- Ничего не значит, - вежливо сказал Хассим.
Лингард пригласил Хассима и его двух знатных сотоварище И в гости на бриг, и они расстались.
Был тихий вечер, когда малайское судно покинуло свою стоянку у берега и медленно перешло на другой конец бухты к бригу Лингарда. Прау привязали к бригу крепким канатом, и в эту ночь бриг белого человека и прау темнокожего малайца стояли на одном якоре.
При последних лучах заходившего солнца тело убитого лас кара, завернутое по магометанскому обычаю в белый саван, было тихо спущено в спокойные воды того самого залива, на который он впервые взглянул всего несколько часов тому назад.
В тот самый миг, когда мертвец, спущенный на тросах, бесследно исчез в воде, на носу брига сверкнул огонь и раздался громкий выстрел, подхваченный эхом прибрежных лесов и кружащимися стаями морских птиц, которые, громко крича, точно посылали моряку свое дикое, вечное "прости". Владелец брига, склонив голову, прошел к корме, сопровождаемый одобрительным шепотом экипажа и столпившихся на палубе гостей. В таких простых актах, выполняемых без задней мысли, по убеждению, сказывалась романтическая сторона характера Лингарда, - та искренняя отзывчивость к призрачным голосам жизни и смерти, которая составляет основу благородной натуры.
Лингард угощал своих гостей до поздней ночи. Матросам прау дали овцу из корабельных запасов, а в каюте, на софе, расселись Хассим и его два друга, сверкавшие золотом, серебром и драгоценными камнями. Лингард вел разговор в тоне сердечной дружбы, а малайцы - с той сдержанной и благовоспитанной вежливостью, которая свойственна высшим классам этого народа. Беседа касалась многих тем и наконец перешла на политику.
- Мне кажется, что ты могучий человек в твоей стране, - сказал Хассим, оглядывая каюту.
- Моя страна лежит в далеком море, где легкие ветры так же сильны, как здесь - бури дождливых месяцев, - отвечал Лингард. Собеседники издали тихие восклицания удивления. - Я оставил ее очень молодым. Насколько я там могуч - право, не знаю. Ведь в моей стране одних великих людей столько же, сколько бедняков на всех ваших островах, туан Хассим. Но здесь тоже моя страна. Это английский бриг, достойный своей родины. И я тут достаточно силен. Я тут раджа. Эта частица моей земли принадлежит всецело мне.
На гостей эти слова произвели впечатление. Они обменялись многозначительными взглядами и кивнули головами.
- Хорошо, хорошо, - сказал наконец Хассим с улыбкой. - Ты возишь с собой по морям и свою землю, и свою силу. Морской раджа! Это хорошо.
Лингард громко расхохотался, гости его улыбнулись.
- Мы знаем, что твоя страна очень сильна, - начал опять Хассим, после некоторой паузы. - Но сильнее ли она, чем страна голландцев, которые крадут у нас нашу землю?
- Сильнее ли? - воскликнул Лингард и широко раскрыл ладонь. - Сильнее ли? Мы могли бы взять их вот так, - и он торжествующе зажал пальцы.
- И они платят вам подать за свою землю? - с интересом расспрашивал Хассим.
- Нет, - отвечал Лингард более спокойным тоном. - Это не к обычае белых людей, туан Хассим. Мы, конечно, могли бы потребовать с них подать, но это у нас не в обычае.
- Вот как? - проговорил Хассим со скептической улыбкой. - А они вот сильнее нас и потому требуют с нас подать. И иногда они получают ее, - даже со страны Ваджо, где каждый человек свободен и носит крис.
Последовало мертвое молчание. Лингард задумчиво глядел перед собой, малайцы невидящим взглядом созерцали пустоту.
- Но мы жжем наш порох между собою, - тихо продолжал Хассим, - и тупим наше оружие друг о друга.
Он вздохнул, помолчал и, перейдя на легкий тон, стал приглашать Лингарда в Ваджо "поторговать и повидаться с друзьями", - объяснил он, прижимая руку к груди и слегка кланяясь.
- Вот именно, приехать, чтобы поторговать с друзьями, - со смехом воскликнул Лингард. - Ведь такой корабль, - Лингард сделал широкий жест рукой, - все равно, что дом, где много людей скрывается за занавесками. Он также драгоценен, как жена и дети.
Гости поднялись и стали прощаться.
- Ты и твои люди, Панглима Хассим, сделали для меня три выстрела, - серьезным тоном проговорил Лингард. - Я послал на твой прау три бочонка пороха - по одному за каждый выстрел. Но мы еще не расквитались.
Глаза малайца засверкали от удовольствия.
- Это поистине дар друга! Приезжай ко мне в гости в мою страну!
- Я обещаю приехать к тебе, - отвечал Лингард, - когда-нибудь.
Спокойная поверхность залива отражала торжественное ночное небо, и бриг и прау казались повисшими среди звезд в неземной тишине и совершенном безмолвии. На палубе обменялись последними рукопожатиями, и малайцы отбыли на свое судно.
На следующий день, вскоре после восхода солнца, когда поднялся утренний ветер, бриг и прау одновременно оставили бухту. Выйдя в море, Лингард поставил все паруса и прошел мимо прау, чтобы попрощаться перед расставанием; действительно, бриг был втрое быстроходнее. Хассим стоял на высокой корме.
- Счастливого пути, - крикнул Лингард.
- Помни о своем обещании, - ответил Хассим. - И приезжай скорее, - прибавил он, напрягая голос по мере того, как удалялся бриг, - Приезжай скорее, чтобы исполнилось то, что написано в книге судьбы.
Бриг ринулся вперед.
- Что такое? - с недоумением закричал Лингард. - Что та кое написано?
Он дожидался ответа. Наконец по воде до него слабо донеслись слова:
- Это никому не ведомо.
III
- Честное слово, я не мог не полюбить этого малого, - вое кликнул Лингард, рассказывая про свое приключение и оглядываясь на слушателей, глаза которых сверкали из-за сигарного дыма. Этот бриксгемский юнга, затем шахтер, затем матрос, за тем золотоискатель и, наконец, владелец и капитан "лучшего брига во всем океане" знал, что все его слушатели - моряки, купцы и искатели приключений вроде его самого - сочтут его слова не за простое изъявление чувств, а за высшую похвалу, какую только он мог воздать своему малайскому другу.
- Клянусь небом, я поеду в Ваджо! - крикнул он.
Головы слушателей серьезно закивали в знак одобрения, но один слегка иронический голос произнес:
- Ваше состояние сделано, Том, если вы только объедете на кривой этого вашего раджу.
- Поезжайте и держите ухо востро, - со смехом подхватил другой.
Некоторая профессиональная зависть была неизбежна, так как страна Ваджо, вследствие хронических смут, была закрыта для белых торговцев; но все же в шутках собеседников не слышалось настоящего недоброжелательства. Они поднялись, пожали Лингарду руку и разошлись один за другим.
Лингард направился прямо на свое судно и до самого утра размеренным шагом ходил взад и вперед по корме. Вокруг мерцали огни стоявших на якоре кораблей. На берегу мерцали рядами огни зданий, высоко над головой в черном небе мерцали звезды, а внизу, под ногами, мерцали в черной воде рейда их отражения. Все эти бесчисленные сияющие точки были затеряны в необъятной тьме. Раз до него слабо донеслось грохотание цепи какого-то корабля, становящегося на якорь где-то далеко за официальными границами гавани. "Должно быть, капитан не знает здешних мест, - подумал Лингард. - Если бы это был наш брат, он стал бы посередине. Может быть, это судно, идущее с родины". Лингард почему-то испытал чувство жалости при мысли об этом корабле, усталом от долгих странствий и не осмеливающемся приблизиться к месту отдыха. На восходе, когда большое судно с запада, покрытое ржавчиной и посеревшее от морской соли, медленно подходило к гавани, чтобы стать на якорь у берега, Лингард оставил рейд и тронулся к востоку.
Путешествие было долгое. Наконец, в один душный безветренный вечер, после долгой неподвижности в виду земли, Лингард воспользовался легкими порывами капризного ветерка и приблизился к берегам Ваджо.
Как раз в это время разразилась сильная гроза. С характерной для него смелостью он продолжал путь, хотя побережье было ему незнакомо, а ночь была такая, что испугала бы всякого другого. При каждом сверкания молнии родина Хассима точно прыгала на бриг и сейчас же исчезала, как бы прячась, чтобы через минуту снова прыгнуть из непроглядной тьмы. В течение долгого безветренного дня Лингард со своего мостика внимательно разглядел берег и тщательно заметил расположение земли и опасные места; в тот миг, когда он приказал спустить якорь, было так темно, что голова его была точно закутана шерстяным одеялом, - и тем не менее при первой же вспышке молнии оказалось, что бриг стал именно там, где думал Лингард, - у узкой белой бухты; неподалеку от устья реки.
На берегу виднелись группа высоких бамбуковых хижин, поставленных на столбах, маленькая роща пальм, сгибавшихся под ураганом, подобно стеблям травы, что-то вроде палисада из заостренных бревен, расположенного у самой воды, а вдали - темные, заросшие лесом холмы, похожие на огромную стену. Через секунду все это исчезало из вида, словно уничтоженное, а мгновение спустя, прежде чем он успевал отвернуться, появлялось вновь под оглушительные раскаты грома. Неподвижная и невредимая под кривыми стрелами пламени, земля эта казалась легендарной страной бессмертных, против которых бессильны ярость и огонь небес.
Неуверенный в твердости дна и боясь, что бешеные порывы берегового ветра могут сорвать бриг с якоря, Лингард остался на палубе охранять свое судно. Держа в руке лотлинь, который сейчас же дал бы ему знать, если бы бриг сдвинулся с места, он стоял у поручня, оглушенный и ослепленный, но в то же время и очарованный этими мгновенно исчезавшими видениями незнакомого берега - видениями, грозящими смутными опасностями и пробуждающими надежды на успех и потому всегда столь привлекательными для каждого истинного искателя приключений. Застывшая неподвижность и глубокое спокойствие этой земли, открывавшейся взору в потоках огня и в грохоте бури, придавали ей особую необычность и загадочность.
Иногда наступали кратковременные промежутки затишья, и даже гром на минуту замолкал, словно для того, чтобы перевести дух. В один из таких промежутков усталый и сонный Лингард начал было дремать, как вдруг ему показалось, что где-то внизу море заговорило человеческим голосом. Голос сказан "Хвала богу" - и звучал он тихо, ясно, доверчиво, словно шепот ребенка под сводами собора. Лингард вздрогнул и подумал, что он грезит, но в ту же минуту море, совсем близко от него, отчетливо произнесло: "Дайте конец".
Гром по-прежнему злобно рокотал. Лингард крикнул вахтенным матросам и стал внимательно смотреть на воду; наконец он различил на волнах около борта повернутое вверх лицо чело века. Глаза пловца устремились на него, сверкнули и при вспышке молнии мигнули и закрылись. Все бывшие на палубе матросы засуетились и сразу бросили за борт несколько концов Секунду спустя человек перелез через поручень и шлепнулся на палубу, точно занесенный порывом ветра. Не успели его поднять, как он уже вспрыгнул на ноги с такой быстротой, что матросы поспешно отпрянули назад. В зловеще-синем свете молнии показались встревоженные лица и окаменевшие фигуры людей. Раздался оглушительный раскат грома. Немного спустя в наступившем молчании, казавшемся бесконечно долгим, раздался незнакомый слабый голос, доносившийся точно издалека:
- Я ищу белого человека.
- Здесь, - крикнул Лингард.
Он подвел незнакомца, не имевшего на себе ничего, кроме пропитанной водой передней повязки, к лампе каюты, посмотрел на него и сказал:
- Я не знаю тебя.
- Мое имя - Джафир, и я послан к тебе от Пата Хассима, моего вождя и твоего друга. Ты узнаешь это?
Пришелец протянул толстое золотое кольцо с большим изумрудом посредине.
- Да, я видел его на пальце раджи, - сказал Лингард, обеспокоенный.
- Это знак того, что я говорю тебе правду. Хассим велел тебе сказать: "Уезжай и забудь".
- Я не привык забывать, - медленно проговорил Лингард, - Не таковский я человек. Но что это за блажь?
История, переданная Джафиром, была в коротких словах следующая. По возвращении домой после своей встречи с Лингардом Хассим нашел своего родственника умирающим, причем образовалась сильная партия, желающая свергнуть его законного наследника. Старый раджа Тулла умер поздно ночью, и, как выразился Джафир, прежде чем успело взойти солнце, в даламе раджи люди уже обменивались ударами. Это были предварительные стычки гражданской войны, подстрекаемой иностранными интригами, - войны, ведшейся в джунглях и на реках, в огороженных крепостях и в лесных засадах. По словам Джафира, обе партии обнаружили большое мужество, а одна из них, кроме того, и непоколебимую преданность делу, заранее обреченному на неудачу. Не прошло и месяца, как Хассим, все еще оставаясь вождем вооруженной шайки, стал беглецом. Тем не менее он продолжал вести войну, смутно надеясь, что приезд Лингарда повернет счастье.
- Неделями мы жили на одном диком рисе и сражались целыми днями, не имея в желудке ничего, кроме воды, - докладывал Джафир с пылом истинного вояки.
Затем он рассказал, как Хассим, постепенно оттесняемый к морю, очутился со своими соратниками на самом берегу, где они оборонялись уже несколько дней за палисадом деревушки.
- Но каждый день несколько человек исчезало, - признался Джафир. - Они были усталые и голодные, и они уходили есть к врагам. Теперь нас осталось только десять - десять мужчин и одна женщина с сердцем мужчины. Сегодня ночью мы голодаем, а завтра утром умрем. Мы видели издали твой корабль, но ты пришел слишком поздно. Чтобы ты не попал в ловушку и чтобы с тобой не приключилось чего-нибудь плохого, раджа, твой друг, дал мне это кольцо, и я полз на брюхе по песку, и плыл ночью. И теперь я, Джафир, лучший пловец в Ваджо и слуга Хассима, говорю тебе - уезжай и забудь. Так он велел тебе передать. А вот его прощальный дар - возьми его.
Он порывисто схватил Лингарда за руку, сунул в нее кольцо и в первый раз окинул каюту изумленным, но бесстрастным взором. Глаза его устремились на полукружие штыков и затем любовно замерли на подвешенных мушкетах. Он крякнул от восторга.
- Я-ва! Вот это - сила! - прошептал он как бы про себя. - Но она пришла слишком поздно.
- Может быть, и не поздно! - воскликнул Лингард.
- Слишком поздно, - повторил Джафир, - нас всего десять человек, и на рассвете мы пойдем на вылазку и умрем. - Он направился к двери каюты и замешкался там, так как он не привык к замкам и дверным ручкам.
- Что ты хочешь делать? - спросил его Лингард.
- Я поплыву назад, - отвечал Джафир. - Я передал поручение, а ночи уже немного осталось.
- Ты можешь остаться со мной, - сказал Лингард, испытующе глядя на него.
- Хассим ждет, - послышался короткий ответ.
- Он велел тебе воротиться? - спросил Лингард.
- Нет. К чему бы он стал говорить лишнее? - изумленно проговорил Джафир.
Лингард порывисто схватил его за руку.
- Если бы у меня было десять человек таких, как ты! - воскликнул он.
- Нас десять, а их двадцать на одного, - просто сказал Джафир.
Лингард отворил дверь.
- Нужно тебе что-нибудь, что я мог бы тебе дать? - спросил он.
Малаец замялся, и Лингард заметил, что глаза его впали, ребра выдались, лицо совершенно истощено.
- Говори прямо, - настаивал он с улыбкой. - Тот, кто приносит дар, должен получить и вознаграждение…
- Дай мне воды и горсть рису, чтобы у меня хватило сил добраться до берега, - бодро сказал Джафир. - Там, - он кивнул головой на берег, - мы сегодня ничего не ели.
- Ты это получишь. Я подам тебе рис и воду своими собственными руками, - произнес Лингард.
Лингард подал просимое и этим на некоторое время унизил себя во мнении Джафира. Пока посланец, поместившись на полу, неспешно, но деловито ел, Лингард разрабатывал план действий. Он не знал действительного положения вещей в стране, и потому единственное, что он мог попытаться сделать, было спасти Хассима от непосредственной гибели. С этой целью Лингард хотел спустить большую шлюпку и послать ее к берегу за Хассимом и его людьми. Он достаточно хорошо знал характер малайцев и потому был убежден, что в такую ночь осаждающие, уверенные в успехе и, по словам Джафира, в изобилии снабженные лодками, не будут особенно бдительно сторожить ту часть частокола, которая выходила к морю.
Это доказывал уже один тот факт, что Джафиру удалось уплыть незамеченным. Как только затихнут молнии, шлюпка может незаметно подплыть к берегу, и осажденные либо прокрадутся к ней поодиночке, либо сделают вылазку, сядут в лодку и доберутся до брига.
План этот Лингард изложил Джафиру, который, однако, был в эту минуту слишком занят едой и слушал без малейшего интереса. Проглотив последнее зерно риса, он встал, выпил воды и пробормотал: "Я слышу. Хорошо, я скажу Хассиму", - и, обвязав покрепче передник, приготовился идти.
- Подожди, пока я доплыву до берега, - сказал он, - и когда шлюпка тронется, зажги еще другой фонарь рядом с тем, который сейчас горит, как звезда, над твоим судном. Мы тогда будем знать. Но пошли лодку только тогда, когда молнии станут реже: лодку виднее в воде, чем человека. Скажи матросам, чтобы они держали к пальмовой роще и перестали грести тогда, когда весло, погруженное сильной рукой, коснется дна. Они услышат наш окрик; но если никто из нас не придет, пусть уезжают до рассвета. Вождь может предпочесть смерть, а мы, оставшиеся с ним, все верны ему. Понимаешь, сильный человек?
- Этот малый совсем не глуп, - пробормотал про себя Лингард и затем, когда они остались на палубе одни, добавил: - Но на берегу могут быть враги, Джафир, и они тоже, пожалуй, станут кричать, чтобы обмануть моих людей. Ты крикни: "Лайтнинг". Запомнишь?
Сначала Джафир подавился этим словом.
- Лайтнинг, - выговорил он наконец, - Верно я сказал, о сильный человек? - Миг спустя, он стоял, прямой и темный.
- Верно. Теперь отправляйся, - сказал Лингард, и Джафир прыгнул вниз, став невидимым еще раньше, чем он достиг воды.
Послышался всплеск, и через минуту слабый голос тихо крикнул: "Лайтнинг. Запомнил". На берег опять налетел шквал. Во вспышках молнии перед Лингардом опять замелькали белая бухта, гнущиеся деревья пальмовой рощи, частокол у моря, далекий лес, родная страна Хассима, загадочная и беззвучная, равнодушно спящая под яростными потоками небесного пламени.