Разумеется, то была нахальная ложь, но свое дело она сделала. Чика эта информация не убедила, но Уилбергер уже отъехал, и Чик почувствовал, что он в одиночестве и не вызывает симпатии. Намек на то, что сестра ковбоя гулящая девка, мог привести к кулачному бою, если не хуже, а Диш Боггетт выглядел вполне здоровым экземпляром.
– Значит, какой-то дурак мне набрехал, – пошел на попятный Чик, поворачивая лошадь к дому.
Пи Ай, не любивший забегать вперед, не оценил всех тонкостей ситуации.
– Где это ты раздобыл сестру, Диш? – спросил он. Своим образом жизни Пи полностью копировал капитана. Он редко ходил в "Сухой боб" чаще двух раз в году, предпочитая промочить горло на передней веранде, откуда ему всего пара шагов до постели, если уж он чересчур промокнет. При виде женщины он чувствовал себя неловко: слишком уж велика опасность отклонения от приличного поведения. Обычно, заметив особу женского пола поблизости, он скромно опускал глаза долу. Тем не менее он рискнул разок поднять их, когда они гнали стадо через Лоунсам Дав. Он увидел, как из открытого окна на них смотрит девушка с белокурыми волосами. Плечи у нее были голые, что поразило его до такой степени, что он уронил поводья. Он не забыл девушку и иногда бросал взгляды на окно, проезжая мимо. Он очень удивился, узнав, что она, возможно, сестра Диша.
– Пи, ты когда родился? – спросил Диш, подмигивая Ньюту.
Вопрос привел Пи в полное недоумение. Он как раз думал о той девушке в окошке; вопрос о том, когда он родился, заставил его изменить ход мыслей, что всегда было для него затруднительно.
– Тебе лучше спросить капитана, Диш, – ответил он неуверенно. – Я все никак не могу запомнить.
– Ну что же, раз у нас полдня свободны, я, пожалуй, пойду пройдусь, – заявил Диш, направляясь в городок.
Ньют все никак не мог отказаться от мысли, что, возможно, его этой ночью возьмут с собой.
– Куда вы едете, когда направляетесь к югу? – спросил он Пи, который все еще размышлял по поводу даты своего рождения.
– Ну, мы просто петляем, пока не наткнемся на скот, – объяснил он. – Капитан знает, где искать.
– Надеюсь, меня тоже возьмут, – сказал Ньют. Дитц хлопнул его по плечу огромной черной лапой.
– Не дождешься, когда тебя пристрелят, парень? – заметил он, отошел к неоконченному колодцу и заглянул вниз.
Дитц говорил мало, но видел много. У Ньюта часто возникало чувство, что Дитц был единственным, кто в самом деле понимал, чего Ньют хочет и что ему нужно. Боливар иногда относился к Ньюту по-доброму, да мистер Гас всегда был к нему расположен, хотя доброта его носила несколько общий характер. У него постоянно находилось о чем позаботиться и о чем поговорить, так что на Ньюта он обращал внимание в основном тогда, когда уставал думать обо всем другом. Капитан редко бывал с ним резок, разве что он уж слишком напортачит, но у капитана также никогда не находилось для него теплого слова. Капитан вообще был скуповат насчет теплых слов, но Ньют знал, что, начни тот одаривать всех теплыми словами, он, Ньют, будет последним, кто их получит. Как бы хорошо он ни работал, капитан никогда его не хвалил. Это несколько разочаровывало: чем больше юноша старался угодить капитану, тем менее тот казался довольным. Если Ньюту удавалось хорошо выполнить работу, у него создавалось впечатление, что капитан вследствие этого чувствовал себя вроде как в долгу, и Ньют всегда дивился, зачем нужно хорошо работать, если это только раздражает капитана. И тем не менее капитана ничто не волновало, кроме хорошо сделанного дела.
Дитц замечал огорченное недоумение юноши и всеми силами старался взбодрить Ньюта. Иногда он помогал ему в особо трудных случаях, хвалил, когда было за что. Это помогало, хотя чувство, что капитан имеет что-то против него, не покидало Ньюта. Он понятия не имел, что бы это такое могло быть, но что-то наверняка было. Кроме него, только Дитц ощущал это, но Ньют никак не мог решиться спросить Дитца об этом прямо – он знал, что Дитц – не большой любитель подобных разговоров. Он вообще-то мало говорил. Он лучше умел выразить то, что надо, с помощью глаз и рук.
Пока Ньют мечтал о ночи и Мексике, Диш Боггетт весело шагал к салуну, думая о Лорене. Весь день, на дне ли колодца, крутя ли ручку лебедки, он думал о ней. Ночь прошла не так хорошо, как он надеялся. Лорена не дала ему никакой надежды, но, может быть, подумал Диш, ей нужно больше времени, чтобы привыкнуть к мысли, что он любит ее. Если он побудет здесь неделю-другую, она привыкнет или он ей даже понравится.
За магазином старый мексиканец, который делал седла, резал на полоски сыромятную кожу для веревок. Дишу пришло в голову, что он будет выглядеть получше, если спустится к реке и смоет хотя бы часть пота, высохшего на нем за день. Но это означало бы потерю времени, и потому он выбросил такую мысль из головы. Остановившись у задней двери салуна, он лишь заправил рубаху в штаны и отряхнул с них пыль.
Как раз когда он занимался рубахой, то услышал потрясший его звук. Диш стоял футах в двадцати от здания, которое было кое-как сбито из досок, все два этажа. Было тихо, жарко, безветренно. Если бы кто-нибудь пукнул в начале улицы, Диш обязательно бы услышал. Но он услышал совсем другое. Когда до него впервые донесся равномерный скрипучий звук, он не обратил на него внимания, но через пару секунд на него нашло озарение, от которого его едва не стошнило. Помимо воли он подошел поближе, чтобы подтвердить свои подозрения.
Из того угла, где находилась комната Лорены, доносился скрипучий звук, какой может издавать скверная постель с набитым кукурузной соломой матрацем от движений двух человек. Именно у Лорены была такая постель; только вчера ночью кровать издавала такие же звуки под ними, и Диш на короткое мгновение подумал, пока не перестал соображать от наслаждения, слышит ли эти звуки кто-нибудь, кроме них.
Теперь слышал он, стоял в недозапихнутой в штаны рубахой и слушал, как кто-то занимается этим с Лореной. Воспоминания о ее теле вперемешку со звуками вызвали такую боль в груди Диша, что какое-то время он не мог двигаться. Ему показалось, что его парализовало, что ему суждено вечно стоять под окном этой комнаты, куда он сам собирался войти. Она была частью этого звука, он даже разбирал, какие аккорды добавляла она в эту музыку. В Дише начал нарастать гнев, и сначала он был направлен на Ксавье Ванза, который хотя бы мог позаботиться, чтобы у Лорены был ватный матрац, а не этот кусачий, набитый соломой, на котором и спать-то неудобно.
В следующее мгновение гнев обошел Ксавье стороной и сосредоточился на мужчине, находившемся там, над ним, в комнате Лорены, который использовал ее тело, чтобы издавать все эти скрипы и трески. Он не сомневался, что это изрытый оспой карлик, который только сделал вид, что поехал к дому, а на самом деле по руслу ручья направился прямиком в салун. Он еще об этом пожалеет.
Диш подтянул ремень на штанах и широкими шагами начал обходить салун с севера. Ему пришлось обойти вокруг почти всего здания, чтобы не так были слышны эти звуки. Он твердо вознамерился убить маленького ублюдка, когда тот выйдет из салуна. Диш не был забиякой, но есть вещи, которые терпеть нельзя. Он вытащил пистолет и проверил, заряжен ли он, одновременно подивившись, как быстро меняется жизнь: еще утром, когда он проснулся, у него не было других планов, кроме как стать ковбоем. Теперь же он собирался убить человека, после чего его будущее окажется под сомнением. У этого мужика могут быть могущественные друзья, которые откроют на него охоту. И все же, учитывая обуревавшие его чувства, Диш не мог поступить иначе.
Он снова вложил пистолет в кобуру и вышел из-за угла, собираясь подождать ковбоя около его лошади и вызвать того на поединок.
Но здесь Диша снова ждало потрясение. Никакой серой лошади у салуна привязано не было. Там вообще ни одной лошади не было. Около магазина Памфри пара крупных парней грузили в фургон мотки колючей проволоки. Если не считать их, улица была совершенно пуста.
Это повергло Диша в глубокое уныние. Он уже твердо решил совершить убийство, но теперь не знал, кого убивать. На мгновение он постарался убедить себя, что не слышал того, что слышал. Может, Лорена просто прыгала на соломенном матраце ради забавы.
Но это предположение не выдерживало критики. Даже беззаботная девушка не станет прыгать на соломенном матраце в жаркий полдень, тем более что Лорена была далеко не беззаботной. Здесь определенно замешан мужчина. Весь вопрос: кто?
Диш заглянул внутрь, чтобы обнаружить, что салун пуст, как церковь субботним вечером. Ни намека на Ксавье или Липпи, и, что самое скверное, – скрип все еще продолжался. Он мог его хорошо слышать прямо от дверей. Это уже чересчур. Он быстро вышел на веранду и пошел дальше по улице, но скоро сообразил, что идти-то ему некуда, разве что забрать свою лошадь и двинуть в Матагорду, а капитан Калл пусть что хочет, то и думает.
К такому решительному шагу Диш не был готов, во всяком случае, он хотел сначала узнать, кто его соперник. Посему он прошел по одной стороне улицы, а потом вернулся по другой, чувствуя себя ужасно глупо. Он прошел даже до самой реки, но там тоже не на что было смотреть, кроме полоски коричневой воды и крупного койота. Койот, расположившись в тени, поедал лягушку.
Диш просидел около реки с час, так что когда он вернулся в салун, там уже все было в норме. Ксавье Ванз стоял в дверях с мокрой тряпкой в руке, а Липпи сидел у бара, срезая бритвой мозоль с большого пальца руки. Оба они Диша не интересовали.
Вот кто его интересовал, так это разрумянившаяся Лорена, сидевшая за одним столом с Джейком Спуном, тем самым незнакомцем с карими глазами и пистолетом с перламутровой рукояткой. Шляпа Джейка была сдвинута на затылок, и он обращался с Лореной так, будто знал ее годы. Во всяком случае, он так на нее смотрел. На столе стоял единственный стакан с виски. С порога Диш увидел, как Лорена отпила глоток и передала стакан Джейку, который приложился поосновательней.
Эта сцена страшно смутила Диша, у него даже похолодело в животе, почти как при скрипе кровати, когда он его впервые услышал. Он никогда не видел, чтобы его родители пили из одного и того же стакана, а они были женатыми людьми. И подумать только, накануне он практически не мог заставить Лорену взглянуть на себя, а ведь он – лучший работник в округе, не какой-то перекати-поле.
Пока он стоял на пороге, его мысли об этой женщине мгновенно изменились: как будто молния ударила, и все его старые мечты превратились в прах. Ничего из его планов не выйдет, ничего и никогда. Он повернулся, чтобы уйти, начать привыкать к своей новой жизни в одиночестве, но слегка замешкался. И Джейк, и Лорена оторвали взгляды друг от друга и посмотрели на него. Выражение лица Лорены не изменилось, но Джейк взглянул на него дружелюбно и поднял руку.
– Эй, – сказал он. – Иди сюда, сынок. Надеюсь, что ты – первый из толпы, которая здесь позднее соберется. Вот чего терпеть не могу, так это тоскливых салунов.
Липпи в своей любимой шляпе повернулся и потряс губой в сторону Диша. Потом сдул со стойки ошметки своей мозоли.
– Какая же Диш толпа, – заметил он.
Диш зашел в салун, от души жалея, что пришелец вообще узнал о существовании такого местечка, как Лоунсам Дав.
Джейк Спун махнул рукой Ксавье.
– Дейви, принеси-ка своей отравы, – велел он. Он никогда не называл Ксавье иначе как Дейви. – Любой, кому приходится копать колодец в эту чертову жару, заслуживает выпивки на халяву. И я тебя угощаю.
Он показал на стул, Диш сел, попеременно то краснея, то бледнея. Ему было любопытно, что думает по этому поводу Лорена, и, когда Джейк отвернулся, он бросил на нее взгляд. Глаза ее необычно сияли, но Диша она не замечала. Она не могла отвести взгляда от Джейка, хотя он не особенно обращал на нее внимание. Она несколько раз с отсутствующим видом побарабанила пальцами по столу и дважды отпила из стакана Джейка. Над ее верхней губой Диш заметил капельки пота, одна прямо на краю маленького шрама, но в остальном казалось, что ни жара, ни что-то другое ее не беспокоит.
Диш с трудом отвел взгляд, так она была хороша, а когда ему это удалось, то поймал на себе взгляд Джейка. Вполне дружелюбный, создавалось впечатление, что он просто рад компании.
– Если бы мне пришлось копать колодец, я бы и часа не протянул, – признался он. – Вы, ребята, должны воспротивиться, пусть Калл сам копает свою дыру.
Подошедший в это мгновение Ксавье принес бутылку и стакан. Джейк сам взял бутылку и налил щедрую порцию.
– Это пойло лучше, чем то, что в Арканзасе, – заметил он.
– В Арканзасе, – презрительно повторил Ксавье, как будто это слово говорило само за себя.
Тут Диш просто перестал верить происходящему. Вряд ли было другое место, где ему хотелось бы быть меньше, чем за столиком с Лореной и этим мужчиной, и однако он здесь сидел. Лори, казалось, ничего не имела против его присутствия, но, с другой стороны, вне сомнения, она ничего не имела бы против, если бы он находился за тысячу миль от салуна. Ксавье стоял рядом, и вода с его тряпки стекала ему на штанину, а Джейк Спун пил виски и выглядел вполне дружелюбно. Сейчас, когда шляпа его была сдвинута на затылок, Диш мог видеть полоску белой кожи на лбу, которой никогда не касалось солнце.
К этому времени Диш окончательно потерял чувство реальности происходящего. Он даже забыл, что он ковбой, а это в его жизни было главным. Он превратился просто в парня со стаканом виски в руке, чья жизнь внезапно пошла наперекосяк. Еще вчера он был лучшим работником, но какое сейчас это имело значение?
Хотя день выдался ясным и жарким, Дишу стало холодно и туманно, и так его поразила эта странная штука – жизнь, что он не знал, куда смотреть, не то что бы что-то сказать. Он выпил один стакан, потом еще, потом снова, и, хотя жизнь все еще оставалась в тумане, внутри этого тумана значительно потеплело. К середине второй бутылки он перестал беспокоиться о Лори и Джейке Спуне и сидел у пианино, распевая "Мою красотку за морями" под аккомпанемент Липпи.
9
Когда Уилбергер подъехал к дому, Август сидел на передней веранде и выжидал. То, что он выжидал, казалось ему вполне товарищеским поступком, поскольку Джейк Спун проехал длинный путь и был слишком напуган, чтобы искать общества женщин. Джейк был одним из тех мужиков, у кого круглый год стоит, к великому раздражению Калла, не отличавшегося такой способностью. Август тоже был подвержен этому пороку, но, как он сам говорил, он не пойдет, как мул, на поводу у этой штуки, хотя многие, слышавшие эту шутку, ее не понимали. Он любил, как он выражался, перепихнуться, но, если не было подходящих условий, мог долгое время обходиться виски. Ясно, что из-за возвращения Джейка условия не будут благоприятными, посему он обратил свое внимание на кувшин, чтобы дать Джейку пару часов для удовлетворения его насущных потребностей, а уж потом пойти и постараться заинтересовать его карточной игрой.
Появление Уилбергера было полной неожиданностью. Он подъехал на своем вороном вплотную к крыльцу, что удивило свиней не меньше, чем Августа. Они пробудились и захрюкали на лошадь.
Уилбергер с завистью посмотрел на кувшин Августа.
– Могу поклясться, что вы не сливовый сок пьете, – заметил он. – Жаль, не могу себе позволить легкую жизнь.
– Если вы спешитесь и перестанете пугать моих свиней, я угощу вас, – заверил Август. – Представиться друг другу можем потом.
Хряк поднялся и прошел прямо под брюхом вороного, который был настолько хорошо объезжен, что даже не шевельнулся. Значительно больше поразился Уилбергер. Да и сам Август. Раньше хряк такого никогда не делал, хотя он всегда отличался непредсказуемостью.
– Полагаю, это одна из свиней, которых вы не даете напрокат, – сказал Уилбергер. – Если бы я приехал на моей кобыле, она бы дала этой хрюшке такого пинка, что вам пришлось бы всю округу обшарить в поисках своего бекона.
– Ну-ну, просто эта свинья спала, – заметил Август. – Наверное, когда она проснулась, то удивилась, что здесь стоит лошадь.
– Вы кто, Калл или Маккрае? – спросил Уилбергер, которому надоела свинячья тема.
– Я – Маккрае, – ответил Август. – Калл столько бы болтать не стал.
– И я его понимаю, – заметил Уилбергер. – Я – Уилбергер.
В этот самый момент из дома вышел Калл. По правде говоря, рана от укуса беспокоила его весь день, и он собирался сделать себе примочку из мякоти кактуса. На это требовалось время, вот почему он так рано и пришел.
Когда он вышел на веранду, к дому на серой лошади подъехал маленький человек.
– Слушайте, да вы нас окружили, а мы и знать не знаем, – сказал Август. – Вон тот, у кого рубашка из штанов вылезла, капитан Калл.
– Я – Уилбергер, – представился Уилбергер. – А это мой работник, Чик.
– Вполне можете спешиться, – предложил Калл.
– Да ладно, – возразил Уилбергер, – чего слезать, когда скоро снова садиться? Я против бесполезных усилий. Слышал, вы торгуете лошадьми?
– Верно, – ответил Калл. – И скотом.
– Скот меня не интересует, – ответил Уилбергер. – У меня три тысячи голов, готовых к перегону. Мне нужны верховые лошади.
– Жаль, что скот нельзя приспособить под седло, – сказал Август. Эта мысль возникла у него внезапно, и, не изменяя своей привычке, он тут же облек ее в слова.
Калл и Уилбергер посмотрели на него, как на сумасшедшего.
– Вам, может, и жаль, – проговорил Уилбергер, – а для меня они – дар Божий. Я полагаю, это вы написали ту вывеску?
– Совершенно верно, – подтвердил Август. – Хотите, и вам напишу?
– Да нет, мне еще в дурдом рановато, – отказался Уилбергер. – Я никогда не ожидал встретиться с латынью в этой части Техаса, но, видно, образование начало распространяться вширь.
– Как вам удалось собрать столько скота без лошадей? – поинтересовался Калл, надеясь снова перевести разговор на деловую тему.
– Я зайцев натренировал, чтобы скот из кустов выгоняли, – слегка раздраженно ответил Уилбергер. – По правде говоря, – добавил он, – чертовы мексиканцы украли наших лошадей. Я слышал, что вы гонялись за мексиканскими конокрадами, когда были рейнджерами, но, похоже, нескольких из них вы упустили.
– Да нет, мы всех перевешали, – вмешался Август, обрадовавшись, что гость готов поспорить. – Наверное, это уже новое поколение подросло, они и увели ваших лошадей. Мы за них не в ответе.
– Все это болтовня, – отрезал Уилбергер. – На моей шее сейчас три тысячи голов скота и одиннадцать человек. Если бы я мог купить сорок лошадей, причем лошадей хороших, я бы чувствовал себя спокойнее. Вы можете мне помочь?
– Мы рассчитываем иметь голов сто завтра к восходу, – заявил Калл. Болтливость Августа иногда оказывалась полезной, она давала ему минутку на размышления.
– Я не собирался здесь ночевать, – заметил Уилбергер. – К тому же мне не только ста, мне и пятидесяти не нужно. Сколько я могу получить сегодня?
Август вытащил свои старые карманные часы и прищурившись посмотрел на них.
– Мы сегодня уже закрылись, – сообщил он. – Сегодня ничего не продаем.
Уилбергер резко соскочил с коня и автоматически слегка ослабил подпругу, чтобы коню было легче дышать.