– Значит так, пацаны, – начал Хачариди, когда последний из "кубанской пятерки", Егорка, догнал всех и лёг на траву рядом. – Надо взобраться наверх, тех, кто там есть, перебить, а тогда, сверху, и пастуший домик достанем.
– Да чё мы на крыльях полетим, что ли? – злым шёпотом спросил Володя.
– Ангел нашёлся, – фыркнул Сергей. – Пёхом дотопаем. Вот там, прямо напротив нас, – щель такая, кулуаром её называют. По ней и поднимемся. Враскорячку, но лезть можно. Я пробовал. Да и вы тоже – вспомнили?
– Ну да, – согласился Егорка. – Два раза лазили. Когда вот так, спиной по камню елозишь, а ногами и руками по стенке впереди перебираешь.
– Молодец. Правильно. Я по этому кулуару поднимался, он длинный, но не самый трудный.
– Чё, со ступеньками? – Володя всё хмурился.
– Почитай что угадал. С наклонами. Так что пойду первым, а вы смотрите на меня – и следом.
– Много там насмотришь, в щели-то…
– Ну, так оно и к лучшему. Вниз смотреть не будешь, – хмыкнул Хачариди. – Только уговор: хоть сорвёшься, хоть что – ни звука, ни "мама", ни "ой-ой-ой". Кто заорёт – считай, что предатель и фашист.
От этого предупреждения стало страшно сильнее, чем от мысли о подъеме по каменной щели на плоскогорье, где неизвестно сколько фашистов и отступать будет просто некуда. Наверное, поэтому Толик спросил:
– А может, пройдём ещё дальше, да как-то выйдем на нашу тропку – ведь уже почитай что всю Пойку обошли…
– Если б можно – я так бы и скомандовал… – Сергей потянулся и потрепал парнишку по загривку. – Или полез бы на Пойку сам. Нет дальше выхода к тропе. А там, наверху, немчуры семеро, и вроде трое – офицеры. Одного ствола… – и он похлопал по стволу "шкоды", – маловато будет. А вот когда все дружно…
До кулуара добирались по старинной осыпи, окружавшей всю Пойку. Действительно, старой: все промежутки между каменными глыбами занесло давным-давно землею, и выросли трава, мелкий кустарник и даже деревца. За кустарник можно было придерживаться, а вот с травой – одна беда: шелестела и цеплялась к ногам.
Вот и устье кулуара: косая непроглядно-тёмная щель.
– Так, все разулись, – шепотом скомандовал Хачариди.
– А как же… – тоже шёпотом начал Толик, но Сергей цыкнул:
– Молитесь, чтоб босиком вылезли. А наверху сапог на всех хватит.
Поколдовал с ремнями, пристраивая здоровенный ручной пулемет вертикально на груди, проверил, чтобы пацаны так же – наперед – перехватили автоматы и карабины, и нырнул в густую темень.
Володя поднимался вторым. Точнее сказать, лез – елозил спиной по шершавому камню, отыскивал руками и босыми ногами уступы и щели, подтягивался и снова елозил спиной, и слышал вверху мерное дыхание и лёгкий шум – это поднимался Хачариди, а снизу – свистящее дыхание, временами слабое позвякивание и сдавленные ругательства пацанов, один за другим пробирающихся по кулуару.
То ли от напряжения померещилось, то ли и в самом деле чуточку посветлело…
И в самом деле!
Сергей, распластавшись на каменном карнизе у самого плоскогорья, подал руку и почти выдернул Володю из щели. Затем – Сашу, затем, уже с помощью "кубанцев", троих замыкающих.
– Считай, половина победы за нами, – прошептал Хачариди. – Пока что нас не засекли. Они-то, если и видели нас раньше, всё равно меньше чем через час не ждут.
В резком лунном свете лица пацанов были бледно-синими, но Володя подумал, что это не из-за освещения, а потому что все представили на миг, что бы сделал с ними всеми в каменной щели один-единственный автоматчик.
– Теперь разбираем мишени, – продолжил Сергей.
И осёкся: громче застучал дизель, на противоположном краю плоскогорья вспыхнули два прожектора, и по дуге на восток полетела жгуче-белая осветительная ракета.
– Они нам ещё и помогают… – обрадованно прошептал Сергей. – Они ж теперь как на ладони…
Хачариди выложил на траву плоскогорья "шкоду", подтянулся и ловко перекатился сам, а затем выдернул наверх поочерёдно пацанов.
– Так, я иду по центру, накрываю эту их палатку, вон того офицера и кто там возле дизеля. Ты берешь крайнего слева… второго… ты – справа… И только по команде!
Команду он отдал, когда все подползли поближе, так что до палатки и очкастого офицера, который заглядывал куда-то под землю, оставалось метров тридцать.
Последующие полторы минуты слились воедино. Стреляли, вскакивали, бежали. Снова стреляли, ахнула граната, замолчал движок, будто из-под земли высунулся страшный эсэсовец с тесаком в руке, и Володя пальнул на бегу и попал, и все попали – и вот все немцы убиты, а наши…
И тут только стало понятно, что немцы тоже не все сразу сдохли, что тоже стреляли, и убили Егорку и несильно – в руку, – ранили Толика.
Но ни секунды передышки и осознания Хачариди не дал.
– Так, пацаны, гасим нижних! – подбегая к обрыву, из-за которого с шипением одна за одной вылетали ракеты, распорядился он.
Лёг на самом краю обрыва и повёл пулеметным стволом. Через десять секунд стрельбы откатился от края, выдернул пустой магазин, не глядя ткнул его за спину – Володя едва успел подхватить, – вставил новый, передёрнул затвор и опять подкатился к обрыву. На это раз стрелял в своей обычной манере: шесть очередей по три и четыре патрона.
Ракеты больше не взлетали.
– Что, всё? – спросил Володя и сунулся к обрыву.
Хачариди только крикнул:
– Лягай! – и как палкой, хлестанул горячим пулемётным стволом кубанца по ногам.
Володя, конечно, упал – и в локте от его лица, по самому краю обрыва, с визгом взлетела в небеса двухцветная густая трасса.
Тут подбежал Саша, неся в охапке пять немецких гранат.
– О, то что надо, – обрадовался Хачариди.
Пригибаясь, он прошёл шагов десять вдоль обрыва, в метре от края, потом лёг, подполз и осторожно глянул вниз. И сразу же отдернул голову, за мгновение до того, как по краю прошлась, на этот раз чуть наискосок, очередь трассирующих пуль.
Не вставая, Сергей взял у Саши из рук гранату на длинной рукоятке, выдернул чеку и легонько бросил её в обрыв, прямо перед собой.
Через четыре секунды внизу хлопнул взрыв, и тут же ещё одна очередь – всё так же снизу-слева, – косо резанула по краю обрыва.
Хачариди переполз ещё на пару метров вправо, за маленький мысок, который закрывал его от невидимого автоматчика, заглянул вниз – и протянул руку за следующей гранатой. Прицелился и бросил одну, вторую, третью – и тут внизу что-то сразу же за взрывом ухнуло сильнее, и кверху потянулся язык пламени из проломленной кровли пастушьего дома.
Наступила тишина – и в ней ясно стала слышна задыхающаяся, торопливая и какая-то сдавленная немецкая речь и характерные подвывания рации.
– А ведь он, собака, подмогу вызывает… – сказал, прислушиваясь, Хачариди. – В пещере у них рация… И отсюда никак их не достанешь.
– Так они нас тоже не достанут, – выдохнул Саша.
И Володя подхватил:
– А пока подмога придет, мы уже далеко будем.
– Не факт, – сказал Сергей, крепко потирая лоб и прислушиваясь к голосу немецкого радиста. – Птицы здесь важные были: вон что-то про штурмбаннфюрера лопочет… И гауптштурмфюрера… А тропа наша из пещеры простреливается.
– И правда, эсэсовец, офицерюга, там был, – согласился Володя. – Из ямы на меня кинулся…
– Подожди, – остановил его Хачариди. – Рация же из пещеры не берет?
– Ну, вроде как, – отозвался бывший колхозный радиолюбитель Толик; ему уже успели перевязать руку. – Но можно вывести антенну…
– И где же она? – Хачариди отполз от обрыва и выпрямился. – Ага, вижу.
Тонкий металлический тросик, привязанный к дереву в метре от обрыва, уходил вниз, поблескивая в резком лунном свете.
Сергей подошел к дереву (это была старая груша-дичка), подёргал тросик, на несколько секунд задумался. Потом сказал:
– Пацаны, мне нужен кусок проволоки. Хотя бы полметра. И обуйтесь, пока ещё сапоги тёплые.
Проволока нашлась быстро: отрезали подходящий кусок от провода, ведущего к прожектору. И пока трое из оставшихся в живых "кубанцев", преодолевая позывы голодной рвоты, стаскивали сапоги с убитых немцев, Хачариди связал вместе две немецкие гранаты и прикрепил их скользящей петлей к тросику. Подвёл к самому обрыву – скользит легко, то что надо, – лёг и аккуратно отвел тросик антенны от края. Затем одной рукой выдернул чеку и отпустил связку гранат.
Она стремительно заскользила вниз. Сыпанула автоматная очередь, раздался крик – и тут же глуховатый двойной взрыв.
Володя (он не отходил от Хачариди) свесил голову с обрыва как раз в тот момент, когда из невидимого грота выметнулось короткое пламя, и в то же мгновение ясно видимая галерея слева от грота рухнула вниз и, разлетаясь на отдельные камни, покатилась по осыпи.
– Вот теперь, кажется, всё, пацаны… – Сергей сел и обхватил голову руками.
Просидел так, наверное, минуты две, а потом поднялся и спросил будничным тоном:
– Так где ты эсэсмана положил?
– Вон там, он из ямы вылезал… – показал Володя. – С той стороны, за палаткой.
– Надо посмотреть документы. И ушиваемся. Остальным – обуваться и посмотреть, что взять из оружия.
– А что с Егоркой делать? – спросил вдогонку Саша.
– С собой унесем, – не оглядываясь, бросил Хачариди. – Здесь через час всякой твари набежит, хоть с мертвым, да поквитаются. В лесу похороним.
…Штурмбаннфюрер Карл Зеккер висел вниз головой в двух метрах от края колодца, запутавшись ногой в веревочной лестнице. Прямо с нею его, вдвоем и с немалым напряжением, вытащили наверх – тело белокурого атлета, образца арийской расы, весило добрых шесть пудов.
Сергей взял его документы, все бумаги – разбирать и читать было не место и не время, – а ещё замечательные альпийские ботинки на шнуровке. Чуть великоваты, но не малы же.
А потом сказал:
– Знаешь что, а давай-ка закидаем его камнями в этом колодце. Пусть думают, что партизаны увели эсэсмана с собою.
Сказано – сделано. Работа заняла минут двадцать пять: сбрасывать квадры и бут из аккуратных штабелей и пирамид в метре от колодца – дело несложное.
Потом ещё сунулись в штабную палатку и на кухню, набили вещевые мешки и два немецких армейских ранца припасами и, навьюченные, отправились вниз.
Тело Егорки нес Хачариди – самый сильный в разведгруппе.
Похоронили юного кубанца через два часа, на первом привале, углубив щель между камнями в нескольких метрах от партизанской тропы…
…Да, точно, это было именно тогда. И когда мы, уцелевшие, вернулись в отряд, Зарему Сулеймановну уже похоронили. Ненадолго пережил её и отец Кевсер: не выдержал голодной, холодной и с ежедневной готовностью к бою зимы.
Ты же помнишь, как мы хотели отправить его и Лобова на Большую землю с партией тяжелораненых, когда должен был прилететь самолет и привезти оружие, но Лобов умер, а он сказал, что не выдержит двухдневного пути по горам сквозь метель, в ожидании боестолкновения. Так и умер…
Не знаю, почему ты всегда предпочитал слушать, а не говорить. Так только, шуточки отпускал… Даже и объяснял неохотно. Времени-то у нас в дальних дозорах хватало, а ты слушал всех; ладно старики, а нас-то, пацанов – что там за нами было? Как тёплый короткий сон.
…Только и вспоминал пару раз, что после финской тебя особисты мытарили, да всё же отпустили, дослуживал срочную совсем близко от моря Чёрного и назывался почему-то "маскировщик". Вроде были в каждой приграничной дивизии такие "сапёрно-маскировочные", а я так понял – диверсионные части. Да не успел дембельнуться, опять началась война, и ты оказался в Крыму…
Тогда же у тебя "шкода" и появилась, магазины которой мы после каждого боя набиваем трофейными патронами…
Схватка в горах
– Вот, что, приморцы… – лейтенант Косьмин выбил из надорванной пачки "Казбека" папиросу, приплюснул мундштук пальцами. – К обороне насмерть, после Одессы, вам, конечно, не привыкать… – лейтенант похлопал себя по нагрудным карманам полевого кителя и, не найдя спичек, взял их из рук рядового Василия Малышева. – Но тут погибать смертью героев я вам не приказываю. Не тот случай. Приказано организованно отступить – "в спокойствии чинном"…
Солдаты невольно переглянулись. Карцев, старший расчёта, скривился в безрадостной гримасе. Второй номер, молдаванин Фрол Фромос, опершись о ствол ПТР, установленного прикладом в дорожную пыль, опустил голову, разглядывая трещины на сбитых носках своих ботинок, как некую тайнопись. Малышев выразительно сплюнул. Только поволжский татарин Алимов, с видимой беспечностью, пожал плечами и, с кадрильной лихостью, упёр руки в боки:
– А нам, татарам, наплевать, товарищ лейтенант. Наступать – бежать, отступать – бежать…
– Ну-ну… – покачал головой Косьмин и, закуривая, пробормотал: – Ты, Султан, когда-нибудь ляпнешь-таки не то, что надо, не там, где нужно… И на фольклоре потом не отъедешь…
– А это что за холера такая?.. Фол… – вопросительно обернувшись на товарищей, переспросил Алимов.
– Сказки это, по-немецки… – похлопал его по выгоревшему плечу гимнастерки кадровый старшина Карцев.
– Ваша задача обеспечить отступление полка… – спрятав тлеющий окурок за спину, повысил голос лейтенант, и бойцы подтянулись. – У нас на хвосте немецкие мотоциклисты и одна бронемашина. В бой вступать, как вы сами видели, они не рвутся. Видимо, это то ли дозор, то ли авангард противника и задача у них соответственная – не выпустить нас из виду до подхода основных сил. Ваша задача прямо противоположная. Уничтожить этот сучий хвост и дать полку уйти незамеченным. После этого отходите сами…
Не выдержав, Косьмин поднёс тающий окурок к губам, пока не сгорел полностью, до бумажной гильзы… – "Казбек" всё-таки, не пайковые "Красноармейские"…
– А можно вопрос, товарищ лейтенант? – прищурил и без того узкий глаз Алимов.
Косьмин кивнул, жадно затягиваясь.
– Если полк уходит незамеченным, значит, он дальше по дороге на Севастополь не пойдёт?
– Пойдёт, но не по дороге… – неохотно пробормотал лейтенант, не отрывая взгляд от тлеющего мундштука.
– И как мы заметим, куда ушел незамеченным полк? – вроде бы без особой въедливости, но как-то очень уж простодушно, спросил волжанин.
– А нам и не надо знать… – не поднимая по-прежнему головы, вдруг мрачно заявил рядовой Фромос.
– А как же мы?.. – начал было Алимов, но его резко оборвал Карцев:
– Что ты раскакался? Понос прихватил?
Покосившись на молдаванина с противотанковым ружьем, он добавил, хоть и без особого энтузиазма:
– Фрол дело говорит. Коли знать не будешь, так врать не придётся, будешь честно людям в глаза смотреть. Немцам, например: "Не знаю, мол…"
– Типун тебе… – снова сплюнул Малышев.
– Повторяю! – раздраженно выбросил обгоревший мундштук папиросы Косьмин. – Оборону Одессы тут мне устраивать ни к чему, в плен попадать тем более. Остановите броневик и догоните нас на перевале. Все ясно?..
Малышев, сдвинув на затылок запыленную каску, задумчиво оглянулся вокруг…
С одной стороны, за дорогой, – пропасть, с рыжим от палой листвы, сумеречным дном – не бог весть какая глубина, но шею свернуть вполне достаточно. С другой – почти сплошная стена скального утеса, тут и там изборожденная осыпями, с голыми корягами одиноких деревьев, беспощадно закрученных ветром на далёких вершинах.
– А где тут перевал, хотел бы я знать…
Лейтенант дёрнул щекой как от зубной боли, обвёл взглядом бойцов:
– Как увидите в пропасти полковую артиллерию и другую нашу брошенную технику, значит, до перевала километра три лесом. Держитесь прямо в гору, не промахнётесь… И, кстати, о технике…
Раздвинув плечами расчет ПТРа, лейтенант вышел на древнюю, мощенную на римский манер дорогу и уставился в золотистое марево над булыжниками у дальнего поворота. Никого…
– Помните, где-то с полчаса тому поломалась полуторка взвода обеспечения, а Бережной её бросить не захотел? – Лейтенант обернулся обратно. – Сказал, дел на пять минут. Ему ещё Серёга из маскировочного взвода помочь остался, который в моторах волочёт…
Вместо ответа за всех кивнул Карцев, без особой надежды выглянув за спину лейтенанта на пустую дорогу.
– Подсобите им, если вдруг объявятся…
– Само собой, товарищ лейтенант! – наконец-то посерьезнел Алимов.
– И это… – лейтенант полез в карман галифе. – Вот, возьмите…
Он смущенно ткнул в ладонь Малышева полупустую пачку "Казбека".