- Слушай, Люся, - взял ее за руку Костомаров, - давай-ка сматывайся отсюда. Шеф твой вряд ли вернется, а у меня вечерок свободный выпал. Пойдем к тебе, посидим, выпьем, а?
С пьяной бесшабашностью Люся тотчас же согласилась.
- А что, и правда пошли. Там все уже перепились, лезут целоваться, морды красные, нахальные… Бр-р-р…
Она суетилась, хлопотала, накрывая на стол, а Костомаров недвижно сидел в кресле, не отвечая на болтовню Людмилы, и только все поглядывал вокруг.
- Нравится тебе? - проследив за его взглядом, спросила женщина.
- Что - нравится? - очнувшись от каких-то своих мыслей, спросил Петр.
- У меня нравится?
Петр еще раз медленно обвел взглядом комнату. Небольшая, вся она была тесно уставлена тяжелой мебелью. Буфеты, диван, шкаф, этажерки, тумбочки и ширмы. Два трюмо. Огромная деревянная кровать с инкрустированными спинками. Бархатные портьеры, скатерти, накидки. Стенные часы. И везде - масса безделушек. Все это было добротным, дорогим. И все собранное в эту комнату казалось здесь не на месте. Было приткнуто кое-как. Словно на ходу, словно на складе, откуда все это вот-вот перекочует к законным своим владельцам.
Женщина ждала ответа. И Петр, подавляя неприязнь к ней, к ее жилищу, ко всей этой наворованной в разных местах роскоши, нехотя ответил:
- Ничего в общем. Умеешь жить, что и говорить.
- А как же! Живем один раз, нужно, чтобы было что вспомнить.
- Да, в этом ты права, - поморщился Петр.
- Ну, ладно, давай выпьем, - Людмила взяла графинчик с водкой, до краев наполнила объемистые фужеры. - Выпьем, Петро, за будущее, за наше будущее, - подчеркнула она последние слова. Не ожидая, залпом выпила и, не закусывая, подошла, присела на ручку кресла, искательно заглянула Петру в глаза.
Он слегка отодвинулся.
- Послушай, Люся, давно хотел спросить тебя, да все не получалось, дошли слухи до меня, что ты не то была советской разведчицей, не то сейчас двойную игру ведешь. Почему же ты со мной не хочешь быть откровенной? Если все это вранье - так и скажи. А если правда, не утаивай. Я ведь выдавать тебя не стану. Но знать должен… - И тут Петр решил рискнуть: - Потому, что и сам много думок имею, да не с кем посоветоваться.
Будь она трезвая, повела бы себя иначе. А сейчас ей казалось все простым и легким, а Петр - самым близким человеком на свете. Почему ей не быть с ним откровенной? Обычная осторожность покинула ее.
- Ах, Петя, ничего я от тебя не скрываю. Не спрашивал ты, я и не говорила. А спросил - отвечу. Насчет двойной игры - ерунда. А что было - так глупа я была, не знала, на кого ставить. Спасибо, - недобрая усмешка искривила ее губы, - надоумили… В лагере месяц пробыла… и решила, не на кого надеяться, своими силами надо выбираться… Вот и выбралась. Последняя улика была рация. Теперь с твоей помощью и она уничтожена.
На следующее же утро Зембровецкая раскаялась в своей болтливости. Вернулась к ней и осторожность и расчетливость. Пожалуй, и о рации не надо было говорить. Она тогда просто перетрусила, узнав, что Вадлеру поручено разыскать какую-то рацию, которая ведет передачи. Вдруг раскопают ту, ее, рацию. Тогда гибель, конец. Да, она совершила одну оплошность за другой. Хотя как будто у Петра и серьезные намерения, а вдруг он разболтает? Об этом подумать было страшно.
Петр не приходил, и Зембровецкая тревожилась все больше. Два вечера она прождала Петра напрасно. Не знала уже, что и думать. А вечером третьего дня, очень поздно, в дверь постучали.
На крыльце стоял Петр Костомаров, а с ним - какой-то офицер. Людмила всмотрелась. Да это же Курт Кох. Только он не улыбался, как обычно, лицо его было сосредоточенное, суровое. Никогда не видела Зембровецкая такого лица у этого всегда любезного интендантского обер-лейтенанта. И, еще ничего не зная, ни о чем не думая, она почувствовала, как сердце ее оборвалось и покатилось куда-то.
Вначале она не хотела верить. Она переводила взгляд с Петра на Коха и молила, молча молила: "Ну, скажите, что это шутка, скажите скорей, что это шутка!"
Но они говорили совсем другое. И Зембровецкая поняла - это всерьез. И еще - это конец. Что же делать? Лгать, изворачиваться? Здесь это не пройдет. Предложить свои услуги, а они не нужны. Обещать… Что? И кто поверит в ее обещания. Она сидела застывшая и машинально отвечала на вопросы. Да, она закончила в Красногорске курсы. Должна была работать в Приморске, связаться с Петровым. Нет, к немцам она пошла не сама. Ее схватили, принудили. Что дальше? Зембровецкая встрепенулась. Что же говорить дальше? Запираться, все отрицать? Но они, наверное, все знают. И кто же поверит, что немцы предложили ей, разведчице, вот так ни за что ни про что сотрудничать с ними.
Как она стала агентом? Испугалась. Ей предложили служить, и она не нашла в себе сил отказаться.
Как нестерпимо жестко смотрят эти люди. Как они сильны… Она же чувствовала себя жалкой, потерянной, одинокой.
- Зембровецкая! - Это говорит тот, кого она знала под именем Курта Коха. - Вы должны быть откровенны, абсолютно откровенны.
Там ей тоже говорили об откровенности. Там она была откровенна.
А сейчас? Сейчас она лепетала:
- Я никого не выдавала, я только рассказывала…
- Что?
- О том, что была послана из Красногорска… - и ухватилась за соломинку: - я даже о рации не сообщила. Вот вы поверьте, только поверьте, - а сама думала: "Только бы обмануть как-нибудь, только бы дожить до утра, добраться до Вадлера и сказать ему, что Курт Кох, что Петр…
- Врешь! - ворвался в сознание голос Костомарова. - Врешь, гадина.
- Спокойно, Петр, - Румянцев холодно смотрел в мечущиеся глаза Зембровецкой.
- Послушайте, Зембровецкая, а не лучше ли рассказать правду? О наших разведчиках, о Петрове.
Они все знают, все! И Зембровецкая, захлебываясь, стала рассказывать о смерти Петрова. Она была уверена, что он погиб. О разведчиках, посланных на связь к Петрову. Одного из них убили в перестрелке. Другой - Руднев - сейчас в госпитале. Розенберг приказал "привести его в порядок", он хочет сам допросить его.
…Пошатываясь, спускалась Зембровецкая с крыльца. Курт Кох, предупредительно поддерживая ее, довел до легковой машины. Петр сел к рулю.
Ее родная земля, земля, которую она предала, теперь настороженная, враждебная. Небо - высокое, холодное, звезды - далекие-далекие.
Мчится машина темными улицами города, вырывается на шоссе, потом сворачивает в сторону, в поле. Остановилась.
- Пощадите… Я все сделаю, я всю свою жизнь… - она упала на колени, цепляясь за Румянцева.
Тот брезгливо отстранился.
- Именем тех, кого ты предала…
- Нет, нет! - она ползала по земле, растерзанная, жалкая. - Пощадите!
- …За измену Родине…
Глава восьмая
ГИБЕЛЬ ПЕТРА
После того как Зембровецкая по заданию командования была уничтожена, Румянцев приказал Петру немедленно уйти из города. Петр очень просил лейтенанта позволить ему выручить Руднева. Но Румянцев категорически запретил. В отряд через Лизу Веселову и партизанского связного уже сообщено о Рудневе. Если что-нибудь можно сделать, партизаны этим займутся. Немцы не могли не знать о встречах Петра с Зембровецкой. Ее будут разыскивать, обязательно начнут допрашивать и его. Рисковать ни в коем случае нельзя. Он должен немедленно исчезнуть. Его дело сделано.
Сам Румянцев выехал из Приморска на два-три дня по своим интендантским делам. И этот отъезд сыграл роковую для Петра Костомарова роль. Дело в том, что все время пребывания в Приморске Петр страшно тяготился своей бездеятельностью. Он считал, что способен на большее, чем слежка за секретаршей Вадлера. И никак не мог примириться с тем, что ему надо исчезнуть из города после того, как Зембровецкая была уничтожена.
С одной стороны, он должен был выполнить приказ Румянцева, с другой - ему хотелось "оставить память", как он выражался, о своем пребывании в Приморске. В нем происходила внутренняя борьба. И в конце концов он решился действовать на свой страх и риск. В успехе задуманного Петр был уверен. Похищение из немецкого госпиталя Руднева и переправка его затем к партизанам продуманы во всех деталях. Костомаров не собирался действовать в одиночку. У него были союзники.
Как-то, когда Петр возился около своей машины во дворе ресторана, к нему подошел столяр Романец. Этого высокого, широкоплечего человека с серыми, умными, проницательными глазами Петр давно приметил. Он вместе с подручными ремонтировал подсобные помещения во дворе. Романец чем-то был очень симпатичен Петру. Может быть, напоминал старого мастера, первого учителя, который всегда был для Костомарова образцом коммуниста, настоящего человека.
У Романца были такие же неторопливые, уверенные движения, пытливый взгляд. И улыбка, спрятанная в усах, тоже была, как у старого мастера. И еще одно располагало: с немцами Романец держался спокойно, страха и подобострастия не выказывал.
Как-то подошел Романец к Петру.
- Работаешь, парень? - спросил он спокойно.
- Как видите.
- На немцев, - уточнил Романец.
- А вы - на Советскую власть, что ли, папаша? - угрюмо отпарировал Петр.
- Я другая стать, мне до могилы, может, полвершка осталось, а ты - вон какой богатырь… Небось в армии был.
- Ну, был.
- И в плен попал?
- Нет, сам, по своей воле пошел служить этим, - он кивнул в сторону ресторана.
- Так, так, ну, а если наши придут, что делать думаешь?
- Авось хозяева новые не бросят.
- Думаешь, с собой возьмут?
- Думаю.
- Ну и дурак же ты, парень! А с виду… - и, не договорив, отошел.
А на другой день Петр сам подошел к Романцу. Выждав, когда поблизости не было никого, ехидно спросил:
- Работаешь, папаша?
- Двигай отсюда, парень.
- Хм… А если двину я прямо в гестапо да о разговоре нашем расскажу?
- И то дело. Тебе как раз по плечу. Только чего ты этим добьешься?
- Вот что, папаша, разговор у меня к тебе есть серьезный.
- Вроде бы обо всем вчера поговорили. Все ясно.
- Наоборот, многое неясно.
- Мне с тобой словами играть некогда. Шел бы ты знаешь куда?
- Так где же нам поговорить?..
…Вечером они встретились у одного из подручных Романца - плотника Алексеева.
Петр сразу выложил свои карты.
О Румянцеве ни слова… Говорил только о себе: послан в город партизанами для связи Явка оказалась провалена. Решил выждать. Но сидеть сложа руки не собирается. Если Романец согласен, они будут действовать совместно. План таков: создать небольшую группу из верных людей, добыть оружие, совершать диверсии. Профессия Романца для маскировки очень подходящая. Он может отправляться в ближние районы как будто на заработки. Петру тоже приходится бывать в районах, ездить за продуктами. Хозяин ресторана ему доверяет и иногда посылает одного.
В общем, все у Костомарова было легко и просто. Романец поверил ему. Может, потому, что давно присматривался к этому парню.
Старый столяр действовал. И действовал не в одиночку. При столярной мастерской к тому времени сложилась патриотическая группа, в которую, кроме Романца, входили слесари Портнов и Бойченко, Алексеев и кухонный рабочий ресторана Беляев. Последний вошел в группу недавно и сразу же заявил, что у него припрятана одна винтовка. Пришлось это как нельзя кстати, так как оружия было мало.
Связавшись с рабочими типографии, патриотическая группа Романца занималась распространением листовок, сводок Совинформбюро среди населения. В дальнейшем планировался уход в лес к партизанам.
Узнав о том, что Руднев переправлен СД в госпиталь, Петр предложил товарищам свой план освобождения разведчика. Романец вначале колебался, ему казалось, что эта операция таит в себе огромный риск и почти никаких шансов на успех. Но Петр убедил его, что, хотя риск и большой, они добьются своего. Причем доказал он это довольно аргументированно. Романец согласился с ним после некоторого раздумья.
- Только где же мы одежду немецкую возьмем? И опять-таки приказ-то нужен письменный. Где ты его раздобудешь?
- Форму я могу достать, - вмешался Беляев, - на троих. У нас на квартире полицаи стоят. Мать моя им стирает. Так что все будет в порядке. Я с планом товарища Петра вполне согласен. Только мне кажется, надо связаться с другой группой. Шесть человек это все же мало. А вдруг немцы что-то заподозрят. Чтобы не отступать тогда, а с боем действовать.
- Ничего, управимся и вшестером, - отрезал Петр. - Хитростью возьмем. Романец, Беляев и я переоденемся в полицейскую форму. Остальные трое останутся у ворот госпиталя. На всякий случай. Значит, завтра вечером. Все ясно? Тогда будем расходиться.
С вечера было пасмурно. С моря вместе с тяжелыми дождевыми облаками наползал туман. Вначале зыбкий, колеблющийся, словно кисель, он вскоре сгустился. А потом вместе с темнотой окутал город так плотно, что в двух шагах ничего не было видно.
Петр шел впереди почти на ощупь. Шаги двигавшихся за ним вплотную Романца и Беляева почти не были слышны. Портнов и еще два товарища двигались поодаль.
Ворота госпиталя возникли неожиданно, когда подпольщики подошли к ним почти вплотную.
Кивнув Романцу, Петр постучал в окошечко калитки. Оно чуть погодя приоткрылось, полицай хмуро, отрывисто бросил:
- Кто?
- От Вадлера. За раненым одним… Как его, - Петр достал из кармана свернутую бумагу, близко поднес ее к глазам, в свете, падавшем из окошечка, пошевелил губами. - За Рудневым мы. Есть такой?
Не отвечая, полицай протянул руку за бумагой.
- Слушай, пусти нас, погода чертова. Там в тепле и проверяй.
Еще раз вглядевшись в лицо Петра, часовой открыл калитку. Петр, за ним Романец и Беляев скользнули в тесное, ярко освещенное большой лампой помещение дежурки. Часовой был здесь один. Он еще раз внимательно оглядел вошедших и положил руку на телефонную трубку.
- Сейчас спрошу у начальника. Приказ такой - десять раз проверять…
Настороженно следя за каждым движением часового, Петр едва приметно подмигнул Романцу. Тот слегка придвинулся к полицейскому.
Но тот раздумал звонить. Лениво подошел к двери, ведущей во двор, толкнул ногой.
- Ладно. Чего там проверять. Идите… Битте, - криво усмехнулся полицай.
Они направились к темневшему в глубине двора крыльцу. Петр быстро взбежал по ступенькам, толкнул массивную дверь Она медленно растворилась. За маленьким столиком около входа никого не было. В глубине коридора раскрылась одна из боковых дверей. Показалась фигура в белом халате. И тут же скрылась.
Петр скорее почувствовал, чем понял: что-то неладно. В этот момент сзади коротко вскрикнул Романец. Выхватив из-за пазухи гранату, а другой рукой пистолет, Петр отскочил в сторону и резко повернулся. В дверях, выставив дула автоматов, стояли два солдата. Петр нажал курок. Выстрела не последовало. Тогда он взмахнул гранатой. Солдаты отпрянули. По коридору, стуча тяжелыми коваными сапогами, бежали полицейские. Послышался визгливый, срывающийся голос Вадлера.
Но минутного замешательства тех, что стояли в дверях, было для Петра достаточно. Он ринулся напролом. Сбив одного ударом пистолета, выскочил во двор.
Около крыльца отбивался от наседавших на него солдат Романец. Петр побежал влево, к глухой, высокой стене. Он знал - там, за ней, обрыв. Только бы перемахнуть через стену, тогда он уйдет.
Но навстречу ему уже бежали от ворот солдаты. У стены тоже шевелились темные тени. Никто не стрелял. И все же Петр понял, что ему не уйти. Понял, что его хотят взять живым. И когда фашисты бросились к нему, сорвал кольцо гранаты.
- Значит, вас послала ко мне Людмила Зембровецкая?
- Да не послала же, не говорила я этого, - Галина смотрела прямо на Вадлера, в глазах ее не было и тени волнения или страха. - Просто госпожа Зембровецкая была очень добра ко мне. И сказала, что если мне не удастся устроиться в Приморске и будет нужна помощь, я могу обратиться к ней. Вот я и пришла. Спросила госпожу Зембровецкую, а меня привели к вам.
Вадлер устало прикрыл глаза. Похоже, эта девчонка говорит правду. Он приказал всех, кто спросит о Зембровецкой, приводить к нему. Надеялся нащупать хоть какую-нибудь нить. Кто убил Людмилу? И как? Ничего не известно, черт побери. Розенберг недоволен. Нет, недоволен - это мягко сказано. Генерал взбешен. Он отчитывал Вадлера так, что при воспоминании об этом у графа и сейчас мурашки по спине ползут. Розенберг… Не сегодня-завтра он нагрянет в госпиталь.
Надо, чтобы этот русский находился в приличных условиях. Взять разве эту румяную медсестру? Гм, может, раненый с ней будет откровенней. Вначале эта мысль только мелькнула, потом Вадлер вернулся к ней: это, пожалуй, находка. Что, если попробовать?
- Мы, конечно, проверим все, что ты тут наговорила. Если соврала…
- Да не вру я, вот пристали! И чего врать-то мне, - Галя для убедительности даже руки приложила к груди.
- Ладно. Ты будешь работать в госпитале. И не санитаркой, а медсестрой. Пока что на твоем попечении будет один раненый. Русский, - Вадлер сделал паузу и внимательно посмотрел на Галю.
Лицо девушки не выражало ничего, кроме безграничного восхищения добротой господина Вадлера и благодарности ему.
- Но услуга за услугу. Я помогаю тебе, ты должна помочь мне.
- Ой, да я все, все сделаю! Все, что вы прикажете.
- Хорошо. Тогда слушай…
Так вот он какой, разведчик Руднев. Продолговатое смуглое лицо, черные, лихорадочно горящие глаза, брови… О таких говорят: соболиные, вразлет. А ресницы, как у девушки, пушистые, длинные. Красивый парень. Ни синяки, ни кровоподтеки не портят это лицо. Галя подолгу вглядывается в него, стараясь уловить в глазах раненого проблеск мысли, сознания. Но напрасно.
Что же ей делать? Как спасти, выручить из госпиталя Руднева? Как выполнить задание Грозного?
Третий день уже она здесь. Почти безотлучно при раненом. Аккуратно выполняла все распоряжения врача, высокого, сухопарого немца. Он надменен, этот врач. За три дня не сказал Гале ни слова. Все распоряжения передавал в письменном виде. Каждое утро, осмотрев раненого, он молча протягивал Гале вырванный из блокнота листочек с назначениями. Причем смотрел немец поверх Гали. Видимо, присутствие здесь, в немецком госпитале, русской медсестры было ему не по вкусу. Как и возня с этим раненым. Однако лечил он его добросовестно - приказ генерала Розенберга должен быть выполнен.
Так же добросовестно выполняла Галя все предписания врача. Но Руднев не приходил в сознание. Метался в горячке. Бредил, вскакивал, порывался бежать. Галя с трудом удерживала его в постели ласково приговаривая, укладывала на подушки.
К исходу второго дня в палате появился Вадлер.
- Узнали что-нибудь?
- Нет. Он без сознания.
Руднев зашевелился, медленно приподнялся, что-то выкрикнул и тут же свалился навзничь.
- Иди! - коротко бросил Гале Вадлер, придвигая к постели табуретку. - Надо будет, позову.
Когда минут через сорок по вызову Вадлера Галя вошла в палату, подполковник встретил ее хмурый, недовольный. И Галя поняла, что ничего нужного узнать из бессвязного бреда раненого Вадлеру не удалось.
Солнечный зайчик, пометавшись по стене, скользнул на лоб Руднева, потом заплясал на закрытом веке. Руднев поморщился, вздохнул и открыл глаза.