– Дело в том, что моя память сохранила очень мало прекрасных историй, в отличие от невыносимых воспоминаний. Но есть одна прекрасная история, как раз для вас, мадам. Это произошло на Кипре, много лет назад. Пришла моя очередь ухаживать за больными. Я объезжал фермы, лачуги, стоявшие на побережье, помогал тем, кого болезнь приковала к постели, укладывал тяжелобольных на дроги и отвозил их в наш госпиталь. Понимаете, многие не приходили к нам сами. Они были очень бедны и боялись, что мы потребуем денег у их родственников, и без того голодавших. Хотя мы буквально кричали на всех углах, что лечим бесплатно. Когда я въехал во дворик этой обветшалой фермы, то сразу понял, что здесь произошло нечто ужасное. Все было разбросано, сломано. Недалеко от строений медленно угасал огромный костер. На обгоревшей поленнице я увидел два обугленных человеческих трупа. Я спешился…
– Вы были одни. Но ведь разбойники, ибо речь идет о подлых грабителях, могли спрятаться, не так ли? Неужели вы не испытывали страха? – прервала рыцаря Аньес.
Леоне откинул голову назад и грустно рассмеялся:
– Страха, мадам? Да я только его и испытываю. Это мой самый верный спутник. Он уже целую вечность идет за мной по пятам. Я знаю все его уловки, когда он хочет превратить человека чести и веры в презренного труса. И все же у страха есть одна слабость. Как только ты находишь эту слабость, он исчезает.
– И что это за слабость?
– Дар. Самопожертвование. Смириться с мыслью о смерти значит уничтожить страх. Тогда он, сконфуженный, убегает. О, разумеется, едва в вашей обороне возникает трещина, как он тут же появляется. Но вам достаточно не обращать на него внимания, дать ему понять, что готовы добровольно принести себя в жертву. Как только страх осознает вашу искренность, он тут же отступает.
– Какой милый совет! Продолжайте свой рассказ, прошу вас, мсье.
– Я выхватил меч и обошел все строения, комнаты, службы. Все находилось в плачевном состоянии. Однако подлые грабители все равно опрокинули всю мебель, все перерыли, надеясь отыскать несколько су или какие-нибудь драгоценности. Они, несомненно, пытали хозяев дома, а потом, потеряв терпение, убили их и сожгли, словно останки зверей. Эти подлые разбойники встречаются во всех странах. Итак, я никого не нашел. Я уже собрался вернуться к дрогам, как мое внимание привлек собачий вой, раздавшийся справа от меня. Я пошел на вой и чуть не наткнулся на своего рода огромную конуру. Вход в нее защищала грозно оскалившаяся собака. Ноздри ее раздувались, клыки злобно щелкали. Увидев меня, она предупреждающе зарычала. У собак есть достоинства, которым мы можем позавидовать. А вместо этого мы их используем и мучаем. Они никогда не нападают без предупреждения. И тут сквозь яростное рычание я услышал плач ребенка. Я сел рядом с конурой, постарался успокоиться и медленно заговорил с собакой. Но у меня ничего не вышло. Собака защищала ребенка. У меня оставалось два выхода: либо убить собаку, либо пренебречь ее яростью. Мне не составило бы труда пронзить ее мечом. Собака не знала, какие раны может нанести клинок самому доблестному из защитников. Собаки вообще не слишком опасаются людей. Я просунул руку в отверстие, намереваясь схватить собаку за горло. Я хотел немного придушить ее, чтобы она присмирела. Но спуску она мне не дала. На левой руке у меня до сих пор остались отметины от укусов. Прекрасное воспоминание, достойный противник. Это единственные раны, которые были мне нанесены без всякой корысти…
Леоне приподнял рукав своего шенса. Аньес увидела длинные белые рубцы, шрамы, исполосовавшие руку рыцаря.
– …Мне удалось схватить собаку за загривок, немного придушить ее и вытащить из конуры. Это была прекрасная рослая сука, одна из тех беспородных пастушьих собак, которые не отступят перед двумя-тремя волками. Я ударил ее кулаком в висок и забрался в конуру. Там сидела маленькая девочка лет четырех-пяти. Она молча плакала, зажав рукой рот, чтобы не выдать своего присутствия. Видимо, мать втолкнула ее в конуру, доверив дочь собаке, как только поняла, что их всех убьют.
Глаза Аньес наполнились слезами. А ведь ей удалось без единой слезинки выслушать жуткие известия об Артюсе и Клеманс.
– Что с ними стало?
– Девочка превратилась в очаровательную девушку, умеющую читать и считать. А собака долгие годы, до самой смерти охраняла наши стада.
– Значит, вы поведали мне историю о мужестве и чести собаки.
– Да, собаки, как и все другие животные, – это создания Божьи. Нас с ними объединяют определенные черты. Однако они лишены многих грехов, присущих нам.
– Иначе говоря, вы не помните ни одной прекрасной истории о мужестве и чести человека?
– Почему же? Но мне надо порыться в памяти.
Леоне разрезал ломоть хлеба и съел его до последней крошки. Этот прекрасный жест смиренного человека, знавшего, что такое голод, опечалил Аньес.
– Жильету повесят на рассвете. Бальи сдержит свое слово. Ее агония будет короткой. Она… умоляет вас простить ее.
Аньес пришла в замешательство. Подумав несколько секунд, она ответила:
– Говоря по совести, почему я должна ее прощать? Только Господь, если захочет, может это сделать. Поймите меня правильно. Если бы меня пытался убить незнакомец, я простила бы его во имя любви к Спасителю. Но Жильета окружила меня заботой и лаской только с одной целью: медленно, тайком, самым подлым способом отправить меня на тот свет.
– Если бы я разговаривал с другой женщиной, я не осмелился бы продолжить, – нерешительно сказал Леоне. – Они не остановятся, мадам. Вскоре к вам подберутся другие злодеи. Я с ужасом думаю об этом.
– Я знаю, мсье, – равнодушно ответила Аньес.
– Мне надо не только найти Клемана, но и выяснить, кто является приспешником Бенедетти в вашем краю. Камерленго не может действовать из Рима. Ему необходимо заручиться помощью союзника, вернее, ловкого сообщника, необычайно умного и опасного. Если мы уничтожим этого сообщника, Бенедетти будет трудно оправиться от поражения. К тому же у нас появится время, чтобы на этот раз вступить в схватку непосредственно с камерленго.
– Речь идет о коварном звере, который многие годы бродит вокруг нас, а мы даже не можем обнаружить его тень. Как же вы сумеете поймать его?
– У меня есть союзники, – уклонился Леоне от прямого ответа, подумав о Клэре Грессоне и его шпионах.
Леоне замолчал, поскольку в столовую вошла Бенедикта. Она принесла креветки в желе.
– Я наелся досыта, мадам. Благодарю вас за вашу доброту. Раздайте оставшуюся еду бедным ради любви к Христу.
– У меня тоже пропал аппетит. Завтра я поеду в Алансон, – тоном, не терпящим возражений, сказала Аньес.
– Нет, вы никуда не поедете. Иначе вы облегчите им задачу, – сухо возразил Леоне.
– Я хочу воссоединиться со своим супругом. Я вызволю его из застенков.
– Мадам, разве вы не знаете, какие они хитрые и лживые? Потребовалось… убить Флорена, чтобы вырвать вас из их когтей. Артюс д’Отон принял это столь трудное решение сознательно. Он понимал, что если не согласится предстать перед судом, то погубит вас. Он действовал как человек чести и любви.
– Если им нужна я, они освободят моего супруга.
– Они хотят вас убить, мадам.
– Но разве вы сами не говорили, что смириться с мыслью о смерти значит прогнать страх? И тогда страх убежит, как трус. Я еду завтра на рассвете.
– Нет.
– Прошу прощения?
– Нет. – Леоне закрыл глаза и откинул свои белокурые волосы назад. – Мадам, дело всей моей жизни, ее смысл, ее оправдание заключается в том, чтобы оберегать вас. Я умру за вас, мадам. И не позволю вам безрассудно распоряжаться своей жизнью, пусть даже вами движут отвага и любовь… – Ледяным тоном он добавил: – Вставайте, мадам. Я отведу вас в вашу опочивальню.
– Что…
– Я ненавижу себя за то, что мне приходится делать. Даже если я вымолю у вас прощение, это ничего не изменит. Поэтому я избавлю вас от необходимости меня прощать. Вставайте, мадам. Я буду следить за дверью и не позволю вам покинуть ваши апартаменты. Вы не поедете в Алансон, чтобы броситься в пасть хищникам. Я дал клятву Господу. Монсеньор д’Отон принес себя в жертву. Он знал, что делает.
– Полно, мсье! – возразила Аньес. – Неужели вы собираетесь держать меня, как пленницу, в собственном замке?
– Да, собираюсь. И прошу вас слушаться меня, раз вы не в состоянии меня простить. Ваша жизнь слишком дорога, чтобы я мог потворствовать вашим планам. Следуйте за мной, мадам. Прошу вас, не надо упрямиться. Иначе я, к своему величайшему стыду, буду вынужден применить силу. В самое ближайшее время я извещу вашего бальи. Не сомневаюсь, что он одобрит мои действия. Вашим людям будет запрещено седлать вашу лошадь или впрягать лошадей в дроги.
Аньес встала. Глядя рыцарю в глаза, она сказала:
– Даже не думайте об этом, мсье! Вы не можете запретить мне спасти моего супруга.
– Напротив, я имею право запретить вам броситься в пасть волку, который только этого и ждет. Никто не принадлежит самому себе, мадам. Вы принадлежите вашему супругу, вашим сыновьям, в определенной степени мне и всем тем, кто вас любит и готов умереть за вашу жизнь. Но главное, вы принадлежите будущему, которое предопределяют небесные силы. Следуйте за мной, прошу вас.
– Почему же я вас не возненавидела? – удивилась Аньес.
– Возможно потому, что частичка вашего естества знает, что я прав. Идемте, мадам.
Аньес, удивляясь самой себе, послушно пошла за рыцарем. Леоне был прав. Одна частичка ее естества безрассудно бросилась на помощь своей любви, другая же все просчитывала, оценивала. Она должна остаться в замке, чтобы защитить Клеманс и маленького Филиппа. Если она приедет в Дом инквизиции, они не выпустят ее на волю и не освободят Артюса. У Клеманс не останется никого, к кому она могла бы обратиться, если над ней нависнет смертельная опасность. А опасность была рядом. Откровения Леоне за ужином лишь подтвердили догадки Аньес. Через несколько недель девочке исполнится двенадцать лет, и она станет совершеннолетней.
Леоне открыл дверь и посторонился, давая Аньес пройти.
– Мадам, мне очень жаль, но я должен запереть дверь на ключ. Можете ли вы поклясться перед Богом, что не будете пытаться покинуть замок?
– Клянусь, рыцарь. Пусть я буду проклята, если нарушу клятву.
– Хорошо. Спокойной ночи.
Но ночь выдалась неспокойной. До самого рассвета Аньес не покидали зловещие мысли. Они уже трижды пытались убить ее, чтобы не дать ей возможности зачать нового ребенка. Несомненно, они продолжат свое черное дело. Сейчас они охотятся за Клеманс в надежде получить манускрипты. Но когда они узнают, что Клеманс – девочка, ее дочь, они убьют ее как бешеного зверя. Вот уже несколько месяцев Аньес не давал покоя один вопрос. Как девочке удавалось выжить? Ведь она была совсем одна, без поддержки, без денег, и к тому же за ней неустанно охотились приспешники камерленго.
Дом инквизиции, Алансон, Перш, октябрь 1306 года
В то раннее утро в кабинете Аньяна царил ледяной холод. Молодой клирик засунул кисти рук в рукава своей шерстяной рясы в тщетной надежде согреть их. Он внимательно слушал брата Вьеви, сидевшего напротив. Жизнерадостное румяное лицо Вьеви внушало доверие, а его большие близорукие глаза, казалось, смотрели на все с величайшей благожелательностью. Доминиканец Анри Вьеви приехал, чтобы обратиться за помощью к Дому инквизиции, как явствовало из рекомендательного письма, подписанного Гонорием Бенедетти. Вот уже добрых четверть часа монах давал такие уклончивые объяснения, что Аньян пытался прочитать его мысли. По всей очевидности, брат Вьеви не имел ни малейшего желания раскрывать подлинную цель своей миссии, но при этом хотел выведать как можно больше сведений.
– Мой брат в Иисусе Христе! Если я вас правильно понял, вы ищите лютниста, но не можете найти, – подытожил Аньян.
Вьеви вздохнул – то ли с облегчением, то ли с раздражением, Аньян так и не понял.
– В некотором роде, – нерешительно ответил Вьеви. – Разумеется, мне помогают трое мирян… В этом деле… ряса и тонзура слишком заметны. Но, как бы это сказать… мы должны соблюдать крайнюю осторожность.
– Но почему, если речь идет о еретике? – спросил Аньян.
Аньяна интриговало явное замешательство Вьеви и то упорство, с которым он продвигался к своей цели. Брат Вьеви весьма неумело уклонился от прямого ответа:
– Ваше знание города, в котором вы родились, как мне сказали, и его населения сделает вашу помощь бесценной. Итак, мы ищем лютниста примерно вашего возраста, может, чуть старше. Нам описали его как тщедушного и… – Вьеви заколебался, отведя взгляд от секретаря, потом продолжил: – … и весьма уродливого человека. Такое описание должно навести вас на правильный след.
Аньян лихорадочно размышлял. Почему Анри Вьеви и его миряне не обошли всех лютнистов города? Доминиканец, олицетворявший собой могущество Церкви, вполне мог бы это сделать. Но он не хотел, чтобы слухи разлетелись по городу. Если они дошли бы до человека, которого они разыскивали, он вполне мог бы спастись бегством. Другими словами, история, которую ему поведал брат Вьеви, была шита белыми нитками. Никто не протянет руку помощи еретику, если только не согласится стать его сообщником и разделить с ним суровое наказание. Аньян принял задумчивый вид, нахмурил брови и произнес:
– Итак, в нашем городе живут три лютниста. Первый настолько стар, что просто не может быть тем, кого вы ищете. Второй – зрелый мужчина. Он настолько полный, что диву даешься, как его толстые пальцы способны извлекать нежные звуки, прославившие музыканта. Третий по возрасту мог бы подойти вам. Но природа наделила его привлекательностью. Полагаю, брат мой, что служитель Сатаны укрылся вовсе не в Алансоне, если, конечно, он не поменял ремесло.
Аньян нисколько не сомневался, что Господь простит его за ложь. После процесса над мадам де Суарси интриги и ловушки инквизиции вызывали у него отвращение. Добрый и справедливый, Аньян не хотел принимать в этом участия. Более того, он считал своим долгом разоблачать их во славу божественного агнца.
Разочарование, смешанное с глухой яростью, отразилось на лице брата Вьеви. Как-то сразу оно стало менее привлекательным.
Аньян праздновал свою маленькую победу. Он, трудолюбивый муравей, внес свою лепту в вечную битву за Свет. Свет опьянял. Аньян узнал об этом при общении с мадам де Суарси, которая излучала Свет, сама того не ведая. Приближение к Свету, упоение им, пусть даже скоротечное, сопровождалось необратимым изменением: человека охватывало стойкое отвращение к Мраку. Он изо всех своих слабых сил боролся с наступлением Мрака. К тому же, если однажды его упрекнут в том, что он назвал лютниста Дени Лафоржа привлекательным, он всегда сможет возразить, что в этом мире все относительно. Впервые уродство Аньяна помогло ему. В самом деле, по сравнению с Аньяном Лафорж выглядел отнюдь не уродом.
Вскоре Вьеви ушел, даже не поблагодарив молодого клирика. Аньян ликовал. Она могла бы гордиться им. Аньес. Аньян решил идти до конца.
Аньян выждал до шестого часа, не в состоянии сосредоточиться на работе – бесконечном переписывании актов, составленных в ходе недавних процессов. Он вышел из Дома инквизиции, стараясь идти спокойной походкой мелкого секретаря. Аньян направился на улицу Поаль-Персе. Он вошел в таверну "Одноглазый кот", где обычно обедал. Подаваемую стряпню, конечно, нельзя было назвать деликатесом, зато она была вполне съедобной и стоила относительно дешево. К тому же папаша Одноглазый не скупился на порции, и Аньян наедался на целый день, экономя на ужине. Безусловно, славный хозяин таверны стремился замолить грехи своей долгой жизни. Впрочем, это были мелкие грешки, о чем свидетельствовала его красная физиономия пьяницы и огромное пузо. "Одноглазый кот" мог гордиться еще двумя особенностями, неведомыми тени, шедшей по пятам за Аньяном, едва тот вышел из Дома инквизиции. Однако Аньян, бывший все время настороже, сразу же заметил эту тень.
Папаша Одноглазый подбежал к Аньяну.
– Сегодня у нас настоящее чудо! – воскликнул он. – Целый котелок рыбы в кисло-сладком соусе! Потом вы поделитесь со мной своими впечатлениями. И учтите, рыба была настолько свежая, что у нее глаза блестели.
– Сеньор Одноглазый, подойдите ближе. Я должен поделиться с вами церковной тайной.
Польщенный папаша Одноглазый, подумав, что он еще на один шаг приблизится к раю, сел за стол и придвинулся к Аньяну.
– Речь идет о тайне. Понимаете?
– Могила, – поклялся хозяин таверны, подняв правую руку.
– Сеньор инквизитор доверил мне чрезвычайно важную задачу. Меня преследуют… враги нашей веры, – добавил Аньян, стараясь придать весомость своим словам.
Разинув рот от изумления, папаша Одноглазый согласно кивал головой.
– Мне нужно воспользоваться вашим отхожим местом и… вернуться тогда, когда ваше чудо будет дымиться на моем столе.
– Договорились.
– Если в это время подлые прохвосты, пытающиеся помешать мне выполнить мою миссию, обратятся к вам с вопросами, скажите им, что я надолго вышел по естественной нужде и что такое часто со мной случается.
– Э…
– Обычный запор, другими словами.
Папаша Одноглазый понимающе кивнул. Веселая улыбка озарила фиолетовое толстое лицо, не один десяток лет водившее дружбу с кувшинами.
– Ба, такое часто случается! Многие не могут быстро выдавить из себя это! Не волнуйтесь. Я вру так хорошо, что порой сам не могу понять, правда это или нет. Идите, а я приготовлю для вас рыбу. Ответьте природным позывам, брат мой, – грубо пошутил папаша Одноглазый.
Аньян вышел через заднюю дверь таверны и быстро направился к деревянному сараю, в котором была вырыта яма для отправления нужды. Перепрыгнув через низкую стену, он очутился на улице, параллельной улице Поаль-Персе. Приподняв рясу двумя руками, он пустился бежать.
Вторым преимуществом "Одноглазого кота" было его местонахождение: таверна располагалась в ста туазах от лавки лютниста Дени Лафоржа. Даже не переведя дыхание, он толкнул дверь.
Лафорж склонился над лирой со сломанной широкой колковой коробкой. Он поднял голову и машинально улыбнулся. Аньян не стал утруждать себя объяснениями и сразу взял быка за рога:
– Они вас ищут. Доминиканец-инквизитор и миряне. По их описанию я сразу понял, что речь идет о вас.
Лютнист побледнел, а это значило, что он был готов к этому известию.
– Боже всемогущий, – прошептал Сульпиций де Брабеф. – Значит, это никогда не кончится.