Роман "Подземный гром" Джека Линдсея рассказывает о жизни Рима в годы Нерона.
Содержание:
Катарине Сусанне Причард 1
Часть первая - Приезд в Рим 1
Часть вторая - Дальнейшие сплетения 29
Часть третья - Очные ставки 65
Часть четвертая - В глубинах 73
Комментарии автора 95
Римская империя и правление Нерона 96
Примечания 100
Джек Линдсей
Подземный гром
Катарине Сусанне Причард
Зачем взирать нам на былое,
Когда сегодня ум кипит
И разрешить нам предстоит
Тьму сложных роковых проблем,
Когда атомный взрыв грозит
Вмиг уничтожить все Живое?
Века различны - ясно всем,
Но в переменах ловим взглядом
Рисунок давний, вечно новый.
Его встречаем всякий раз,
Ряд бурных фаз в уме сличая.
С исходом строя родового
К паденью каждый шаг ведет,
Надежды светлые рождая.
При взрыве роста в грозный час -
Избыток страсти, скорби гнет,
Прозренья, щедрость, дерзкий взлет -
Из пут постылых к новой жизни,
Глухому аду вопреки,
Мечты, боязнь, порыв тоски,
Жестокой власти усиленье,
Кипенье яростной борьбы,
Разломы воль, весы судьбы,
Эдема позднее виденье.Все эти знаменья времен -
И в наши дни и в древнем Риме -
Становятся для нас все зримей,
И будет нами уяснен
Былого смысл, коль вникнем в сети
Свободы и судьбы слепой,
Любви, проникнутой враждой, -
Распутаем сплетенья эти.
Быть может, мудрость обретем,
Коль узрим скрытые истоки
Стремлений низких и высоких.
Тогда, блеснув из бездны лет,
Нам озарит заветный свет
И жизни бурное цветенье
И все затронутое тленьем,
Что мир хранит. И наконец
Мы обретем в глуби сердец
Запас несокрушимых сил.
Творить мы станем с новым рвеньем,
Удел земной нам будет мил .Джек Линдсей
И оглушительный грохот, подобный подземному грому.
Нерон
…и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри…
…и вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась как кровь.
…и будет сожжена огнем… И восплачут и возрыдают о ней цари земные… когда увидят дым от пожара ее.
Апокалипсис, VI, 1 и 12, XVIII, 8–9
Лязг незримых мечей, голосов зловещих раскаты
В дебрях лесных, к живым приближаются тени умерших.
Лукан, "Фарсалия"
Знайте, бойцы, лишь на краткую ночь еще вы свободны:
Надо последний свой час в это малое время обдумать.
Жизнь не бывает кратка для того, кто в ней время имеет,
Чтоб отыскать свою смерть…
Лукан, "Фарсалия", Книга 4
Вот и свобода тебе, вот тебе отпущенье на волю!
"Кто же свободен еще, как не тот, кому можно по воле
Собственной жизнь проводить? Коль живу, как угодно мне, разве
Я не свободней, чем Брут?" - "Твой вывод ложен, - сказал бы
Стоик тебе, у кого едким уксусом уши промыты. -
Правильно все, но отбрось свое это "как мне угодно".
Персий, "Сатиры", 5
Ужас их все возрастал. Им виделось: треснув, на землю
Падают своды небес. Им чудилось: рушатся горы,
Все погребая крутом, - и грозный мрак поглощал их.
Их тревожил покой, пугали немые просторы,
Небо, лучами звезд увитое, словно власами.
Как человек, в лесах заблудившийся ночью глухою,
Смотрит с тревогой во мрад и ловит невнятные звуки,
Робкой стопою бредет в непроглядных дебрях, пугаясь
Призраков черных дерев, его обступивших с угрозой, -
Так страшились они.
Валерий Флакк
Передавая кинжал, непорочная Аррия Пету,
Вынув клинок из своей насмерть пронзенной груда!
"Я не страдаю, поверь, - сказала, - от собственной раны,
Нет, я страдаю о той, что нанесешь себе ты".
Марциал, "Эпиграммы", Книга I, 13
Если, как стоик, ты смерть, Херемон, восхваляешь без меры,
Должен я быть восхищен твердостью духа твоей?
Но ведь рождает в тебе эту доблесть кружка без ручки
Да и унылый очаг, где даже искорки нет,
Вместе с циновкой в клопах и с брусьями голой кровати,
С тогой короткой, тебя греющей ночью и днем.
О, как велик ты, когда без черного хлеба, без гущи
Красного уксуса ты и без соломы живешь!
Ну, а коль был бы набит подголовок твой шерстью лаконской,
Если б с, начесом лежал пурпур на ложе твоем,
Если б и мальчик тут спал, который, вино разливая,
Пьяных пленял бы гостей свежестью розовых губ, -
О, как желанны тебе будут трижды Нестора годы
И ни мгновенья во дню ты не захочешь терять!
Жизнь легко презирать, когда очень трудно живется:
Мужествен тот, кто сумел бодрым в несчастии быть.
Марциал, "Эпиграммы", Книга XI, 56
Это тебя заботит? Меня нисколько. Я докажу тебе, что я господин. А ты не можешь этого сделать. Всесильный бог освободил меня. Неужели ты думаешь, что он допустит, чтобы его сын был рабом?
Эпиктет, Избранные мысли
…я стал расспрашивать старика… о причинах современного упадка, сведшего на нет искусство - особенно живопись, не оставившую после себя ни малейших следов. "Жажда к деньгам все изменила, - сказал он. - В прежние времена, когда царствовала нагая добродетель, цвели благородные искусства и люди соревновались - кто из них принесет большую пользу будущим поколениям… Не удивляйся, что пала живопись: людям ныне груды золота приятнее творений какого-нибудь сумасшедшего грекоса Апеллеса или Фидия".
Петроний, "Сатирикон", LXXXVIII
Тот благороден, тот вправе рожденьем гордиться,
Кто бесстрашен в бою, чья не дрогнет рука.
Петроний
Вечность заключает в себе противоположности, присущие всем вещам.
Сенека
Я с радостью узнал от людей, приехавших от тебя, что ты живешь в дружбе со своими рабами. Так и подобает такому разумному и образованному человеку, как ты. Говорят, они рабы. Нет, прежде всего люди. Рабы? Нет, товарищи. Рабы? Нет, непритязательные друзья. Рабы? Нет, скорее товарищи по рабству, если принять во внимание, что Фортуне равно подвластны как раб, так и свободный.
Сенека
Рабы будут освобождены, а их господа будут лишены жизни.
Оракул Гончара (распространенный в Египте на греческом языке)
Часть первая
Приезд в Рим
I. Луций Кассий Фирм
Когда я подъезжая к Воротам, вокруг меня уже сгущались хмурые сумерки. Мгла поднималась над землей, все застилая кругом, и навстречу ей спускалась густая серая паутина с тяжело нависшего неба. Шея моей гнедой лошади потемнела от пота, и я пожалел, что гнал ее без передышки после того, как сломалась коляска. Как будто, если бы я не застал последний отсвет дня над Городом, это означало бы неудачу, дурное предзнаменование, какой-то нелепый, опрометчиво допущенный просчет. По небу еще растекалось слабое, призрачное сияние, и от этого все на земле казалось сумбурным и предательски ненадежным. Неразбериха усиливалась у самых Ворот, где в потемках скупо разливал свет смоляной шипящий факел. Наступил час пропуска в Город грузовых повозок. Несколько заждавшихся возничих, громко ругаясь и щелкая бичами, устремились вперед, чтобы проехать первыми. Две повозки сцепились колесами так, что затрещали все деревянные сочленения. Их ринулся объезжать хозяин колесней, на которых были кое-как увязаны бревна; одно из них, скользнув, покатилось по дороге, вызывая злобные крики толпы и проклятия застрявших позади возничих.
- Перевяжи как следует бревна либо поворачивай обратно, - потребовал привратник.
- Разве тут повернешь? - ответил возничий. - Бревна были увязаны надежно. Верно, какой-нибудь прохвост вздумал поживиться!
Между тем к воротам подъезжали все новые возы и крытые повозки.
- Знаю твою мерзкую физиономию, - сказал привратник. - Ты работаешь у Скавра. Не думай, что это тебе пройдет даром.
Подбежал стражник с факелом. Колеблющееся пламя рывком выхватило из потемок разыгравшуюся сцену. Запрыгали тени, потом они сгустились и стали расползаться по земле, готовые поглотить все вокруг. В неверном свете факела лица, осклабленные, испуганные, напряженные, превратились в багровые и зеленые маски с искаженными чертами, со скошенными носами, в разинутых ртах торчали клыки, шевелились длинные уши, в выпученных глазах дико вращались блестящие зрачки. Над толпой возвышался стоявший на бревнах возничий в разорванной тунике, со спутанными волосами, которые падали на глаза, зиявшие, как черные провалы. Я направил свою лошадь между возом и стеной, подальше от привратника. Зеваки, с интересом следившие за перебранкой, теснились у колесней. Их нимало не тревожило, что посунувшиеся набок бревна могли упасть и раздавить их. Я натянул поводья, лошадь вскинула голову, женщина, испугавшись ее оскаленной морды, юркнула под самый воз. Мужчина в кожаном фартуке схватил было меня за колено, но я взмахнул плетью. Женщина с испугу уронила корзину с зеленью.
- Что там творится? - крикнул привратник. Мне удалось проскользнуть мимо колесней.
Мой раб Феникс следовал за мной, хотя в последнюю минуту ему преградила дорогу женщина, которая ткнула в морду его лошади клетку из ивовых прутьев, где шипел гусь. Улица за Воротами была погружена в темноту, лишь кое-где слабо мерцали отсветы факелов; большинство лавок были наглухо закрыты. Лишь в одной еще горел светильник на прилавке, очерчивая световой линией стоявшую перед ним фигуру толстяка. Я придержал лошадь и стал ждать Феникса. Из-за Ворот донесся скрежет копыт по булыжной мостовой. Вскрикнула женщина. Сгустившиеся потемки словно все кругом придавили. В огромном Городе кипела жизнь, но в ней было что-то затаенное и враждебное. Ничего похожего на приветливое сияние, застать которое я торопился весь день. То были полные опасностей заросли, где на каждом шагу меня подстерегали топь или пропасть, логово зверя или засада. Человек, загородивший светильник, прислонился к прилавку и наблюдал за мной. В доме напротив, в окне первого этажа сквозь прореху в занавеске пробивалась полоска света.
Кто-то причитал, кто-то распевал песни. Я сидел, напряженно выпрямившись в седле, прислушиваясь к глухому, как бы подземному гулу ночного города. Проехавший вперед Феникс возвратился.
- Тут поблизости таверна.
- Вот и отлично, - ответил я, довольный, что не надо искать и решать самому. Мы свернули в боковую улочку, поуже и потемнее. По проезжей дороге со скрипом и лязгом двинулась головная крытая повозка, за ней потянулись другие, возничий запел "Как лысый муж вернулся с виллы". В нише над дверью тускло светил фонарь из рога, но мне так и не удалось разобрать надпись на висевшей под ним забрызганной грязью вывеске.
Феникс спрыгнул с коня и постучал. Напротив кто-то плотнее прикрыл ставни. Чуть" подальше кто-то выплеснул из окна на улицу содержимое ночного горшка. Стук повозок по мостовой теперь сливался в непрерывный грохот. Залаяла собака. Дверь таверны приотворилась, и оттуда высунулась голова мужчины со всклокоченной бородой, он сердито спросил, что нам нужно.
- Заезжай. - Хозяин вытер рукавом нос. - Только не говори потом, что было слишком темно и ты не мог прочесть цен. Вот они - все выставлены на стене. Я не такой, как иные, - пробормочут себе под нос цену, а наутро сдерут вдвойне. Конюшня вон там, направо.
Я соскочил на землю и стоял, держась рукой за потник, - у меня онемели ноги и кружилась голова.
- Вещи прибудут завтра. Я приехал позднее, чем рассчитывал.
- Не ты первый, не ты последний, - неожиданно развеселившись, пробасил хозяин, и я подосадовал, что пустился в объяснения. - Каких только я не навидался! И таких и сяких. - Он сдавленно хихикнул. - Ежели хочешь содержать таверну, то научись разбираться в людях. А я про них чего не знаю, так того и знать не стоит. - Он отступил в сторону. - Проходи. Помещение не велико, зато чистое. Не то что в иных здешних тавернах, где берут приплату за клопов. Будешь доволен "Пигмеем и слоном".
Он втолкнул меня в комнату, еле освещенную желтым огоньком коптящего светильника, в углу приткнулись трое пьянчуг, что-то сонно бормотавших, а на табурете, выпрямившись, сидела пышная девица, подбирая распустившиеся волосы. Теперь я мог разглядеть круглое измятое лицо хозяина, от одного уха у него мало что осталось, и в прищуренных, мигающих глазках прыгали желтые блики. Возле двери спал загулявший здоровяк, широко раскрыв рот, прислонившись к стене и крепко сжимая в руке пустой кошелек. На стене над ним был нарисован хозяин, подающий вино трем игрокам в кости, и написано: "Честная игра - вот это мне по нутру!" Тут хозяин обратился ко мне:
- Для начала выпьем, а? - Он провел копчиком языка по тонким губам, точно слизывая с них остатки рыбного соуса. - Не какой-нибудь местной дряни! Я вижу, с кем имею делю, ты из тех, кто знает, что ему по душе, и готов платить, когда его не обманывают. Кто-нибудь тебе нахваливал мою таверну? Нет. Жаль. Я люблю, чтобы постояльцы уезжали от меня довольными. Надуешь-то человека только одни раз, а честным путем можно наживаться столько раз, сколько котится кошка. "Ватикан" все же получше уксуса. - Он указал приплюснутым пальцем на пьяниц. - А стоит дешево. Нищие же бывают разборчивы. Лишь бы не блевали на мой чистый пол. Эй, Гедона, принеси-ка самого лучшего вина, до того кувшина с краевой звездой.
У девушки снова распустились волосы. Двое сидевших в углу оглянулись, третий продолжал что-то бормотать, спящий оглушительно захрапел. Служанка закинула волосы за спину, оглядела меня долгим оценивающим взглядом и пошла, шлепая по полу босыми ногами.
- Кто растрепал тебя на этот раз? - спросил хозяин, подмигнув.
- Никто, - ответила она, не оборачиваясь, и вышла - круглая, сочная, как виноградина, налитая спелым соком и солнечным светом.
- Этот твой никто - превредный озорник. - Он снова подмигнул. - Славная девушка, как видишь, я люблю ее подразнить. Мы тут все живем дружно, да и как иначе? Так легче, да и работа лучше спорится. Вот уже три года, как она у меня. Уж такая беспечная девушка. Ленива, как кошка, а свое дело делает. - Он повернулся и людям в углу. - Аммат, ты снова завел свои побасенки. От них людей в сон клонит. - Хозяин подошел к прилавку, где на треножнике кипятилась вода, и заглянул в сосуд, Аммат, ковыряя в носу, равнодушно смотрел на нею.
Гедона принесла вино и остановилась, упершись руками в широкие бедра. Снова всего меня оглядела, подавляя зевоту.
- Откуда?
На ее жарких щеках обозначились ямочки, а глаза были совсем янтарные.
Я улыбнулся и почувствовал, как горячо разлилось у меня по жилам красное вино. Хозяин некоторое время выжидал, что я отвечу, лотом сказал;
- Не задавай вопросов, не услышишь лжи.
- Просто спросила. Он мне кого-то напомнил. Да нет, обозналась.
И, отвернувшись, она вновь принялась закручивать в узел волосы.
Человек, храпевший у двери, упал ничком, и она помогла ему подняться. Я опорожнил кружку и швырнул хозяину, который подхватил ее и сделал вид, что ее тяжесть пригнула его чуть не до полу. Затем он новея меня наверх по боковой лестнице. Шесть нижних ступеней были каменные, а дальше - деревянные. На втором этаже хозяин прошел по коридору до двери и распахнул ее широким жестом. Дверь застряла, и ему пришлось ее приподнять - одна из петель была сорвана.
- Совсем забыл про это, - проговорил он деловым тоном. - Завтра непременно починю.
В руке у него был светильник, и в его тусклом свете я разглядел кровать с соломенным тюфяком и табурет.
- Оставь мне светильник.
- За это добавочная плата. Я предпочитаю не оставлять огня своим постояльцам. Разве нельзя раздеться в темноте? Впрочем, ты, я вижу, трезвый и разумный, уж ладно, пускай остается. - Он почесал всклокоченную бороду. - А теперь заплати мне за все вперед. Ведь так просто выскользнуть отсюда чуть свет, хотя бы у конюшни и сидела на цепи собака. Понятно, я ни на что не намекаю. Но встречается этакий забывчивый народ, да и у всякого заведения свои правила. - Он стал подсчитывать на пальцах. Я достал деньги аз кошелька на поясе. - Ежели тебе понадобится еда, либо вино, не то захочешь женщину, - добавил он, ухмыльнувшись на прощание, - дай знать либо сойди вниз. В любой час, только после полуночи двойная плата.