник. - Вы его убиваете, а не лечите!
Хирургеон окинул монаха суровым взглядом, явно отметив драные штаны с рубахой и растрепанные волосы и бороду.
- Я читал "Tegni" Галена и афоризмы Гиппократа, - сказал он. - И изучал "Liber Febris" Исаака Иудея. А ты?
Брат Иоанн моргнул и нахмурился.
- Я вытаскивал из него стрелу.
Хирургеон кивнул, потом улыбнулся.
- Вырезать мало, надо еще вылечить. Языческие молитвы и песнопения не годятся для исцеления. В следующий раз отчисти нож или накали на огне. Если хотите, чтобы ваш мальчишка выжил, позвольте мне о нем позаботиться по-моему.
Брат Иоанн стушевался, бормоча что-то себе под нос, и мы вошли в тенистое помещение, где сидели и болтали солдаты, очевидно шедшие на поправку. Они посмотрели на нас, замахали Свале, а та просто усмехнулась в ответ.
Козленок спал, его дыхание уже не сопровождалось хрипом, и пусть прикрытые веки казались двумя большими синяками, он выглядел куда здоровее прежнего.
Мы потолковали с солдатами, рассчитывая, что мальчик проснется, но нам не повезло. Зато мы узнали, как войско Великого Города столкнулось с многочисленной толпой пеших и конных арабов, намеренной отстоять Антиохию. Сражение было недолгим, но яростным.
Армянский лучник по имени Зиф, с ногой на перевязи, сказал, что уже второй раз занимает Антиохию и что нынешняя война вроде бы десятая по счету между Великим Городом и арабами. Хамданиды из Мосула и Алеппо всегда ухитряются отбить Антиохию.
- Красные Сапоги намерен сохранить ее за собой на сей раз, - прибавил Зиф, - он прослышал, что старый Саиф аль-Даул захворал, а это вожак Хамданидов, человек, который двадцать лет гонял римлян из Великого Города, мать его за ногу.
Других новостей не было, я порадовался и этим, но слушал краем уха, покуда брат Иоанн переводил Финну. Яйца шелкопрядов в этом городе сулили неприятности, и я намеревался исчезнуть, как только Козленок оправится, - или раньше, если мы узнаем, что нам требуется; в этом случае надо будет оставить серебра лекарям, чтобы о мальчике заботились и дальше.
Чтобы избавиться от шелкопрядов и спасти нас всех, их следовало продать Старкаду или убить его, а потом отвезти яйца василевсу в Великий Город; уж император-то не втянут в эти заговоры. В любом случае проще гору срыть деревянной ложкой.
Мы сидели и пили набид, напиток из смоквы и размоченного в воде изюма. Зиф упорно добавлял "мать его за ногу" после каждой фразы.
Суть того, что он рассказал, была такова: когда серкландское войско бежало, город сдался, а пятна, которые мы видели на стенах, остались от попадания горшков с греческим огнем; ими стреляли из больших метателей, называемых онаграми, то есть дикими ослами. Я видел эти машины под Саркелом, наблюдал, как они подскакивают при каждом выстреле, а те, кто их снаряжал, прячутся в укрытие. Вот уж точно дикие ослы.
- Мы присмотрим за мальчонкой, - пообещал Зиф, когда мы собрались уходить, а Козленок так и не проснулся. - Сейчас ему тяжело, но даже так он сражается, как воин. Чтоб сдох тот, кто его подстрелил, мать его за ногу.
Мы ушли, а снаружи Финн стукнул кулаком по ладони.
- Однажды я встречу Старкада лицом к лицу, - поклялся он. - И отплачу ему за все.
- Мать его за ногу! - хором закончили мы и со смехом пошли гулять по городу.
Впятером мы бродили по широким, вымощенным камнями улицам с высокими колоннами, которые поддерживали виноградные лозы, укрывавшие прохожих от жаркого солнца. В тот день было облачно и сыро, но все равно жарко; мы миновали базилику и здание, которое Свала назвала дворцом, из желтого и розового мрамора. Нам попадались на глаза и другие люди Скарпхеддина, в основном молодые парни-дружинники, чванливо шествовавшие с ладонями на рукоятях мечей.