Весело ухмылявшийся негр, слуга гостиницы, притащил в номер Джонсона глубокое деревянное корыто и наполнил его водой. Тогда Шольз извлек из своего таинственного ящика какой-то, по-видимому, металлический предмет. Это было веретенообразное тело длиной в три четверти метра, выкрашенное голубовато-зеленой краской. Один конец этого тела был острый, другой несколько срезан. И у срезанного конца имелось поразившее меня приспособление: заключенное в неподвижном ободе подвижное колесо с мелкими, причудливо изогнутыми лопастями, колесо это сидело на оси, выдвинувшейся из веретенообразного тела.
- Это и есть ваш "Гимнот"? - осведомился Джонсон с любопытством.
- Да, - коротко ответил Шольз, старательно заводя при помощи массивного ключа какую-то пружину, помещавшуюся в корпусе "Гимнота".
Затем он осторожно спустил "Гимнота" в воду. Веретенообразное тело почти совершенно погрузилось в воду: наружу торчала только маленькая верхняя площадка и заводной ключ.
В то же мгновенье колесо принялось крутиться, разгребая лопастями воду, и "Гимнот", правда, очень медленно, почти, незаметно, но все же пополз по воде, или, вернее сказать, под водою.
Все корыто было длиной около полутора метров, и потому "Гимнот" скоро уткнулся острым носом в противоположный край. Дальше ему идти было некуда. Шольз флегматично вынул его из воды, перевернул, снова опустил в воду, и "Гимнот" прополз обратно до другого конца корыта.
- Занятная штука! - вымолвил наблюдавший эволюции "Гимнота" Костер.
- Очень! - подтвердил Джонсон.
- Не пройдет двадцати пяти лет, - живо отозвался молодой инженер, - не пройдет, джентльмены, и двадцати лет, может быть, - как всем вашим ста двадцати пушечным фрегатам военного флота вот эта штука положит конец.
- Вы в это верите? - усомнился Джонсон.
- Я это знаю, - с сознанием своего достоинства ответил механик. - Обдумайте хорошенько, джентльмены, и вы сами поймете, какой переворот произведет наше изобретение в мировом судостроительстве…
- Вы говорите "наше" изобретение. Разве не вы один являетесь его автором?
- В том виде, в каком оно находится сейчас, - да, автором являюсь я. Но начало положено моим великим учителем, мистером Фултоном, изобретшим первое управляемое паровое судно.
- Я что-то слышал о мистере Фултоне в связи… в связи с экс-императором Наполеоном, - переглянувшись с Костером, заметил Джонсон.
- Вероятно, вы слышали вот что: мой учитель предлагал десять лет тому назад императору французов одно изобретение. Если бы Наполеон не был тогда чем-то ослеплен, если бы он не поддался непонятному капризу, он не сидел бы теперь пленником англичан на острове святой Елены, - пылко ответил молодой инженер.
- Не увлекаетесь ли вы, молодой человек? - остановил его Костер.
- Я увлекаюсь? - вспыхнул инженер. - Но вы, значит, не знаете сути переговоров Фултона с Наполеоном. Вы, как и миллионы вам подобных, не хотите отрешиться от рутины, от традиций.
- Не так громко, молодой человек! - предостерег его Джонсон.
- Вздор! - почти закричал Шольз. - Мне нечего скрывать! Да и какой это секрет? Весь мир знает это! Или, вернее сказать, весь мир не хочет знать этого! Но истина остается истиной! Когда-нибудь история вынесет свой приговор! Да, впрочем, она уже вынесла его. Ведь, Наполеон - пленник Хадсона Лоу. Ведь его мечты о мировом владычестве навеки разбиты, а Англия торжествует.
- А что было бы, если бы он послушался вас? - полюбопытствовал Костер.
- Что было бы? Он был бы владыкой мира, а Англия была бы его рабыней! - пылко ответил Шольз.
- Не можете ли вы рассказать нам подробности дела? - снова переглянувшись с Костером, предложил Джонсон.
- Конечно, могу! - отозвался инженер. - Я ведь ездил во Францию с Фултоном. Я был в военном лагере императора при Булони. Я присутствовал при объяснениях, которые Фултон давал и самому императору и вызванным из Парижа членам Академии. Но эти господа высмеяли Фултона. А император… Император счел его за обманщика и шарлатана. И этим он подписал свой смертный приговор. Да, да! Не переглядывайтесь, джентльмены! Смертный приговор, говорю я! И смертный приговор тому делу, о котором он мечтал всю жизнь! Кто раздавил Наполеона? Россия и Англия! Почему он пошел на Москву? Чтобы принудить императора Александра вновь заключить с ним союз против Англии! И он был прав: единственным серьезным и непримиримым врагом его была именно Англия. Наполеон погиб только оттого, что оказался бессильным переправить свои войска в Англию и взять Лондон, это сердце образовавшейся против него коалиции.
Что мешало Наполеону перебросить свои войска в Англию? Английский флот, превосходивший флот французский и количественно и боевыми качествами. Этот английский флот, - парусный флот, джентльмены, - был той стеной, о которую Бонапарт разбил свои силы, разбил свою упрямую голову. А мистер Фултон предлагал ему два средства, два могучих орудия для того, чтобы разбить эту стену, разнести ее в прах…
- И эти средства?
- Это средство - пар, джентльмены! Фултон, уже тогда обладавший секретом постройки судов с механическими двигателями, - предлагал императору французов в полгода снабдить весь его флот паровыми двигателями, которые освободили бы суда французов от рабства по отношению к ветрам и течениям. Те же бриги, те же фрегаты, те же барки, но снабженные колесами, вот такими, как мой "Гимнот", - суда, могущие плыть и против ветра, не лавируя, - эти суда были бы непобедимым соперником для судов парусного флота англичан. Армия Наполеона в течение пяти или шести часов с момента отправления из Булони могла быть уже у берегов Англии и высадиться в любом пункте в нескольких часах расстояния от Лондона, джентльмены.
Но эти бараньи головы, эти "бессмертные" французской Академии наук, не поняли всего значения величайшего изобретения всех веков и народов!
- А Наполеон?
- А Наполеон, который был занят какими-то другими планами, заявил, что он предпочтет истратить потребные на вапоризацию флота миллионы на отливку сотни другой пушек для его любимого детища, для артиллерии… В нем сказался артиллерийский поручик Тулона…
- Но вы, мистер Шольз, говорили о двух изобретениях, предложенных вами Наполеону. Какое же второе?
- Подводный корабль, джентльмены! Прототип моего "Гимнота"! Железное, или, вернее, стальное судно, снабженное паровым же двигателем для плавания на поверхности. Это судно обладает приспособлениями, позволяющими ему, по желанию, в пять минут, наполнив нижние резервуары водой, погружаться на любую глубину и там скрываться от взоров врага.
- А двигаться под водою оно может?
- Может! Но уже не при помощи паровой машины, понятно, а при помощи применения мускульной силы.
- И какова скорость движения?
- На поверхности - до десяти километров в час! Под водой - три километра!
И опять Костер и Джонсон переглянулись.
Минуту спустя Джонсон задал изобретателю вопрос:
- Скажите, мистер Шольз, как вы думаете, в какую сумму обошлось бы сооружение "Гимнота" такой величины, чтобы на его борту могла поместиться команда в тридцать или сорок человек?
- От трехсот до четырехсот тысяч долларов!
- В какой срок вы могли бы выстроить эту штуку?
- При нормальных условиях - в полтора года. Если заказчик не будет жалеть денег на повышенную плату рабочим и не будет скупиться на материале, - в год, даже в десять месяцев!
- Какова сумма вашего личного вознаграждения?
- Сто тысяч долларов!
- Это окончательно? Уступки не будет?
- Ни единого цента!
Переглянувшись с Костером, Джонсон сказал:
- Я согласен на ваши условия. Можем сейчас же приступить к выработке контракта?
- Да!
Я слушал эти разговоры, и у меня кружилась голова, и я не знал, не во сне ли я вижу фигуры Костера, Джонсона и Шольза, откуда-то появившиеся бумаги и чертежи, пучок английских ассигнаций, перешедший из рук Костера в руки Шольза.
- Джонни! - как сквозь сон услышал я голос Джонсона. - Джонни! Тебе следует пойти прогуляться. Но, разумеется, о том, что ты тут видел и слышал, ты будешь молчать. Понимаешь? Иначе будь я проклят, Джонни, если ты когда-нибудь сделаешься мужем моей племянницы! Понимаешь?
- Будьте спокойны, дядя Сам! - поторопился я успокоить его.
Следуя совету, или, вернее, приказанию Джонсона пойти прогуляться, я покинул гостиницу и направился в славившееся тогда в Новом Орлеане "итальянское кафе" - писать письмо моей милой Минни в Лондон.
V
Подводная лодка мистера Шольза и пакет m-elle Бланш. Двойник Наполеона
В Новом Орлеане мы с Джонсоном и Костером загостились: пробыли почти четыре месяца.
Разумеется, никто не поверит, если я скажу, что меня не интересовала история с постройкой подводной лодки Фултона-Шольза. Интересовала не столько сама лодка стоимостью в пару миллионов франков, что по тем временам было чудовищной суммой, сколько загадка: для каких именно целей должна была служить Джонсону и Костеру эта лодка.
Признаюсь, я подозревал, что эти цели едва ли будут добрыми: я думал, что Джонсон вошел в компанию с Костером, и они намерены заняться в грандиозных размерах провозом контрабанды подводными путями.
Идея, надо признаться, была более чем соблазнительной: ведь на одном провозе в Англию итальянского шелку и французских бархатов в те годы можно было зарабатывать буквально миллионы. Россия после войны с Наполеоном повысила таможенные ставки на золотые и серебряные изделия и на все вообще предметы роскоши. Германия страшно нуждалась в дешевом сахаре.
Словом, найдите только возможность незаметно с моря проникать в устья охраняемых таможнями рек, - и вы будете грести золото лопатами.
Признаться, - в контрабанде я особого греха не видел, и даже не имел ничего против того, чтобы принять участие в предприятиях Джонсона и Костера, если бы эти предприятия заключались только в контрабанде.
Но участие Костера, признаюсь, жестоко смущало меня. Ведь тот же Костер, не стесняясь, цинично признавался мне, что он "немножко" занимался пиратством; что, если и теперь подводная лодка будет служить для "небольшого" пиратства…
Нет, покорно благодарю.
Другой еще вопрос интересовал меня: откуда шли те деньги, которыми Костер и Джонсон рассчитывали уплатить изобретателю подводной лодки и ее строителям?
Сто тысяч долларов Шользу, триста или четыреста тысяч долларов на постройку лодки, вот уже полмиллиона долларов или четыре миллиона франков. Сумма чудовищно огромная.
Я знал, что у "дяди Сама" водились деньги, - он накопил кое-что своими рискованными, но выгодными операциями с контрабандой. Но это "кое-что", во-первых, представлялось скромной суммой в несколько десятков тысяч фунтов стерлингов, во всяком случае, не свыше трех десятков; а, во-вторых, Джонсон благоразумно передал деньги на хранение "дракону в юбке", миссис Эстер, которая берегла деньги, как зеницу ока.
Словом, если Джонсон и имел деньги, то, во всяком случае, тратить он мог только часть процентов с них. Может быть, тут участвовал Костер?
Но Костер откровенно признавался мне, что за последнее время он "немножко прогорел", попросту говоря, потерял все, что имел, на какой-то неудачной операции с доставкой партии негров бразильским плантаторам.
Откуда же брались эти деньги?
Тайна эта, или, но крайней мере, часть ее, раскрылась для меня совершенно случайно.
Как-то, когда ни Костера ни Джонсона не было дома, вечно гримасничавший негр Юпитер, слуга нашей гостиницы, прибежал ко мне с докладом:
- Масса! - кричал он во все горло. - Приехала миледи с молодым джентльменом. Хотят видеть мистера Джонсона или мистера Костера.
- Скажи им, что ни Костера ни Джонсона нет дома.
- Я им уже говорил. Но они хотят оставить мистеру Джонсону какие-то документы. И когда я сказал им, что вы дома, миледи потребовала, чтобы я позвал вас, масса.
Заинтересованный появлением какой-то леди, я спустился в салон отеля. Там я увидел еще молодую женщину, поразительно красивую, одетую с невероятной роскошью. Рядом с ней сидел молодой человек или, вернее сказать, подросток лет четырнадцати.
При первом взгляде на этого молодого человека я невольно подумал, что где-то и когда-то я уже видел его. Но где и когда?
Я видел это смело очерченное лицо с орлиным носом, этот высокий лоб, эти соколиные глаза и энергичный рот.
- Люсьен! - сказала дама подростку, когда я приближался к ним. - Документы у тебя?
- У меня, мама! - ответил он, глядя на меня.
И опять я не мог отделаться от мысли, что этот голос я уже слышал. Только… только тогда это был голос не юноши, а взрослого человека. Голос слегка хриплый, усталый, но полный повелительных ноток…
- Мне сказали, что вы - племянник мистера Джонсона, - осведомилась приветливо улыбаясь при моем появлении дама, меряя меня с ног до головы взором своих лучистых глаз.
Я в ответ кивнул головой.
- Я думала, что я застану мистера Джонсона здесь, - продолжала она, - но его нет.
- Нет! - коротко подтвердил я.
- И когда он вернется?
- К вечеру.
- Но я не могу ждать до вечера. Что делать, Люсьен?
Странные прозрачные глаза подростка внимательно осмотрели меня с головы до ног и остановились на моем лице. Осмотр, казалось, удовлетворил мальчика.
- Отдай документы этому джентльмену, мама! - решительно сказал он. - Я чувствую, что этому джентльмену мы можем верить.
Порядочный сверток перешел в мои руки. Красавица поднялась, чуть склонила свою голову и пошла. И, клянусь, она шла, как королева.
Подросток задержался на мгновение возле меня.
- Это очень важные документы, - сказал он сухо. - Мы оказываем вам исключительное доверие, мистер…
- Меня зовут Брауном! - ответил я. И в это мгновение я понял, кто стоял передо мной в образе подростка со смуглым красивым лицом; это был… император Наполеон. Но только не тучный и сонный Наполеон дней Ватерлоо, а Наполеон - ученик Бриеннской военной школы.
Такое абсолютное сходство бывает чрезвычайно редко, и исключительно между отцом и сыном. Я знал отца. Его образ врезался мне в память по тысячам гравюр, еще больше с того часа, когда туманным утром я, обезоруженный пленный, стоял чуть не по колено в грязи на полях Ватерлоо, пряча за пазухой сорванное с древка полотнище нашего полкового знамени.
- Всего хорошего, джентльмен! - и подросток отошел от меня. И в каждом его жесте, в каждом его движении я узнавал кровь его великого отца.
Когда загадочные посетители отъехали от отеля, я поймал гримасничавшего Юпитера и спросил его, не знает ли он имени миледи.
- О, масса Браун! - всплеснув руками, воскликнул он. - Да разве вы не знаете сами? Ведь, это же мадемуазель Бланш!
- Кто такая? В первый раз слышу!
- Нет, вы только забыли, масса! Вы только забыли!
- Да нет же! Уверяю тебя!
- Это знаменитая дама! Ее все знают в Новом Орлеане! Потому что, масса, пятнадцать лет тому назад она была… императрицей Франции, масса.
- Что за вздор? Пятнадцать лет тому назад императрицей Франции была креолка Жозефина Богарне, первая жена императора Наполеона.
- Ну, да, масса! Только с Жозефиной "Бони" повенчался, а с мадемуазель Бланш - нет. Но ее он любил больше, чем Жозефину, потому что Жозефина не подарила ему сына, а Бланш… Да вы, масса, видели того красавца сына, которого она подарила Наполеону? У нас в Новом Орлеане все говорят, что "Бони" напрасно не узаконил мосье Люсьена. Ведь, мосье Люсьен - вылитый отец.
Словно повязка спала с моих глаз…
О чем думал я, разглядывая подростка?
Ведь, это перед его отцом я стоял в роковой день Ватерлоо! Ведь, это его отец сказал своим маршалам:
- Это мои личные пленники, господа! Поберегите их!
Ведь, это его отец щелкнул меня пухлыми пальцами по лбу и сказал:
- Ты дурак, но ты бравый солдат! И подарил мне табакерку с императорской короной и вензелем N.
Меня неудержимо потянуло побежать следом за "мосье Люсьеном", догнать его, сказать ему. Но что сказать?
Сделав два или три шага, я остановился, опомнившись: ведь это было бы глупо…
Я унес в свою комнату сверток таинственных документов, полученных мною для передачи Джонсону, и до возвращения "дяди Сама" и Костера не решался покинуть комнату: ведь сверток был доверен мне на хранение. Я являлся ответственным за его целость. Значить, я и должен был охранять его, не поддаваясь соблазну пойти погулять по залитым потоками солнечного света улицам Нового Орлеана…
Вечером явились Костер и Джонсон. Я вкратце передал им случившееся. Джонсон забрал сверток и запер его на ключ в своем чемодане, не развертывая.
- Надо будет вызвать Шольза! - сказал Джонсон Костеру.
Тот в ответ утвердительно кивнул головой.
VI
О человеке, который перегнал мистера Роберта Фултона на десять лет
Мистер Джонсон и Костер внезапно уехали из Нового Орлеана, для каких-то таинственных переговоров с двумя видными членами конгресса штата Луизиана, оставив меня в Новом Орлеане одного. Собственно говоря, - делать мне было нечего, но подобие дела имелось: я должен был непонятным для меня самого образом заменять "Дядю Сама" и Костера в переговорах с принявшимся уже за сооружение подводной лодки мистером Шользом и проверять предъявляемые им счета на закупленные для постройки материалы.
Скажу откровенно, у меня закружилась голова, когда мне пришла в голову мысль пересчитать деньги, оставленные для этой цели в мое распоряжение "дядей Самом": этих денег у меня было на руках около двухсот тысяч долларов.
Я не из робких, но с того момента, как деньги очутились под моим присмотром, я потерял покой, аппетит и сон: все время мне чудились злоумышленники, подбирающиеся к большому черному чемодану из моржовой кожи, в котором эта колоссальная сумма лежала. Ночью я вскакивал, сжимая ручку пистолета, при малейшем шорохе, при ничтожнейшем скрипе. Днем я не осмеливался отлучаться из комнаты больше, чем на полчаса, и то только в столовую отеля, где я усаживался у двери, лицом к лестнице, ведшей в коридор моего номера. И, сидя таким образом, я мог видеть каждого, кто попытался бы туда проникнуть.
Единственным человеком, который меня в эти дни навещал, был изобретатель Шольз.
Но помню, на третий или на четвертый день после отъезда Джонсона и Костера, Шольз явился ко мне с крайне удивившим меня заявлением.
- Странное дело, мистер Браун! - сказал он, угрюмо улыбаясь и нервно потирая руки. - Странное, очень странное дело!
- В чем суть? - осведомился я.
- Я целыми годами пытался заинтересовать людей своим изобретением. И все было тщетно. Хорошо еще, если меня просто отказывались выслушать, гораздо чаще надо мной смеялись в глаза. Меня объявляли сумасшедшим! А теперь… Теперь, с той поры, как я заключил договор с мистером Джонсоном, я получил уже два новых предложения. Знаете, какие? Три дня тому назад явился какой-то немец, который предложил мне немедленно ехать в Россию, чтобы там заняться постройкой подводного судна за счет русского правительства. А вчера явился другой, предложение которого оказалось еще интереснее: он был готов заплатить мне немедленно пятьдесят тысяч долларов только за то, чтобы я отказался от контракта, заключенного мной с мистером Джонсоном, и обязался в течение десяти лет не продавать никому чертежей моего судна. Кажется, это был француз.