- Все на воине друг друга в гости зовут, - собирая провизию, сказала Кротова. - А когда ездить будет? Некогда. Сколько из развалин поднимать!
- Да. Это верно, - сказал Бунцев. - Но ты все-таки приезжай, слышишь? Не пожалеешь!
- Живы будем - приеду, - тихо сказала радистка, и капитан на секунду ощутил неловкость. - Отдохнули, товарищ капитан?..
Они долго искали дорогу, ведущую в нужном направлении, к лесу, так и не нашли ее, устали, но зато вскоре наткнулись на запущенное поле с твердым дерновым покровом, и обрадовались. Вдобавок заморосил мелкий дождичек. Он смывал следы, обещал, что погоня собьется с пути…
Через два часа летчики заметили вдалеке темную массу долгожданного леса.
- Вот Толька обрадуется! - шепнул Бунцев. - Небось в живых нас не числит!
- Подождите! - шепнула Крогова.
- Ты что?
- Давайте присмотримся. Послушать надо.
- Ты чего опасаешься?
- Всяко бывает, товарищ капитан, - сказала радистка. - Слушайте!
Неподвижно стоя посреди раскисшего поля, они долго вслушивались в ночную тишину, всматривались в безжизненный лес. Бунцев хмурился. Не нравилось ему недоверие Кротовой. Телкина не терпелось увидеть.
Наконец радистка облегченно вздохнула.
- Кажется, ничего…
- Ничего и быть не могло, - отрубил Бунцев. И они пошли к лесу.
Глава третья
1
Ш турмбаннфюрер Раббе в ночь перед операцией по решительной чистке Наддетьхаза спал отвратительно и мало. Причиной тому было увиденное и узнанное на железнодорожном узле.
Осматривая после разговора с майором Вольфом станцию, Раббе старался не выдавать своих чувств сопровождавшим его офицерам и главарю наддетьхазских "Скрещенных стрел" Аурелу Хараи. А сдерживаться было нелегко: здание вокзала пострадало от пожара; с перрона еще не убрали обгоревшие доски, куски жести и землю, заброшенные сюда взрывами; путь, где стояли цистерны с бензином, и вагоны с боеприпасами, оказался развороченным, а соседние пути загромождали обгоревшие остовы вагонов.
На железнодорожном узле создалась пробка.
Спешно пригнанные солдаты строевых частей и рабочих команд копошились, как муравьи, растаскивая обгоревший хлам, засыпая ямы, пытаясь убрать искалеченные вагоны и платформы.
Поезда пропускали всего по двум сохранившимся путям.
Комендант станции охрип, объясняя командирам следующих на фронт частей, что сотворение чудес не его специальность…
Штурмбаннфюрер потребовал указать место падения русского самолета. Раббе повели за водокачку. Там он увидел остатки врезавшегося в землю и обгоревшего советского бомбардировщика.
- Где стоял ближайший эшелон с боеприпасами? - зарычал Раббе на коменданта.
Выяснилось, что ближайший эшелон стоял за сто двадцать метров от водокачки.
- Какова была сила взрыва при падении самолета?
- Самое удивительное, господин штурмбаннфюрер, - просипел комендант, - что первый взрыв был относительно слабым…
- Снаряды могли детонировать?
- Сомнительно, господин штурмбаннфюрер… Это просто чудо, что они взорвались!
Раббе смерил коменданта свирепым взглядом. Болван! Несет чушь с таким видом, словно его это не касается.
- Арестовать! - приказал Раббе.
У коменданта, пожилого офицера с несколькими нашивками за ранения и колодкой орденских ленточек, отвалилась нижняя челюсть.
- Господин штурмбаннфюрер… Я…
Офицеры Раббе привычными движениями сняли с коменданта ремень с пистолетом, проверили его карманы, завернули ему руки за спину.
- Господин штурмбаннфюрер! - истерически хрипел комендант. - Я фронтовик… Я ранен под Ленинградом… Вы не смеете…
- Молчать! - рявкнул Раббе. - Под вашим носом орудуют диверсанты, а вы тут удивляетесь, как старая баба! Уведите его.
Злополучного коменданта повели к машинам.
- Рабочие на узле - венгры? - спросил Раббе.
- Очевидно, да, - решился заметить салашист Хараи.
Раббе тяжело посмотрел на него.
- Очевидно!.. Вы замечательные помощники, господа! Кажется, вам бы давно следовало проверить здесь каждую собаку! Вы проверяли, рабочих?
- Видите ли, господин штурмбаннфюрер…
- Пить надо меньше! - заорал Раббе, багровея от гнева. - Привыкли, что все за вас мы делаем! Хорти убирать - мы! На фронте воевать - мы! Что же, и рабочих нам проверять? Может быть, прикажете мне лично всю здешнюю сволочь опрашивать?!
Высокий франтоватый Аурел Хараи нервно мигал. Гладко выбритые щеки салашиста алели, как от пощечин. Губы подергивались. Но он молчал.
- Есть у вас тут свои люди? - немного тише спросил Раббе.
- Так точно, должны быть, господин штурмбаннфюрер.
- Так вызовите их! Пусть скажут, кто здесь якшается или якшался с коммунистами! Немедленно вызывайте!
Хараи повернулся к сопровождающим его подручным, но Раббе опять прорвало:
- Нечего командовать! Сами ступайте! Командовать здесь буду я! Живо!
Хараи резко обернулся к гитлеровцу, но натолкнулся на бешеные глаза Раббе, сглотнул слюну, вытянулся и покорно сказал:
- Слушаюсь!
Хараи и его подручные рысцой побежали к зданию вокзала. Офицеры Раббе посмеивались. Штурмбаннфюрер обвел угрюмым взглядом и офицеров. Усмешки как смыло.
- Вам, господа, тоже следовало бы работать поинициативней, - сказал Раббе. - Да. Вызвать сюда взвод военной полиции! Эти венгры год возиться будут!
Возвратясь в кабинет коменданта станции, Раббе позвонил начальнику тыла армии и сообщил, что комендант арестован им за преступную халатность.
Потом приступил к расспросам приведенного к нему десятника-салашиста. Тот испуганно мялся, но, когда сообразил, чего or него хотят, радостно закивал и назвал имена трех рабочих, которые, по мнению десятника, были явно неблагонадежными.
Назвал он сцепщиков Мате Хегедюша и Лантоша Бачо, а также грузчика Тибора Ремете.
- Коммунисты? - спросил Раббе.
- Разве они скажут? - осклабился десятник, но тут же прикрыл рот ладонью и закивал: - Коммунисты! Я давно чую - коммунисты! Немцев… Ох! Германскую армию, значит, не уважают… Злобствуют!
- Во время взрыва они были на станции?
- Гм… Были, были! Конечно, были!
- Так… Ступай!
Раббе посмотрел на Хараи:
- Возьмите полицейских и арестуйте названных рабочих. Сейчас же. На станции совершена диверсия. Это могло произойти только с ведома коммунистов. Ясно? Вы должны добиться у них признания!
- Слушаюсь! - сказал Хараи. - Разрешите действовать, господин штурмбаннфюрер?
- Действуйте!
Хараи с подручными поспешил покинуть помещение.
- Были жертвы во время происшествия? - осведомился Раббе.
Помощник коменданта станции, немолодой фельдфебель, отрапортовал:
- Так точно! Погибли пять солдат и сорок арестованных женщин из лагеря "Дора", господин штурмбаннфюрер.
- Когда я спрашиваю о жертвах, меня интересуют только немецкие солдаты, - сказал Раббе. - Вы поняли?
- Так точно, господин штурмбаннфюрер! Погибло пять солдат.
- Откуда?
- Трое из воинского эшелона. Смертельно ранены. Один из рабочей команды. Обгорел. Умер. Один из охраны арестованных. Сгорел.
- Труп найден?
- Так что… кости и медальон, господин штурмбаннфюрер.
- Чудовищно! - воскликнул Раббе. - Вы видите, господа, на что способны красные варвары? И эти бандиты рассчитывают на нашу милость? Мы должны знать только одно снисхождение - немедленное уничтожение! Немедленное! Немедленное, господа!..
Покинув железнодорожный узел, Раббе до одиннадцати часов вечера инструктировал командиров частей, выделенных для облавы, и начальников районов города, уточнял с ними детали предстоящей операции, распределял автотранспорт, приказал очистить городскую тюрьму, расстреляв ранее задержанных из категории наиболее подозрительных, и вернулся к себе только в двенадцатом часу ночи.
На ночь он не пил. Денщик принес горячее молоко и конфеты. Раббе проглотил таблетку пирамидона, позвонил в разведотдел. Майор Вольф еще не спал.
- Что ваш летчик?
- Размышляет о мироздании, - флегматично сообщил Вольф.
- Я не расположен к шуткам, - сказал Раббе. - На станции совершена явная диверсия!
- Я вас предупреждал!
- Летчик продолжает утверждать, что десант не выбрасывался?
- Да. И это очевидно.
- А остальные члены экипажа?
- Он полагает, что пилот и радистка погибли… А вы думаете, что, не успев приземлиться, они принялись взрывать пути?
- Я сказал, что не расположен к шуткам! - крикнул Раббе. - Положение таково, что не до шуток!
- Это местное подполье, Гюнтер, - успокоительно сказал Вольф. - Прочистите город, и все будет в порядке.
- Обойдусь без ваших советов! - угрюмо сказал Раббе и бросил трубку, но тут же поднял ее, вызвал полицию.
- Арестованы диверсанты?
- Так точно, - сообщил дежурный унтер. - Задержаны двое.
- Почему двое? Орудовали три человека!
- Третьего не нашли, господин штурмбаннфюрер! Скрылся…
- Ах, скрылся!.. Растяпы!.. Допросили арестованных?
- Допрос вели эти, господин штурмбаннфюрер… Люди Хараи.
- Ну! Где Хараи?
- Не могу знать, господин штурмбаннфюрер.
- Найти! Я пришлю обершарфюрера Гинцлера, он научит их допрашивать. Доложите, когда найдете Хараи. Скажите, что я приказал взять третьего диверсанта и завтра жду сообщения о признании виновных… Ясно?
- Так точно, господин штурмбаннфюрер!
- И объясните этому венгерскому кретину, что, если он не добьется признания коммунистической сволочи, я вынужден буду рассматривать его как пособника врага!
Надо было поберечь себя, не нервничать, но как было не нервничать. Раббе знал: не найдешь виновных в разрушении железнодорожного узла - окажешься виноватым сам. Вильгельм Хеттль не из тех людей, что прощают бездействие и нерасторопность…
Раббе внезапно дернулся на стуле, неуверенно встал на ноги. Лоб покрыла испарина. Господи! Какой же он идиот! Хеттль, наверное, уже узнал о случившемся. Шутка сказать! Эшелоны не могут проследовать на фронт, взорваны боеприпасы… Хеттль знает, а он, Раббе, не удосужился сам информировать Будапешт…
Через полчаса штурмбаннфюрера соединили с канцелярией начальника службы безопасности Италии и Балкан Вильгельма Хеттля. Опасения Раббе подтвердились. В Будапешт кто-то уже накапал.
"Вольф! - со злобой подумал Раббе. - Это Вольф!"
- Преступники задержаны, - солгал Раббе. - Это два коммуниста из местного подполья. Приняты меры к задержанию остальных!..
Дежурный офицер холодно сказал, что доведет сообщение штурмбаннфюрера Раббе до сведения штурмбаннфюрера Хеттля, и разговор окончился.
"Ничего! - успокоил себя Раббе. - Раз преступники задержаны, разноса не последует. А завтра мы почистим город…"
Но спал он плохо и поднялся раздраженный и полный решимости навести в этом проклятом Наддетьхаза настоящий порядок.
В десять часов утра он прибыл в комендатуру города. Здесь ему вручили донесение Хараи и Гинцлера о том, что при допросе сцепщиков Мате Хегедюша и Лантоша Бачо оба признались в принадлежности к Коммунистической партии Венгрии, в связи с русскими и в совершении диверсионного акта на железнодорожном узле Наддетьхаза, для чего ими были взорваны во время воздушной тревоги цистерны с бензином.
- Где имена сообщников и главарей подполья? - спросил Раббе. - Я спрашиваю - где? Что вы мне суете эту дурацкую бумажку?! Я сам могу написать такую! Два коммуниста? Мне нужен десяток! - По меньшей мере десяток! Как я иначе смогу докладывать командованию?!
Он отшвырнул рапорт, вызвал Гинцлера и приказал немедленно составить списки коммунистов.
- Слушаюсь. Немедленно выполню, - сказал Гинцлер.
- Подождите! - прервал Раббе. - Пока включайтесь в операцию. Список дадите потом. На основании данных о задержанных… Ясно?
- Да, - сказал Гинцлер.
- Желаю успеха! - сказал Раббе.
…Ровно в одиннадцать часов утра кварталы города Наддетьхаза были оцеплены войсками и полицией службы безопасности. Улицы давно опустели. На углах главных магистралей выстроились черные тюремные фургоны. А еще через несколько минут из подъездов домов солдаты поволокли жителей: пытающихся протестовать мужчин, истошно кричащих женщин, плачущих детей…
Командиры частей один за другим рапортовали в комендатуру города, что операция развивается успешно.
Раббе выслушивал донесения, удовлетворенно кивал толстой лысой головой.
2
Мате Хегедюш очнулся на цементном полу крохотной камеры. Тело от побоев стало деревянным, чужим, но едва он пошевелился - резкая боль током ударила в мозг, старого сцепщика снова окутал мрак…
Мрак отступал медленно. Мате лежал неподвижно, боясь разбудить боль, и постепенно черная пелена перед глазами посерела, из нее выступили серая же лампочка под серым в серых трещинах потолком, серый угол стены, серые дранки на месте обвалившейся штукатурки. Лишь много времени спустя предметы начали обретать свой естественный цвет, и тогда Мате понял, что еще не все кончено, что ему еще предстоит жить и надо набраться сил для жизни.
Он закрыл глаза и несколько минут продолжал лежать, не двигаясь, пока не пришла мысль о Лантоше.
Где он?
Старый сцепщик дышал часто-часто. Он знал, что надо повернуться и посмотреть, нет ли товарища рядом, но еще страшился боли. Наконец он медленно перекатил голову налево… Никого… Он перекатил голову направо… Лантош. Вот он, Лантош. Лежит ничком, выбросив странно изогнутую руку.
С величайшим трудом Мате перевернулся на правый бок. Обливаясь потом от боли и слабости, встал на четвереньки. Руки и ноги мелко дрожали. Он никак не мог побороть дрожи, покачивался и стонал. Не выдержал, опустился на пол, полежал и пополз.
Ползти надо было не больше метра, но Мате едва одолел это расстояние. Коснувшись пальцами пиджака Лантоша, он снова лег, отдышался, дал утихнуть боли. Он смог, наконец, приподняться.
Лантош еще дышал. Мате смотрел на то, что недавно было лицом друга, и беззвучно плакал. Рыдания сотрясали тело, каждый толчок пронизывал болью, но сдержаться Мате не мог. Потому что по изуродованному лицу Лантоша из-под провалившихся век тоже текли слезы: иссякающие струйки крови…
Мате помнил, как это было. Как двое черных схватили голову Лантоша, а их начальник, тот, высохший, как жердь, чистенький, похожий на адвоката или на доктора, вынул перочинный ножик, неторопливо приблизился к Лантошу и дважды ткнул маленьким лезвием… А эта сволочь Хараи и другие стояли и смотрели. Венгры! Стояли и смотрели!
Мате кричал, не в силах вынести крика товарища. Кричал, чтоб палачи остановились, что так нельзя… Тот же начальник повернулся, шагнул к нему, размахнулся и со всей силы ударил Мате острым сапогом по голени. А когда Мате упал, Хараи прыгнул ему на спину, завопил, и Мате еще успел почувствовать, как врезаются в тело кованые каблуки…
Как все, Мате знал о существовании гестапо. Как все, знал, что людей там пытают и уродуют. И все же случившееся после внезапного ареста казалось чудовищным. В сознании никак не умещалось, что один человек может так мучить другого. Мате понял, почему те, кто сюда попадает, на первых допросах всегда кричат: "Нет!!!" Он сам кричал: "Нет!!!" Беспомощная попытка отрицать бесчеловечность палачей, которые внешне походят на людей! Жалкая вера в благородство, якобы присущее каждому…
- Лантош! Друг! Лантош! - прошептал разбитым ртом Мате.
Тягучая кровавая слюна пузырилась на губах. Он сплюнул ее в ладонь вместе с кусочками раскрошенных зубов, отер руки о полу куртки.
- Лантош!
Товарищ не отвечал.
Мате с трудом огляделся, увидел под зарешеченным окном стол с кувшином, подумал, что там, в кувшине, может находиться вода, и пополз к столу. Когда он вернулся, осторожно двигая кувшин перед собой по цементному полу, ему показалось, что товарищ шевельнулся. Мате обрадовался. Мгновенье спустя он понял: то была последняя, предсмертная судорога.
- Лантош… - сказал Мате. - Лантош, товарищ… Он положил ладонь на неподвижную руку мертвого, пожал ее и затих. Ему подумалось, что закрывать выколотые глаза Лантошу не придется, и простота этой мысли ввергла в оцепенение.
Потом Мате пришел в себя.
Медленно приподнялся, сел, увидел кувшин, кое-как поднял его, стал пить. Вода проливалась на грудь и на колени, но ее прохлада была приятна, и Мате наклонил кувшин посильнее.
Их с Лантошем кто-то выдал. Наверное, десятник. Сказал, что это они подожгли цистерны и боеприпасы. Сказал только потому, что догадывался о принадлежности Мате и Лантоша к партии мира… Нашелся иуда! Выслужился перед немцами…