– Вскоре после кончины вашей тетушки, вашей любимой приемной матери, нашей славной Элевсии была назначена другая аббатиса. Очаровательная, дружелюбная на вид. Она была такой ласковой с нами. Но меня не обманешь. И поэтому она предпочитала не связываться со мной. Это была приспешница – да что я говорю! – сообщница камерленго. Это она завербовала Жанну д’Амблен, сделав ее исполнительницей своих подлых дел. А когда Жанна стала ей не нужна, она ее отравила. Знаете, она даже мне угрожала, надеясь получить манускрипты. Но мужественная Эскив д’Эстувиль уже вынесла их из аббатства. Должна признать, мадам де Нейра умела проигрывать. Она как можно скорее покинула аббатство, даже не отомстив мне, поскольку стремилась во что бы то ни стало избежать встречи со мной. Мне не хватает слов, чтобы охарактеризовать ее. Когда я назвала ее "дьяволом с лицом ангела, вышедшим прямиком из ада", я использовала простое и довольно часто употребляемое сравнение. На самом деле все гораздо сложнее. Мадам де Нейра вовсе не одержимая. Как ни странно, но в отличие от Жанны д’Амблен и Бланш де Блино, она не пылала лютой ненавистью. Скорее… Конечно, вы изумитесь, услышав эти слова, сказанные об убийце, но они единственные, которые приходят мне на ум: мадам де Нейра была преисполнена бодрой и несгибаемой решимости.
Тревога целиком захватила Леоне, когда он покидал аббатство. Зло неумолимо приближалось. Аньес д’Отон решила отправиться в Суарси, пообещав взять с собой двух туповатых жандармов, которым было не под силу тягаться с бестией с изумрудными глазами. Многие годы эта женщина действовала в тени, за плотным занавесом. Она была виновна в смерти нескольких монахинь и его любимой тетушки Элевсии. Ей удалось стать аббатисой, и весь этот маскарад она устроила, чтобы завладеть манускриптами и передать их камерленго. Она без колебаний обратилась за помощью к ведьме, чтобы отравить мадам д’Отон, оставшись при этом в тени. Одним словом, речь шла о самом таинственном и наиболее опасном враге, с которым Леоне когда-либо приходилось встречаться. Лишь счастливая случайность и дружеское отношение к Аннелете позволили Леоне напасть на его след. И сон. Господь хранил их.
Защитить Аньес. В какое-то мгновение он уже решил ехать в Шартр. Нет, он не мог так поступить. Надо как можно скорее вырвать зло с корнем, выкорчевать его так, что ему понадобится целая вечность, чтобы вновь возродиться. Ибо зло всегда возрождается. Выиграть время. Надо выиграть время, чтобы спасти Аньес. Надо раздавить гадину.
Мануарий Суарси-ан-Перш, октябрь 1306 года
Уже наступала ночь, когда Франческо де Леоне добрался до толстых квадратных башен мануария. Спускалась сырая прохлада. Сквозь кожаные занавеси, закрывавшие узкие окна просторного общего зала, просвечивали отблески огня факелов. Это было единственным признаком, что в мануарии еще не легли спать.
Леоне спешился и привязал свою лошадь к одному из колец, вделанных в стену служебных помещений.
– Стой, моя хорошая, – прошептал он на ухо лошади. – Мы переночуем здесь. Было бы неразумно продолжать путь. Тебя вымоют и накормят.
Леоне пришлось долго колотить кулаком в массивную деревянную дверь, прежде чем он услышал недоверчивый голос:
– Кто там в этот недобрый для христиан час?
– Рыцарь-госпитальер Франческо де Леоне, Аделина. Я был гостем вашей госпожи и прошу приютить меня на ночь. Меня и мою лошадь.
Раздался лязг тяжелого железного засова, запиравшего дверь.
В дверном проеме появилась Аделина. Присев в реверансе, она одной рукой придерживала тяжелую дверь, а второй пыталась поправить шапочку, и поэтому чуть не упала.
– Ах… И вправду это вы, рыцарь, Боже милосердный, а наша добрая дама нас не предупредила… Что же я могу предложить вам?
– Густая похлебка и кусок хлеба станут для меня настоящим пиршеством, моя славная Аделина. Я недавно ел. Не займется ли Жильбер моей лошадью? А потом мне надо с ним поговорить.
– У меня остался гороховый суп со свиным салом и прочей всякой всячиной. Честное слово, он очень сытный. Простодушный небось уже храпит. Он спит как сурок, поверьте мне. Я поставлю горшок на очаг и разбужу его.
Наконец Аделина распахнула тяжелую дверь и впустила рыцаря в дом. Затем она убежала на кухню, оставив Леоне в зловещем просторном зале со стенами, почерневшими от копоти факелов. На госпитальера нахлынула волна воспоминаний. Здесь Аньес вышла из себя, заставив его ответить на все вопросы. Здесь она почти угрожала ему, в страхе за Клемана, ее родного сына. Здесь она призналась, глядя куда-то вдаль, что ее дети были зачаты от других мужчин, поскольку ее супруг был бесплоден. Она унижала себя, называла себя шлюхой. А ведь она была самой великолепной, самой лучезарной женщиной из всех, которых он когда-либо встречал.
Вошла Аделина. Из кухни она принесла дрова и хворост.
– Положите все это на пол, Аделина. Я сам разожгу огонь. Разбудите Жильбера, прошу вас. Моя лошадь устала. Ее мышцы разгорячились от скачки. Я боюсь, что она простудится.
Угловатая девушка бросилась исполнять просьбу Леоне.
Рыцарь разжег огонь, потом тяжело опустился на массивный сундук, стоявший возле камина.
Столько лет, столько шагов наугад, столько беспокойных ночей, столько разочарований, но он наконец близок к цели. Леоне не сомневался в этом. Теперь осталось лишь открыть потайную дверь. Ту самую, за которой скрывался Свет.
– Наш рыцарь, друг нашей доброй феи! – прогремел Жильбер Простодушный, сжимая в руках шапку.
Немного заспанный, с взлохмаченными волосами, но радостный, Жильбер переминался с ноги на ногу, стоя в дверях просторного зала. Леоне встал и сделал несколько шагов ему навстречу.
– Входи, славный Жильбер, и закрой дверь. Ночь выдалась холодной.
Жильбер не заставил себя просить дважды. Он легко захлопнул тяжелую дверь.
– Я поставил в стойло ведро со свежей водой и дал вашей лошади овса. Ночь для нее будет доброй.
– Спасибо, Жильбер. Я уеду завтра на рассвете. Оседлай ее заранее. А теперь подойди ближе. Мне нужно объяснить тебе кое-что. Это очень серьезно, – медленно и мягко сказал Леоне, так, как обращалась к Простодушному Аньес.
– Да, да…
Жильбер, нахмурив лоб от напряжения, подошел к рыцарю.
– Речь идет о доброй фее, нашей даме.
На лице грубоватого, но славного Жильбера отразилась тревога.
– Что такое? – угрожающее спросил он.
Леоне подумал, что гигант чувствовал эмоции других, даже когда те тщательно скрывали их. Рыцарь, стараясь не разжигать тревоги Жильбера, полагая, что тот может стать опасным при одной мысли, что его фее грозит беда, продолжал:
– Некоторые подлецы не любят добрых фей. Так устроен мир…
– Мерзавцы, негодяи! Я воткну им головы в их же задницы! – воскликнул Жильбер, потрясая кулаками, способными свернуть шею лошади.
– Успокойся, Жильбер! Ради нашей дамы, ради ее счастья.
Эти слова произвели магическое действие. Лицо гиганта приобрело обычный вид, а губы растянулись в восторженной улыбке. Он пробормотал:
– Да, да… Она спасла меня. Моя фея. Я тогда был совсем маленьким. Они хотели бросить меня в зловонную канаву вместе с гниющими трупами. Они не посмели. Она надрала им уши. Мне было холодно. Она накормила меня. Моя фея. Она защитила меня.
Леоне понял, что крестьяне попытались отправить лишний рот в лучший из миров, но дама де Суарси не позволила им погубить дурачка Жильбера. А ведь тогда она была совсем юной. Леоне протяжно вздохнул, пытаясь совладать с охватившей его нежностью.
– Она великолепная женщина.
– Да, – согласился Жильбер, кивая головой.
– Слушай меня внимательно, славный Жильбер. Я должен уехать и не смогу защитить ее от этих мерзавцев и негодяев. Ты меня понимаешь?
– Да.
– Твоя фея скоро приедет в Суарси и проведет здесь несколько дней.
– А… Господи Иисусе! – обрадовался Жильбер Простодушный, захлопав в ладоши.
– Ее будут сопровождать два жандарма, но я все равно беспокоюсь. Нашей даме противостоят могущественные демоны.
– Я не боюсь демонов! Нашу даму хранят милосердный Иисус и Жильбер! – прорычал гигант.
– Они очень хитрые. Я хочу, чтобы ты защитил нашу фею. Ты должен неустанно следить за ней. Ты меня понял? Если ты заподозришь, что затевается что-то дурное, немедленно пошли одного из слуг к бальи в Отон-дю-Перш.
– Да, да… Я оседлаю лошадь, и он вихрем помчится. А затем бальи отрубит головы этим мерзавцам.
– Правильно. Возможно, среди них будет женщина. Очень красивая, белокурая, с зелеными глазами. Она выглядит как добрая фея, но на самом деле она демон. Самый худший из всех.
Жильбер крепко сцепил руки и прорычал сквозь зубы:
– Я раздавлю ее как гадюку. Она не причинит зла моей фее.
– Ты не сможешь этого сделать. Она дворянка. Ты не имеешь права поднять на нее руку. Иначе они замучают тебя до смерти, и наша добрая фея опечалится. Сильно опечалится. Ведь ты же не хочешь, чтобы она плакала?
Но Жильбер уже забыл о пытках, которым его подвергнут, если он поднимет руку на "подлого демона". Он запомнил лишь главное для себя, а главное было связано с его дамой. Он нахмурился, думая о том горе, которое мог бы ей причинить, и простонал:
– О-о-о… нет… Моя фея не должна грустить.
Леоне отказывался даже думать, какая участь ждет этого гиганта, так и оставшегося ребенком, если тот убьет сообщницу Гонория Бенедетти.
– Поклянись перед Богом, что ты будешь только защищать свою фею и собственноручно не причинишь зла этому прелестному чудовищу. Ты знаешь, что тебя ждет, если ты нарушишь клятву, данную Господу.
– О да! Моя фея объяснила мне это.
Вдруг Жильбер занервничал. Размахивая руками, как разъяренный гусак, он, захлебываясь слюной, забормотал:
– Огонь… гореть вечным пламенем… Плохо, очень плохо! И я больше никогда не увижу свою фею, поскольку не попаду в рай.
Леоне понял, что было главным по мнению Жильбера Простодушного: его фея. Надо было убедить Жильбера. Запугать его тем, что было для него дороже всей жизни и даже перспективы оказаться в аду.
– Правильно. Ты больше никогда не увидишь свою фею. Итак, если ты заметишь эту женщину, просто помешай ей приблизиться к нашей фее. Держи ее на расстоянии одного туаза, не меньше. Она отравительница. Она знает чудовищные тайны. И немедленно поставь в известность бальи. Ты меня понял?
В ответ Жильбер кивнул головой. Жильбер Простодушный, погрузившись в грустные мысли, вышел, не сказав ни слова. Да и не было таких слов, которые могли бы выразить внезапно образовавшуюся в нем пустоту. Ни одного слова, способного выразить его ужас и неожиданно возникшую ненависть. Жестокую, безграничную ненависть. Впервые после исчезновения Клемана Жильбер пожалел, что мальчика нет рядом с ним. Клеман лучше понял бы, нашел бы правильное решение. Этой ночью Жильбер будет спать с лошадьми, чтобы их запах придал ему сил. И во сне к нему непременно явится ангел. Ангел подскажет, как защитить добрую фею. Жильбер в этом не сомневался. Разве добрая фея с улыбкой на губах не сказала ему однажды, ласково гладя по волосам: "Ангелы любят простодушных. Они им помогают немного отдохнуть".
Жильбер ненадолго забылся лихорадочным сном. Он видел смутные тревожные кошмары, слишком сложные, чтобы он мог найти им объяснение. В то же время его не покидала настойчивая мысль. Он должен был найти способ, как уберечь добрую фею от гадюки, не взяв на свою душу грех, который навсегда закроет перед ним врата рая. Жильбер был готов на все, но только не на разлуку со своей феей на этом и на том свете. Перспектива казалась ему такой безвыходной, такой ужасной, что он расплакался, коря себя за свой неповоротливый ум. Рассердившись на собственное бессилие, он принялся бить себя кулаками по ногам и рукам. Он заслужил подобное наказание. И даже более серьезное. Он долго плакал. Слезы ручьем текли по его лицу, но он даже не вытирал их. Обезумев от усталости и паники, он наконец заснул под мерное дыхание першеронов.
И ангел явился ему.
Хутор Лож, окрестности Отон-дю-Перш, Перш, октябрь 1306 года
Жозеф из Болоньи бросил суму, в которую собирал лекарственные травы, на утоптанный земляной пол хижины и нежно позвал:
– Полина!
Тут же послышался звук легких шагов по лестнице, ведущей в спальню. Совсем юная девушка с белокурыми волосами бросилась ему навстречу:
– Как я рада вновь вас видеть! Однако я немного ревную! До ее приезда вы не так часто меня навещали!
Жозеф улыбнулся, покачав головой. Показав на суму, он сказал:
– Я принес немного еды. Она вкусная.
– Вы не должны так поступать, – проворчала она, как обычно. – Ведь вы воруете еду у графа и графини, а они добрые господа, разве нет?
– Ничего я не ворую, – защищался мессир Жозеф. – Это остатки пищи, которую каждое утро Ронан раздает бедным. В конце концов, вы тоже не богатая. Конечно, это трефная пища… Но у нас нет другого выбора. Конечно, несоблюдение кашрута показывает, что мы всего лишь слабые грешники, которые смешивают то, что нельзя смешивать. Однако строгое соблюдение наших законов привело бы нас на костер, что вовсе не понравилось бы Богу.
Полина опустила глаза. Она колебалась.
– Порой я спрашиваю себя, почему Он так долго испытывает нас. Только не говорите, что я богохульница. Ум – это дар И, и не воспользоваться им было бы грешным делом.
– Не знаю, моя славная Сара… Полина, – поправил себя Жозеф.
Молодая женщина пристально смотрела на старика своими трогательными глазами.
Начиная с VI века евреи постоянно подвергались издевательствам, дискриминации и гонениям. Исключением стал период правления Людовика I Благочестивого, взявшего евреев под свою защиту. Наступило временное затишье. Но длилось оно недолго. Филипп Август, воспользовавшись народной злобой, изгнал евреев, конфисковал их имущество и аннулировал кредиты всех заемщиков, в число которых входило и Французское королевство. Хорошенькое дельце! Филипп Красивый пошел по стопам своего славного предка и несколько месяцев назад издал ордонанс, предписывающий всем евреям покинуть территорию Французского королевства, хотя многие сеньоры открыто возражали, поскольку у них не было никакого желания терять денежную манну, сыпавшуюся на них благодаря евреям. Некоторые из них, в том числе монсеньор д’Отон, были даже шокированы этой охотой на ведьм, усиливавшейся, когда задолженность королевства перед банкирами-евреями достигала астрономической суммы.
– Неужели они начнут травить нас как диких зверей?
– Безусловно, если узнают, что мы евреи.
– Она знает.
– Она ничего не скажет, даже под пытками. Не волнуйся. Мой господин обещал помочь мне уехать в Прованс или Неаполитанское королевство. Карл II Анжуйский, кузен Филиппа Красивого, понял, какую выгоду он сможет извлечь благодаря нам. Если хищники подойдут слишком близко, я никогда не брошу тебя, Сара. Ты поедешь со мной. Артюс д’Отон – человек истинной чести. Он никогда не отказывается от данного слова, даже если ему приходится за это пострадать. Сейчас же нам необходимо жить под его покровительством и скрывать нашу веру. Пока это служит нам лучшей защитой. Где твоя юная сестра Адель?
– Она в курятнике.
– Пойду к ней.
Она смотрела ему вслед, на его спину, которую годы так и не сумели согнуть. Она вспоминала, хотя и ненавидела воспоминания. Но, несмотря на все ее усилия, ужас одного далекого вечера и агония последовавших за ним месяцев навсегда врезались в ее разум и плоть.
Она возвращалась домой, на улицу, куда переселили всех евреев, чтобы за ними было легче следить. В глубине души Сара не считала эту меру постыдной. Теперь они жили все вместе, и соседство соплеменников внушало ей спокойствие. Но только не в тот вечер. Она шла быстрым шагом, ведь уже спускались сумерки, и это немного беспокоило ее. В этот момент они вышли из таверны и захохотали, увидев ее накидку. Прыская от смеха, они пошли за ней следом. Она ускорила шаг. Но они были настолько пьяны, что их неуместная веселость уступила место непристойной злости. Один из них сорвал с нее накидку, другой с такой силой толкнул, что она чуть не упала в канаву. Только не бежать. Иначе они пустятся за ней в погоню. Как можно скорее добраться до Еврейской улицы. Редкие прохожие наблюдали за происходящим, но не осмеливались вмешиваться. За спиной Сары раздался пьяный голос:
– Ну, прекрасная нищенка! Похоже, вы не любите христианских нежностей? Вы ошибаетесь. Мы умеем обращаться с дамами!
– Только за одним исключением: это не дама, это еврейка.
– Говорят, они смазливые и горячие, – подхватил третий фривольный голос.
Мод их похотливыми шуточками скрывалась ненависть. Сара явственно чувствовала эту ненависть, надвигавшуюся на нее, словно массивная стена.
А потом был кошмар. Они затащили ее на задний двор небольшого дома и бросили под дверь. Она кричала во весь голос. На нее обрушились оплеухи и удары кулаков. Они, безумно хохоча, по очереди изнасиловали ее. На одном из окон дома опустилась кожаная занавесь. Жилец досыта насладился зрелищем. Она замолчала. Прошла целая вечность после их ухода. Сара, сидя на плитах двора, наконец разрыдалась. Из дома вышла пожилая женщина. Вздохнув, она сказала:
– Слезы горю не помогут, девочка. Поверь мне. В конце концов, они тебя не убили. Вставай! Иди за мной. Я приготовлю тебе лохань, чтобы ты смогла вымыться. Хорошенько подмойся. Возможно, тогда ты не понесешь.
Но этого избежать не удалось. С непокрытой головой она вернулась на Еврейскую улицу. И вновь на ее щеки обрушились оплеухи. Сара смирилась с тем, что ее третировали, проклинали. Она ничего не могла поделать. Когда она поняла, что забеременела, у нее возникло такое чувство, будто ее изнасиловали вновь. Мысль о том, что она родит ребенка от солдафона, обесчестившего ее, вызывала у Сары такое сильное отвращение, что самоубийство казалось ей более приемлемым решением. Злоба, которую она испытывала к будущему ребенку, внушала ей ужас. Свою единственную надежду на спасение она связывала с Жозефом из Болоньи, врачом, которому не было равных, гуманистом, философом. Их община хранила о нем самые добрые воспоминания. Он мог ее спасти, хотя женским чревом занимались только женщины. Узнав, что Жозеф часто посещает богатую библиотеку Сорбонны, Сара сразу же бросилась туда. Отойдя достаточно далеко от Еврейской улицы, она сняла накидку и спрятала ее в небольшой мешок. Стоя на улице под моросящим дождем, она ждала мессира Жозефа целый час. Узнав врача по описаниям людей, которые хорошо его знали, Сара бросилась навстречу, едва мессир Жозеф показался вверху лестницы.