- Чего бы это ни стоило ему: всеми возможными и невозможными способами. Я не хочу, чтобы мне помешали в моем маленьком деле; он может наделать мне неприятностей. Я беру вас с собой, чтобы вы избавляли меня в разных случаях от такого рода неприятностей, и сейчас время приниматься за дело.
- Слушаю, сэр, - отвечал я.
И он скрылся на трапе. Когда имеешь дело с джентльменом, всегда знаешь, куда идешь, но это было щекотливое дело. Я не больше беспокоился о капитане, чем забочусь в данную минуту о вас, господин Шомберг. Вы можете на моих глазах закурить сигару или разбить себе башку - это мне совершенно безразлично, и вы можете сделать то и другое, нисколько меня не огорчив. Вызвать капитана наверх было совсем не хитро; достаточно было несколько раз хорошенько топнуть ногой над его головой. Я топнул изо всех сил. Но как удержать его, когда он очутится рядом со мною?
- Что случилось, мистер Рикардо? - услышал я за спиной.
Он появился, а я еще не придумал, что ему сказать. Я не обернулся. Лунная ночь была светлее, чем иные дни в Северном море.
- Зачем вы меня вызвали? Что вы там рассматриваете, мистер Рикардо?
Моя поза ввела его в заблуждение. Я ничего не рассматривал, но его фраза подсказала мне идею.
- Я смотрю вон там… как будто лодка, - проговорил я мед ленно.
Капитан тотчас встревожился. Но это не был страх перед туземцами, каковы бы они ни были.
- Вот несчастье! - воскликнул он. - Как это досадно!
Он надеялся, что яхта останется некоторое время незамеченной с берега.
- Для нашего дела будет очень скверно, если куча негров примется следить за нами… Но уверены ли вы в том, что это лодка?
- Может быть, это и ствол дерева, - ответил я, - но я подумал, что лучше, если вы сами посмотрите. Вы видите лучше, чем я.
Зрение его было много хуже моего, но он сказал:
- Конечно, конечно. Вы отлично сделали.
Я действительно заметил на закате плававшие по воде стволы. Но я тотчас разобрал, в чем дело, и, не беспокоясь больше, позабыл о них до этой минуты. Нет ничего удивительного в том, чтобы увидеть в открытом море у подобного побережья плавающие деревья, и пусть меня повесят, если капитан не увидел одного из этих стволов в столбе лунного света. Удивительно, от какого пустяка зависит жизнь человека: иногда от одного слова. Вот вы, например, сидите передо мною, ничего не подозревая, и можете нечаянно сказать слово, которое будет стоить вам жизни. Не потому, чтобы у меня было к вам малейшее недоброе чувство; у меня нет вовсе никакого чувства. Если бы капитан сказал: "Вот ерунда!" - и повернул мне спину, ему бы не пришлось сделать и трех шагов к своей койке. Но он стоял на месте и таращил глаза. И теперь вопрос заключался в том, чтобы удалить его с палубы, на которой он больше не был нам нужен.
- Мы стараемся разглядеть, что это там: лодка или ствол дерева, - сказал он мистеру Джонсу.
Мистер Джонс поднялся так же спокойно, как и сошел вниз. Покуда капитан рассуждал о лодках и уносимых течением деревьях, я за его спиной знаком спросил мистера Джонса, не лучше ли его оглушить и спокойненько сбросить за борт? Ночь исходила и пора было удирать. Отложить дело до следующего дня не было уже возможно. Нет, ни в коем случае. И знаете почему?
Шомберг отрицательно покачал головой. Этот прямой вопрос стеснял его, нарушал молчание, навязанное этому превращенному в слушателя болтуну. Рикардо закончил с оттенком презрения:
- Вы не знаете почему? Вы не угадываете? Нет? Да потому, что мой патрон унес денежный ящик капитана, поняли?
- Проклятый вор!
Шомберг прикусил язык на секунду позднее, чем следовало; он окончательно очнулся, увидев хищный оскал Рикардо, но спутник "просто Джонса" не покинул своей ленивой, располагающей к болтовне позы.
- Черт возьми! А если он хотел вернуть свои деньги, как самый ручной из лавочников, колбасников, маляров или писарей? Такая черепаха, как вы, осмеливается высказывать свое мнение о джентльмене. Джентльмена так не судят! Я сам иногда попадаю впросак. В ту ночь, например, он ограничился тем, что погрозил мне пальцем. Удивленный капитан прервал свою дурацкую болтовню:
- Что случилось? - спросил он.
Что случилось? Это было всего лишь дарование ему жизни.
- Нет-нет, ничего, - говорит мой джентльмен. - Вы совершенно правы, это ствол дерева, только ствол дерева.
Да, да, дарование ему жизни, говорю вам, потому что, если бы капитан долго тянул свои идиотские рассказы, пришлось бы его прикончить, чтобы убрать с нашей дороги. Я с трудом удерживался, думая об убегавшем драгоценном времени. По счастью для него, его ангел-хранитель надоумил его замолчать и пойти спать. Я не мог стоять на месте при мысли о времени, которое мы из-за него теряли.
- Почему вы не позволили мне стукнуть его как следует по его дурацкому кокосовому ореху? - спросил я.
Невозможно описать, как джентльмен относится к такого рода вещам. Он не теряет терпения. Это дурной тон. Вы никогда не увидите его потерявшим терпение, по крайней мере, так, чтобы это было заметно. Кровожадность тоже противоречит хорошему тону. Я узнал это от него, как и многое другое. Я так хорошо усвоил его уроки, что вы по моему лицу никогда не узнаете, имел ли я намерение выпотрошить вас, как я мог бы это сделать в один момент. У меня в штанине есть кинжал.
- Не может быть! - вскричал недоверчиво Шомберг.
С быстротою молнии Рикардо покинул свою ленивую позу, наклонился вперед и коротким движением приподнял на левой ноге панталоны, чтобы показать оружие. Шомберг на мгновение увидел кинжал, прикрепленный к волосатой ноге. Рикардо вскочил, топнул ногой, чтобы опустить штанину, и снова принял свою спокойную позу, опершись локтем на стол.
- Это более удобный способ носить оружие, чем вы думаете, - сказал он, спокойно погружая взгляд в широко раскрытые глаза Шомберга. - Вообразите себе маленький спор во время игры. Вы наклоняетесь, чтобы поднять карту, и, когда вы выпрямляетесь, вы можете нанести удар, или кинжал у вас в рукаве, наготове, или же сами вы скользнете под стол, когда револьверы начинают плеваться. Трудно себе представить, что может спрятанный под столом человек с кинжалом наделать этим жаждущим корысти негодяям, прежде чем они поймут причину криков и пустятся наутек… по крайней мере, те, которые смогут это сделать…
Розы на щеках Шомберга заметно побледнели. Рикардо слегка засмеялся.
- Без кровожадности, без кровожадности! Джентльмену это понятно. Зачем ставить себя в необычайное положение? Прятаться также не надо. Джентльмен никогда не прячется. Я не забываю того, чему меня научили. Смотрите: мы играли в степях с компаниями пастухов на фермах: играли, разумеется, честно, не так ли? Так вот, большею частью приходилось распороть кому-нибудь из них брюхо, чтобы унести свою выручку. Мы играли в горах, и в долинах, на берегу моря и далеко от земли, и почти всегда играли честно. Это по большей части выгодно. Мы начали в Никарагуа после того, как покинули яхту и этих идиотов, искавших клад. В денежном ящике капитана оказалось двадцать семь золотых и несколько мексиканских долларов. Признаюсь, из-за этого не стоило бы убивать человека, но все же капитан сильно рисковал; мой патрон позже согласился с этим.
- Вы хотите заставить меня поверить, сэр, что вам не все равно, будет ли одним человеком больше или меньше на земле? - спросил я через несколько часов после нашего бегства.
- Конечно, нет! - ответил он.
- Тогда почему вы меня удержали?
- Есть манера и манера. Надо учиться быть корректным. Надо также избегать ненужных усилий, хотя бы только ради изящества.
Вот как джентльмен смотрит на вещи. На рассвете мы вошли в маленькую речонку, чтобы иметь возможность спрятаться в случае, если бы искатели клада пожелали начать с того, чтобы искать нас. И они не замедлили это сделать, черт возьми! Мы увидели, как шхуна делала галсы против ветра, разглядывая море во всех направлениях с помощью двух десятков биноклей! Я посоветовал патрону дать им время убраться, прежде чем пуститься в путь. Тогда мы смирненько просидели десять дней в своем убежище. Но на седьмой день пришлось все же укокошить одного парня, брата того Педро, которого вы знаете. Они были охотники на крокодилов. Мы прятались в их хижине. В то время ни патрон, ни я не умели говорить по-испански. Сухой берег, прохладная тень, восхитительные гамаки, свежая рыба, вкусная дичь - сказка, да и только! Патрон с самого начала дал им несколько долларов, но это было все равно, что жить с парой диких обезьян. Скоро мы заметили, что они очень много разговаривают друг с другом. Они зарились на денежный ящик, кожаный чемодан и мой мешок. Для них все это составляло недурную добычу. Они, должно быть, говорили себе: "Никто никогда не явится разыскивать этих субъектов, которые точно с луны свалились. Что, если мы перережем им глотку?"
- Очевидно! Это было ясно как день. Нужно было видеть, как один из них, глядя по сторонам изумленными глазами, берется за чертовски большой нож, чтобы понять, откуда дует ветер. Педро сидел рядом, пробуя лезвие другого ножа. Они думали, что мы ушли сторожить устье реки, как мы это обычно делали днем. Не потому, чтобы мы очень боялись снова увидеть шхуну, но надо было обеспечить наше отплытие и, кроме того, на берегу ветерок был прохладнее. Впрочем, патрон там и находился, растянувшись на одеяле в таком месте, с которого ему видно было открытое море, а я вернулся в хижину, чтобы взять из своего мешка немного табаку. Я еще не отказался от этой привычки и чувствовал себя счастливым, только когда у меня во рту был комок табаку величиною с детский кулак.
Это людоедское сравнение заставило Шомберга издать робкое: "Скажите пожалуйста!"
Рикардо уселся поглубже и продолжал, разглядывая с удовольствием свои вытянутые ноги:
- У меня вообще легкая походка. Мне кажется, черт меня побери, что я мог бы насыпать соли на хвост воробью, если бы захотел. Во всяком случае, оба мои черных мохнатых негодяя не слыхали меня. Я наблюдал за ними на расстоянии не более десяти шагов. Вместо одежды на них были только белые полотняные штаны, закатанные до бедер. Они не говорили ни слова. Присев на своих толстых икрах, Антонио точил на плоском камне нож, а Педро, прислонившись к небольшому дереву, проводил пальцем по лезвию своего. Я скрылся так же бесшумно, как мышь, понимаете?
Я не сразу заговорил с патроном. Опершись на локоть, он имел такой вид, словно не хотел, чтобы его тревожили. Вот он каков: иногда такой фамильярный, что, казалось бы, готов есть у вас из рук, а на другой день может оттолкнуть вас не хуже черта, но всегда потихоньку. Настоящий джентльмен, говорю вам. Я оставил его пока в покое, но не забывал своих двух приятелей, так славно занимавшихся своими ножами. У нас был, на нас двоих, только один шестизарядный револьвер хозяина, но всего с пятью пулями, а патронов у нас не было. Он забыл коробку в одном из ящиков в каюте. Это было неприятно. У меня был только складной нож, который для серьезного дела не годился.
Вечером мы все четверо сидели у небольшого костра перед хижиной; мы ели поджаренную на листьях банана рыбу и, вместо хлеба, печеный иньям - наше обычное меню. Патрон и я сидели по одну сторону, а оба мои красавца - по другую. Они время от времени бормотали несколько слов на своем почти нечеловеческом наречии и упорно держали глаза опущенными. За последние три дня они ни разу не взглянули нам в лица. Я стал тихонько говорить с патроном, так же спокойно, как говорю сейчас с вами, и рассказал ему все, что видел. Он не перестал выбирать кусочки рыбы и отправлять их себе в рот с самым невозмутимым спокойствием. Одно удовольствие иметь дело с джентльменом. Он ни разу не взглянул на дикарей.
- Теперь, - сказал я ему, притворно зевая, - придется не спать ночью, дремать днем, то и дело открывая глаза, и не дать им застать нас врасплох.
- Это совершенно невыносимо, - сказал патрон, - да к тому же вы не имеете никакого оружия!
- О, я впредь буду держаться поближе к вам, сэр, если вы ничего не имеете против, - сказал я ему.
Он тихонько покачал головой, вытер руки о банановый лист, заложил одну руку за спину, словно для того, чтобы подняться, выхватил из-под куртки револьвер и пустил мистеру Антонио пулю пряма в грудь. Вы видите, что значит иметь дело с джентльменом; никаких историй, никаких затруднений. Но ему все же следовало бы сделать мне знак или шепнуть мне словечко. Не могу сказать, чтобы я испугался; я даже не знал, кто выстрелил. Вокруг было так тихо за минуту до того, что звук выстрела показался мне самым страшным грохотом, какой я когда-либо слышал. Достопочтенный Антонио упал головою вперед - как они всегда падают, в сторону выстрела, - вы это, должно быть, сами заметили; да, так он упал головою вперед, прямо в огонь, и вся шерсть у него на лице и на голове запылала, словно горсть пороха - жир, должно быть: они всегда соскабливали жир с крокодиловых шкур.
- Полноте! - вскричал Шомберг, как человек, старающийся порвать невидимые цепи. - Вы ведь не собираетесь уверить меня, что все это правда?
- Нет, - холодно ответил Рикардо. - Я постепенно сочинял свой рассказ, чтобы развлечь вас в самую жаркую пору дня… Ну, так вот: он падает носом на горячие уголья, а наш прекрасный Педро и я разом вскакиваем на ноги, как два черта из одной коробки. Он бросается бежать, оглядываясь через плечо назад, а я, почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, кидаюсь ему на спину. У меня хватило присутствия духа схватить его сейчас же за горло обеими руками, но мои пальцы едва соединились на его шее. Вы видели шейку этой пташки? И при этом она тверда, как железо. Мы покатились вдвоем на землю. Тогда патрон положил свой револьвер обратно в карман.
- Свяжите ему лапы, сэр, - кричал я. - Я стараюсь его задушить.
Вокруг были кучи лиан. Я скрутил его как следует и поднялся.
- Я мог бы ранить вас, - сказал мне участливо патрон.
- И вы были не прочь сберечь заряд, сэр, - ответил я ему.
Своим прыжком я спас положение. Не годилось дать дикарю убежать и спрятаться где-нибудь в кустах со старым кремневым ружьем, которое у него было. Патрон признал, что я поступил самым корректным образом.
- Но он жив, - сказал он, наклонясь над дикарем.
- Задушить его было бы не легче, чем задушить быка. Мы поспешили связать ему локти за спиной и, прежде чем он пришел в себя, подтащили его к небольшому дереву, посадили и привязали к стволу не за талию, а за шею, по меньшей мере двадцатью оборотами тонкой бечевки с великолепным узлом под ухом.
Я был страшно утомлен; эта маленькая переделка удивительно выкачала из меня силы. Но патрон мой был совершенно свеж. Вот в чем джентльмен всегда превосходит нас. Он не волнуется: джентльмен никогда не волнуется… или почти никогда. Я заснул, как камень, а он продолжал курить у костра, обернув ноги своим дорожным одеялом и с таким невозмутимым видом, словно он находился в салон-вагоне. Мы едва обменялись десятком слов, когда все было кончено, и с того дня никогда больше не говорили об этом. Я бы подумал, что он забыл всю историю, если бы он не намекнул на нее тогда, по поводу Педро. Помните?
Это вас удивляет? А? Потому-то я и рассказываю вам, как это вышло, что он следует за нами, как собака, очень полезная собака. Вы видели, как он расхаживает с подносом? Ну так вот, он бы с небольшим трудом по первому знаку патрона уложил быка ударом кулака. А как он его любит, патрона! Больше, чем собака любит своего хозяина, ей-ей!
Шомберг выпятил грудь:
- Кстати: я хотел, между прочим, заметить мистеру Джонсу, что мне не нравится, что ваш Педро начинает спозаранку бродить по дому. За несколько часов до того, как он нужен, он усаживается на черной лестнице и так пугает моих людей, что служба от этого страдает. Китайцы…
Рикардо, с легким движением головы, поднял руку.
- Когда я его в первый раз увидел, он мог и медведя обратить в бегство: немудрено, что он может напугать китайца! Теперь он выглядит совершенно цивилизованным по сравнению с тем, чем был раньше. Ну так вот, в то утро, едва проснувшись, я увидел, что он сидит, привязанный за шею к своему дереву, и моргает глазами. Весь день мы наблюдали открытое море и наконец увидели шхуну, державшую по ветру, что означало, что она отказывается от нашего общества. Ладно! На следующее утро, при восходе солнца, я взглянул на нашего Педро. Он больше не моргал. Он вращал глазами, которые казались попеременно то совершенно черными, то совершенно белыми, и высовывал язык длиною в локоть. Какого угодно черта можно усмирить, привязав его вот этак за шею. Я не ручаюсь даже, что самый настоящий джентльмен сохранит до конца свою осанку. Мы возились со своей шлюпкой, и я как раз прикреплял мачты, когда патрон сказал:
- Он, кажется, чего-то хочет.
- Я уже несколько времени слышал какое-то карканье, только не хотел обращать внимания. Я вылез из шлюпки и понес ему немного воды. Его глаза были красные-красные и наполовину вылезли из орбит. Он выпил всю воду, которую я принес, но просил он немногого. Я вернулся к патрону.
- Он просит себе пулю в башку, пока мы не уехали, - сказал я.
- Вот уж это совершенно невозможно, - ответил патрон.
- Он был прав. У нас оставалось всего четыре заряда, а нам надо было пройти около ста миль вдоль совершенно дикого побережья, прежде чем мы могли надеяться найти револьверные патроны.
- Во всяком случае, он, как великой милости, просит, чтобы мы его так или иначе прикончили.
И я снова принялся за свою мачту. Мысль прирезать человека, связанного по рукам и по ногам и привязанного за шею, мне совсем не улыбалась. Но нож у меня был, нож достопочтенного Антонио, вот этот самый нож…
Рикардо звонко хлопнул себя по ноге.
- Первый трофей моего нового существования, - сказал он с грубой шутливостью. - Носить его вот так я научился несколько позже. В тот день я заткнул его за пояс. Нет, к такого рода делу у меня вовсе было охоты; но когда работаешь с джентльменом первого сорта, можно ожидать, что он угадает, что ты чувствуешь. Патрон вдруг сказал:
- Казалось бы, что это его право! (По этой манере говорить можно сейчас же узнать джентльмена.) А что вы скажете о том, чтобы увезти его с собою в нашей лодке?
И патрон принялся объяснять, что бедный парень сможет быть нам полезен в экскурсии вдоль побережья. Всегда можно будет от него избавиться, прежде чем мы очутимся в первом более или менее цивилизованном месте. Меня не пришлось долго убеждать. Я вылез из лодки.
- А вы думаете, сэр, что он позволит?..
- О, не беспокойтесь! Он укрощен. Идите, отвязывайте его. Я беру на себя ответственность.
- Хорошо, сэр.