В этом состоянии он добрался до лесного домика. Как и следовало ожидать, Йонатас, извещенный рано утром, ушел, чтобы сопровождать графа на охоту, и Эберхард застал Розамунду одну. Увидев своего возлюбленного таким возбужденным и бледным, Розамунда вскрикнула. Эберхард стал рассказывать ей о своей второй встрече с отцом. Это продолжалось долго, поскольку он часто был не в силах вымолвить ни слова, а порой речь его прерывалась рыданиями. Розамунда, как обычно, была сама рассудительность и самоотверженность.
- Друг мой, - сказала она Эберхарду, - если и в самом деле вашей женой должна стать Люцилия фон Гансберг, я сказала бы вам: Эберхард, Люцилия - достойнейшая девушка; покоритесь воле отца, женитесь на ней: даже если вы не будете счастливы, то, по крайней мере, сохраните свою честь и доброе имя. Но союз с герцогиней фон Б. ужасен, и я просто обязана отвратить вас от этого шага, Эберхард, потому что граф Максимилиан таким образом не только обрекает на страдания вас и меня, он оскорбляет справедливость и Бога. Граф - ваш отец, Эберхард, но у него, как рассказывают, необузданный нрав и наклонности тирана, а значит, бороться против него не просто кощунственно, но и опасно. Самое лучшее, что вы можете сделать, - это уехать отсюда. Не беспокойтесь обо мне, Эберхард, я всегда прекрасно понимала, что наши мечты несбыточны и что, пока стоит мир, я не смогу стать вашей женой. Но это не имеет значения: я ваша и никогда не буду принадлежать никому другому. Где бы я ни была, я буду молиться за вас и любить вас, пусть безнадежно. Да, безнадежно, потому что теперь вы знатны и богаты, и, даже если бы ваш отец дал согласие на наш брак - что невозможно, - я сама отказала бы вам. Но я повторяю: всю жизнь я буду вам верна, как если бы я действительно была вашей женой. Но вы, Эберхард, вы полностью свободны. Оставайтесь таким же добрым и великодушным, постарайтесь издалека смягчить графа: пусть ваши добрые дела заставят его простить вас и признать своим сыном. А меня, несчастную, которая будет вечно помнить о вас, вы можете забыть.
- Розамунда, ангел мой, не покидай меня! - со слезами на глазах воскликнул Эберхард. - Говори! О, говори еще! Когда я слышу твой голос, на меня снисходят милосердные и добрые мысли. Я сделаю все так, как ты скажешь, милая наставница моей души, и твой последний урок, как и остальные, не пройдет для меня даром. Да, Розамунда, я буду добрым, милосердным - к этому ты призываешь меня - и уеду, но не для того, чтобы спастись самому, а чтобы спасти моего отца. Матушка ничего не отвечала мне этой ночью, а сейчас как раз канун Рождества. Я боюсь, да, боюсь за отца и бегу от опасности, которая грозит ему, и от того проклятия, которое, быть может падет на него.
- О чем ты говоришь, Эберхард? - встревоженно спросила Розамунда, увидев, как исказились черты лица юного прорицателя.
- Ничего, ничего, - пробормотал Эберхард. - Мертвые знают то, чего живым знать не дано. Сейчас мне нужно идти, Розамунда. Поцелуй меня в последний раз. О, не бойся: я прошу, чтобы ты поцеловала меня в лоб как сестра, и твой поцелуй я приму на коленях.
Эберхард преклонил колена, и Розамунда, как она обычно делала по окончании уроков, вздохнув, запечатлела на его лбу поцелуй, нежный и чистый, как ее сердце. В этот момент за спиной двух невинных и прелестных созданий раздался злобный смех. Быстро обернувшись, они увидели, что на пороге стоит граф Максимилиан в охотничьем костюме, с хлыстом в одной руке и ружьем в другой.
- Прекрасно! Очень хорошо! - сказал граф, насмешливо кланяясь им.
Бросив хлыст и шапку на стол и прислонив к стене ружье, Максимилиан прошел в комнату. Розамунда покраснела, опустила глаза и не смела пошевелиться. Заслонив ее собой, Эберхард, гордый и решительный, выступил вперед и с вызовом встретил насмешливый и бесцеремонный взгляд графа.
Насвистывая какую-то охотничью песенку и издевательски поглядывая то на Розамунду, то на Эберхарда, граф медленно снял перчатки. Потом, небрежно закинув одну ногу на другую, он развалился в кресле.
- Так вот где разгадка, - сказал он. - По правде говоря, прелестная разгадка! Так вот оно - объяснение вашей поистине спартанской добродетели, Эберхард, объяснение, надо признать, очаровательное и весьма соблазнительное!
- Ваша милость, - начал Эберхард, - если ваш гнев…
- Гнев? - быстро перебил его Максимилиан. - Ах, Боже мой, при чем тут гнев? Об этом не может быть и речи. Я дворянин, Эберхард, и более того: я дитя восемнадцатого века. К тому же я еще, слава Богу, не монах! Породистого пса не надо учить. Нет, дети мои, я вовсе на вас не сержусь. И если я устроил за вами слежку, Эберхард, то это просто из любопытства, но я не хотел вас тревожить, поверьте. Вашего отца, мое прелестное дитя, я отправил с каким-то поручением в город. Думаю, что он не посвящен в тайну ваших отношений и мог бы помешать этой дружеской встрече. Вот видите: я вовсе не деспот. Я просто не хочу, чтобы мне морочили голову, и надеюсь, ваша интрижка, Эберхард…
- Простите, ваша милость, - твердо сказал юноша, - но я вынужден прервать вас, чтобы разъяснить одно недоразумение. Соблаговолите уделить мне минуту внимания. Вы бросили меня одного в старом замке Эпштейнов, без советчика, без учителя, без человека, который мог бы поддержать меня. И я рос сам по себе, как дерево в лесу. Разве вы были отцом? И разве я был вашим сыном? Судя по тому, какое равнодушие - и, я бы даже сказал, ненависть - вы ко мне проявляли, в это трудно было поверить. Однажды вы написали мне, что я должен отказаться от любых притязаний на ваши отцовские чувства, но вы освободили меня и от моих сыновних обязанностей. Следуя своему решению, вы не обращали на меня ни малейшего внимания, как будто меня не существует на свете или как будто я недостоин быть вашим сыном. Любой крестьянин учит своего ребенка читать, чтобы тот мог, по крайней мере, постичь слово Божье, а вы даже не удосужились полюбопытствовать, обучен ли я грамоте. Вы обрекли меня на праздность, невежество и бродяжничество, а сами уехали с Альбрехтом, вашим единственным и любимым сыном, чтобы завоевывать себе чины, титулы и почести. Но случилось так, что Бог, который в своей справедливости бывает порою жесток, забрал у вас любимого сына. И тогда вы вспомнили о другом, кого бросили когда-то, потому что вам нужен был помощник для осуществления ваших планов. Вы ожидали, что найдете здесь существо с непросвещенным умом и неразвитой душой, и даже привезли с собой какого-то известного профессора, чтобы он сделал меня пригодным для осуществления ваших намерений. Обнаружив, что мое достаточно широкое образование почти не требует усовершенствования, вы были весьма обрадованы - но не за меня, а потому, что это на год или два приближало успех ваших комбинаций. А знаете ли вы, кто обучил меня наукам, кто дал мне представление о жизни и о Боге, кто сформировал мою душу и разум, был моим советчиком, заменив мне бросившего меня отца и покойную мать? Вы знаете, ваша милость?
- Клянусь, нет, - ответил граф. - Вы сказали, что вашим учителем было одиночество, но это весьма неопределенно.
- Так вот, ваша милость, это Розамунда, та, которая стоит сейчас перед вами и которую вы только что намеревались оскорбить, это благородное и благочестивое создание; это она передала мне знания, полученные ею благодаря моей матушке; это она, час за часом, день за днем, терпеливо учила меня постигать первоосновы всех наук; это она сделала мужчину из вашего сына, кого вы готовы были превратить в собаку. Благодаря ей я узнал, что такое чувство собственного достоинства, надежда и - теперь я могу это сказать - любовь. Благодаря ей я готов теперь и к самым тяжким испытаниям, и к самому высокому предназначению. Повернется ли у вас после этого язык оскорбить ее?
- Вы чрезвычайно красноречивы, Эберхард, - сказал Максимилиан, - и это радует меня. Однако, - добавил он, усмехнувшись, - единственное, что я мог заключить из вашей пламенной и с блеском произнесенной речи и о чем сам быстро догадался, - то, что это милое дитя дало вам образование. Это весьма похвально, и я бесконечно признателен ей. Однако, я думаю, что и вы преподали ей кое-какие уроки. Вы приобрели образование - прекрасно, но не лишилась ли она при этом невинности?
Розамунда, застыв в горделивой позе, хотела что-то сказать, но не могла проронить ни слова, хотя губы ее шевелились. Она была бледна и неподвижна как статуя.
- О проклятье! Вы упорствуете в своем заблуждении! - дрожа от гнева, воскликнул Эберхард.
- Не в заблуждении, а в своем презрении к вам, - ответил граф.
Розамунда молча воздела руки к небу.
- Берегитесь, ваша милость, - сказал Эберхард, плохо держась на ногах от охватившего его безумного гнева. - Вы так долго не вспоминали о том, что вы мой отец, что и я могу забыть - да простит меня Бог! - о том, что я ваш сын!
- Так вот до чего дошло дело, сударь мой, - сказал Максимилиан, сменив оскорбительный и насмешливый тон на серьезный и надменный. - Честно говоря, интересно было бы на это посмотреть. Успокойся, юноша, я приказываю тебе это. Если тебе придется иметь дело со мной, твой детский гнев сразу поутихнет. Сдержи свою ярость - это будет благоразумнее - и дай мне поговорить с твоей Дульсинеей. Ей, конечно, далеко до герцогини, которую ты отверг сегодня утром, но она, хоть и с меньшим размахом, кажется, подвизается на том же поприще.
- Господи Всевышний! - воскликнула Розамунда, без чувств падая на пол.
- О, проклятье! - вскричал Эберхард, бросаясь к шпаге, оставленной им накануне в углу у камина.
Затем, наполовину обнажив ее, он двинулся на графа, но в двух шагах от него остановился и снова вложил шпагу в ножны.
- Вы дали мне жизнь, - сказал он, - поэтому мы квиты.
Максимилиан уже держал в руке заряженное ружье.
В эту минуту отец и сын, смотревшие друг на друга полными ненависти глазами, были подобны двум демонам.
- Так ты говоришь, что я дал тебе жизнь? Ты ошибаешься, презренный, я ничего тебе не давал, и ты ничего мне не должен. Вынимай свою шпагу! Если мы будем сдерживать наш гнев, он утихнет. Что ж, скрестим наши шпаги и дадим волю нашей ненависти! А-а, ты отступаешь, трус! Ты пятишься назад! Но я не отступлю.
Граф подошел к двери и подозвал нескольких слуг, которые сопровождали его.
- Возьмите эту девчонку, - сказал он им. - Неважно, пришла она в себя или нет. Возьмите ее и вышвырните вон из моих владений.
Эберхард встал возле своей возлюбленной и обнажил шпагу.
- Я убью того, кто дотронется до нее, - сказал он.
Слуги замялись.
- Трусы! Взять ее! - крикнул Максимилиан, замахнувшись на них хлыстом.
Слуги сделали шаг вперед, но их встретило острие шпаги Эберхарда.
- Ваша милость, - обратился он к графу, - я, Эберхард фон Эпштейн, заявляю вам, что буду следовать за этой девушкой повсюду, где бы она ни оказалась, даже против ее воли. Слышите?
- Поступай как хочешь, - ответил Максимилиан. - Делайте, что вам было приказано, негодяи! - снова обратился он к слугам.
- Ваша милость, - сказал Эберхард, приставив острие шпаги к груди своей возлюбленной, все еще не приходящей в сознание, - знайте, что я скорее убью Розамунду на ваших глазах, чем позволю кому-нибудь из этих людей прикоснуться к ней.
- Убивай, если твоя шпага достаточно остра для этого, - насмешливо сказал граф. - Ах, ты боишься? Уберите же отсюда девчонку или я сам займусь этим!
- Ваша милость, - воскликнул Эберхард, - поостерегитесь! Я буду защищать ее, кто бы ни был передо мной.
- Даже если перед тобой твой отец? - спросил граф, приближаясь к Эберхарду с ружьем в руке.
- Да, если передо мной убийца моей матери! - неистово крикнул Эберхард, ослепленный яростью.
От бешенства у Максимилиана потемнело в глазах. Он навел ружье на сына и спустил курок.
- О матушка, матушка, сжальтесь над ним! - воскликнул Эберхард, падая на землю.
Граф похолодел и замер на месте, словно громом пораженный. Его лицо побелело и взгляд остановился: ему почудилось, что возле безжизненных тел Розамунды и Эберхарда стоят как живые Конрад и Альбина.
Это была не галлюцинация: Максимилиан действительно видел Конрада, который, как и обещал, приехал в замок Эпштейнов навестить семейство лесника. Войдя в дом, он как раз успел отвести в сторону ружье Максимилиана, нацеленное на смертоносный выстрел. Жизнь Эберхарда была спасена: его ранило, но не опасно.
Опомнившись, граф явственно увидел рядом с собой брата. Сначала он подумал, что это призрак, привидевшийся ему в кошмарном сне. Блуждающим взглядом он обвел комнату. Это была та же самая комната, но теперь в ней не было никого, кроме Конрада и его самого. Пол был забрызган кровью.
- Где Эберхард? - дрожащим голосом спросил Максимилиан.
- В комнате наверху. Успокойтесь: он ранен в плечо, и рана не опасна, - ответил Конрад.
- А Розамунда?
- Она пришла в себя и ухаживает за Эберхардом.
- Но вы, вы действительно Конрад? Вы изменились и постарели, как и я. Как вы очутились здесь? Что означает эта форма французского офицера?
- Да, я был когда-то Конрадом. Сейчас же перед вами генерал Наполеона. Когда вам станет лучше, я вам все расскажу.
- Так значит, вы живы? Мне не померещилось? Но та, другая?
- О ком вы говорите, Максимилиан?
- О той, которая стояла сейчас рядом с Эберхардом, одной рукой как будто защищая его, а другой угрожая мне.
- Да о ком вы? - встревожено переспросил Конрад.
- О, я узнал ее, - продолжал Максимилиан с блуждающим взором, - я узнал ее суровый, неумолимый взгляд. Я не мог ошибиться. Мне не миновать ее кары. Напрасно Эберхард просил, чтобы она сжалилась надо мной: мне не будет пощады.
- Я не понимаю, что значат ваши слова, - сказал Конрад. - Эберхард просил передать вам, что он прощает вас и будет молить за вас Бога.
- К чему? Все напрасно. Говорю вам, она была здесь, - тревожно сказал Максимилиан.
- Да кто "она"?
- Она - это возмездие, она - это кара, она - это Альбина! Пойдемте, брат, пойдемте отсюда! Разве вы не слышите голоса этой пролитой крови? Она вопиет о мести. Я словно пьян, пьян от убийства, которого чуть было не совершил, и от ужаса. Пойдемте! Я думаю, на свежем воздухе мне станет лучше, да, чистый воздух полей пойдет мне на пользу. Но мое дыхание может загрязнить его! О, проклятье мне!
- Не хотите ли вы увидеть Эберхарда и ответить прощением на прощение?
- Нет, нет! Я никого не желаю видеть. Я больше не отец, я больше не человек: отныне я принадлежу не земле, но аду! К тому же, что значит для него мое прощение? Прощение про́клятого - это анафема! Пойдемте же, Конрад, уйдемте отсюда, прошу вас.
И Максимилиан вышел из дома Йонатаса так поспешно, что брат едва смог догнать его.
По пути граф спотыкался о каждый камень, лежавший на дороге, о каждую кочку. Увидев его, бегущего, с растрепанными волосами и блуждающим взглядом, можно было подумать, что за ним кто-то гонится: его преследовали угрызения совести, от которых человеку никуда не уйти.
Вскоре братья добрались до замка Эпштейнов. Максимилиан, как будто все еще чувствуя позади себя погоню, бросился в красную комнату, сделав Конраду знак следовать за ним. С испуганным видом он дважды повернул ключ в замке и задвинул все засовы.
- Теперь я в безопасности, - сказал граф, падая в кресло. - Ну вот, я уже окончательно пришел в себя и могу привести в порядок свои мысли. Но что это было со мной? Страшная действительность или лихорадочное видение?
- Увы! Все это было на самом деле, - ответил Конрад.
- Но ты, уверяющий меня в этом, не призрак ли ты сам?
- Моя жизнь таинственна, но я действительно живой человек, - сказал Конрад. - Я приехал в замок Эпштейнов, потому что пообещал это Эберхарду и Йонатасу. По воле случая, а точнее, Провидения, я появился как раз вовремя и успел отвести в сторону вашу руку и спасти вас от преступления, - и какого! - от убийства вашего сына!
- Но как это возможно? Как? - бормотал Максимилиан, все еще охваченный безумием.
- Вы бредите, брат, вы утратили ощущение действительности, и, чтобы привести вас в себя, я охотно расскажу вам мрачную историю своей жизни. Мы встретились с вами сейчас при необычных и страшных обстоятельствах, когда все смешалось, все привычные установления рухнули, поэтому, я думаю, нет нужды брать с вас честное слово, что вы сохраните эту историю в строжайшей тайне. В этом нет никакой насущной необходимости, но таинственная жизнь стала для меня привычкой, в известном смысле потребностью. Я жил, не считаясь с условностями, усвоенными мною в детстве, и люди обычно не понимали и превратно истолковывали те соображения, которыми я руководствовался в своих поступках. Мнение толпы могло бы с полным правом осудить и заклеймить все, что я делал, поэтому я предпочитаю не иметь другого судьи, кроме Бога, ибо он один может заглянуть мне в душу и увидеть, что мои намерения чисты. Кроме того, я полюбил ту таинственность, которая окружает мою жизнь, потому что, скрывая от людей мое прошлое, я и сам порой могу о нем позабыть.
Конрад рассказал брату историю своей бурной и полной бед жизни. Начав серьезно, он закончил говорить в слезах. Максимилиан слушал его чрезвычайно внимательно. Лицо его понемногу приобрело спокойное и ясное выражение. Он вынул из своего дорожного баула бутылку крепкого напитка и выпил несколько стаканов.
- Спасибо, Конрад, - сказал он, когда брат замолчал. - Спасибо, вы вернули мне чувство реальности. Да, хотя ваша жизнь и необычна, хотя тот человек, которого вы сделали вашим двойником - личность загадочная, но, по крайней мере, слушая вас, я имел дело с человеком, которого знаю, который дышит и живет. Я сейчас был не в себе, Конрад, меня одолевали бредовые видения и детские страхи. Думаю, что это последствия припадка гнева, который я пережил. Я вам что-то говорил об Альбине, о привидениях, о мести, не так ли?
- Да, говорили, - ответил Конрад, удивленный резкой переменой, что произошла в Максимилиане.
- Боже мой, - мрачно усмехнулся граф, - это невероятно, но даже сильные души порой подвержены минутной слабости и страху. Подумать только: я, Максимилиан фон Эпштейн, допущенный в императорский совет, поверил в бабьи россказни! Должно быть, я смешон вам, брат?
- Вы внушаете мне жалость и огорчаете меня, - ответил Конрад. - Ваше неистовство и испуг потрясли и ужаснули меня, но едкая ирония и эгоистическое хладнокровие в такую минуту возмутительны, и это меня удручает.
- Ну-ну, - качая головой, сказал Максимилиан, которого не покидали сомнения и мрачные мысли. - Надо быть мужчиной и не поддаваться химерам. Я готов признать, что был не прав в своем гневе, и я благодарен Господу и вам, Конрад, за то, что вы не допустили убийства. Но, по правде говоря, я тогда не владел собой, этот молодой наглец возмутил меня до глубины души. Но вы говорите, он отделался легкой раной? Надеюсь, это послужит ему уроком и отныне он будет более покладистым. Что же до угроз мертвой Альбины и видений, в которых она являлась мне, то лишь мальчишка или глупец может все еще верить в это, но не я. Скажите мне, Конрад, вы, солдат Наполеона и выдающийся человек, скажите, ведь вы согласны со мной: эти видения и в самом деле обманчивы?
- Кто знает… - задумчиво произнес Конрад.
- Как! - воскликнул Максимилиан. - Вы верите в существование призраков и привидений?
- Иисус Христос велел живым молиться за мертвых. Возможно, у мертвецов есть свое Евангелие, которое велит им наблюдать за живыми.