В Лондоне д'Энгиен оставил третьего галантного кавалера, Франсуа де Вандома, видама 26) Шартрского. Любимец шотландской королевы-матери, видам сочетал блеск и обаяние с тонким дипломатическим умом: если на повестке дня стояло заключение договора с какой-нибудь пожилой королевой, посылать следовало именно его. В настоящий момент в Лондоне он очаровывал английских дам своими праздниками, каждый из которых обходился ему в четыре тысячи крон, и на этих веселых собраниях даже самые чопорные вельможи двора забывали о приличиях - д'Энгиен привез во Францию крайне остроумный рассказ о том, как герцог Саффолк на одном из вечеров видама переоделся монахиней. Живого нрава, суеверный, вечно замышляющий что-то, видам был самым приятным сотоварищем из всей четверки.
И, наконец, рядом с королем стоял Жак д'Алъбон, сеньор де Сент-Андре, маршал Франции - солдат, вельможа, сын правителя Лиона, богатый, безрассудно смелый и находящийся в зените власти, он был лет на двадцать старше своих троих друзей.
Четырнадцать лет тому назад, когда Генрих стал наследным принцем, он приблизил к себе Сент-Андре, чтобы тот его научил, как сделаться королем для придворных и полководцем для армии, - Диана же постаралась преподать ему навыки более нежных искусств. И так же, как и в случае с Дианой, растущая привязанность дофина к его наставнику стоила Сент-Андре немилости короля Франциска. Сразу после смерти Франциска свежеиспеченный король сделал Сент-Андре членом Тайного совета, маршалом Франции, кавалером ордена Святого Михаила, первым камергером, а позже отдал своему любимцу должность правителя Лиона, которая принадлежала его отцу. Проницательный, отважный, состоящий в близкой дружбе с королем, Сент-Андре разделял с тремя своими товарищами, с младшими из Гизов и с прочими остроумными, образованными и в меру безнравственными светочами двора вкус к роскоши и счастливый дар расточительства, которые и сделали из Франции притчу во языцех для всей Европы.
Из этих четверых придворных трое пострадали от немилости старого короля и какое-то время жили, по меркам таких людей, как Конде или видам, почти в нищете - последний, как простой постельничий Франциска, получал годовое жалованье в жалких двенадцать тысяч крон. Всем им пришлось пораскинуть мозгами, чтобы выйти из этого положения: видам отказался жениться на младшей дочери Дианы, за что его приблизила к себе королева; а принц с большим умом пользовался благосклонностью замужних придворных дам. Так и в этот вечер Конде всячески избегал смотреть на супругу маршала Сент-Андре, даря все свое внимание прекрасной и чопорной принцессе Ла Рош-сюр-Йон, которая сидела справа от него. Шестым чувством придворного угадав дилемму между обязанностями короля и его склонностями, принц Конде всеми силами старался потакать вторым, а следовательно, не пытаясь даже притвориться любезным, беспрестанно демонстрировал Тади Бою Баллаху свою круглую, расшитую драгоценными камнями спину.
Тади Бою было все равно. Он сидел на своем конце стола нахохлившись, как черный дрозд в холода, и уписывал за обе щеки.
В этот вечер подавали девять перемен блюд, украшенных перьями и лентами. Под нескончаемые звуки фанфар красивые пажи в серебристых одеждах разносили еду. Зажав нож в руке и уткнувшись в тарелку, Тади Бой бормотал время от времени:
- Вот уж чудеса так чудеса. Один раз прогудели - явилась ветчина, два раза - каплуны, а как прогудят три раза - что, на пажей кидаться?
Луи Конде, оживленно болтавший с соседкой, лишь на мгновение запнулся. Он сидел достаточно далеко от королевского стола и мог позволить себе немножко посплетничать: философические диалоги с Маргаритой Французской хороши в свое время и в своем месте, но здесь, с принцессой, можно и расслабиться. Они уже обсудили, как на последней ярмарке в Сен-Жермене бойко шли пояса невинности, удвоившие доходы скобяных дел мастера, которому, впрочем, вскорости пришлось бежать, спасаясь от гнева придворных кавалеров; и теперь перешли к треугольнику между Эстутвилем, его любовницей и молодой вдовой президента Руанского парламента - несколько лет тому назад история эта наделала много шуму и теперь еще вспоминалась.
Всплыло и средство для окраски волос в каштановый цвет, вызвав буйные взрывы смеха, - иные смеялись визгливо: гостей не фаз уже обносили крепким венгерским вином. Сопровождая мелодию лютниста, на галерее звучали слаженные аккорды различных духовых и ударных. В короткую минуту затишья послышался нежный голосок принцессы Ла Рош-сюр-Йон:
- А что слышно о нашем дорогом коннетабле и о леди Флеминг?
- Полагаю, ничего такого, что можно было бы повторить за столом, - ответил принц Конде, подавая ей печатный пряник. - Вспомните, кто сидит слева от меня.
Принцесса заглянула через плечо Конде - ее серебристый парик был тщательно уложен, покрыт вуалью и перевит драгоценностями; длинный тугой корсаж шуршал шелками и сиял самоцветами.
- Ирландец? Да жив ли он еще?
Принц не удосужился обернуться и не озаботился понизить голос:
- Vivit, et est vitae nescius ipse suae .
Принцесса знала латынь ровно настолько, чтобы понять презрительный смысл фразы. Она расхохоталась. Среди завывания музыки и громких разговоров, не переставая грызть засахаренный миндаль, оллав миролюбиво прогудел себе под нос:
- De una mula que haze hm, у de un hijo que habla latin, liberanos, Domine!
Принц Конде резко развернулся. Тади Бой поспешно проглотил орешки и спросил:
- Скажите-ка: вон тот, в черно-белом костюме у верхнего края стола - королевский шут?
Наступило короткое молчание. Ленивый взгляд принца упал на пухленького оллава, скользнул с покрытых грязью рук на нечищенные сапоги.
- Да, это господин Бруске. Давайте я приглашу его сюда, - сказал он мягко и заговорил с пажом. Глаза его, как и глаза принцессы, были огромными, пустыми, без всякого выражения. Чуть поодаль, ближе к верхнему краю стола, кавалер с улыбкой коснулся веером руки дамы.
Подали последнюю перемену. Еще немного - и начнут убирать со столов. Тем временем музыканты уступили место акробатам. Те высыпали на ковер, подпрыгивая и ходя колесом, и заняли исходную позицию: прыгуны перед помостом, где сидел король, а жонглеры на другом конце залы. Королевский шут Бруске, не даром евший свой хлеб, покинул место во главе стола и жестом человека, которому дозволяется многое, обнял за плечи Конде и ирландца.
- Добро пожаловать, мастер оллав, привыкший к королевским замкам Ирландии. Может ли этот нищий французский двор соперничать с ними в великолепии?
Ирландец задумался, не переставая жевать.
- Ну что ж: у нас дома не только дураки поддерживают беседу за столом.
Не успел Бруске ответить, как Конде повернул к оллаву свое смуглое накрашенное лицо:
- Вы будете нас учить тому, что должны делать придворные?
Тади Бой смиренно склонил голову:
- Нет, я бы предоставил это госпоже принцессе.
Бруске уже приготовил фразу и бросился в бой, а принцесса и Конде обменялись изумленными взглядами.
- Придворный, сударь, - это как чеснок: он наделяет своего повелителя собственным вкусом и остротой.
Тади Бой облизал пальцы и брезгливо вытер их о рукава своей мантии.
- Да что вы говорите. А я бы скорей сравнил его с хирургом, господин Бруске: он соединяет расчлененное, разрезает то, что неправильно срослось, и удаляет излишнее.
- И что же, сударь, - вкрадчиво осведомился шут, - считается излишним в Ирландии?
- А я разве говорил, что в Ирландии вообще нужны придворные? - удивился Тади.
Глаза Конде вспыхнули, но королевский шут, весь побагровев, вновь опередил его:
- Мы ведь забыли. Если вы смогли управиться с одним слоном, значит, можете управиться с ними всеми. - Внезапно он понизил голос - с верхнего конца стола явился паж и попросил тишины для акробатов. Во всех концах залы голоса и смех стихли до сочного, мягкого гула.
Громкая икота разнесла тишину в клочки, как стрела - золоченую мишень.
Тади Бой извинился и продолжал:
- Странные вещи вы говорите. Принцы в Ирландии на слонов не похожи - им не приходится носить свои замки на спине. - Тут он бросил быстрый, оценивающий взгляд на сверкающие шелка принца Конде. - А еще у нас говорят: хоть дурак и живет рядом с умными, ничего ему в их премудрости не понять - ведь ложка-то не ощущает вкуса, когда ее окунают в суп. - Тут он закашлялся, но не смог подавить очередного приступа неудержимой, раздирающей икоты.
Конде сказал мягко, опережая на этот раз шута Бруске:
- У ложки есть свои радости. Например, она моется трижды в день.
В их разговор уже вслушивались человек шесть - а приступы икоты не унимались, наоборот, становились чаще.
- Нет, в Ирландии не так, - сказал Тади Бой, подняв невинные синие глаза, чувствуя себя вполне непринужденно - от шапки спутанных черных волос до тонких, красивых, покрытых грязью рук. - У нас замачивают в воде не дворян, а фасоль, чтобы она набухла и стала мягче… Но что ж мне все-таки делать с этой икотой? Может, у вас найдется чашка, чтобы покончить с нею?
- Что? - Принц Конде, помимо воли вовлеченный в этот необычный диспут, на мгновение растерялся.
Ирландец еще раз громко икнул, будто выстрелил из пистолета: на него уже стали оборачиваться. Вдали, у королевского кресла, беспокойно зашевелился лорд д'Обиньи. Акробаты прыгали, казалось, смирившись со своей судьбой.
Весь сверкая алмазами, Конде поднял свой серебряный кубок и подал его страдальцу, чье лицо опять исказилось. Тади Бой покачал головою, взорвался икотой и объяснился наконец. Средство оказалось совершенно немыслимым.
- Принесите ему воду! - попросила принцесса. Ее это забавляло, а в жизни, до краев наполненной скукой, такие мгновения стоило продлить. По столу прошелестел смешок, и Конде вскинул голову.
Паж, не поняв, что именно нужно, принес чашу для омовения рук, в которой еще плавали лепестки роз, и Тади Бой, между двумя приступами, уже опустил туда подбородок, но принц Конде не дал ему пить. Взамен принесли серебряную кружку.
- О Боже мой, нет, не то! - сказал Тади Бой и снова икнул. - Нужно, чтоб у посудины было две ручки… Тогда уж подействует наверняка. О, погодите-ка, погодите: вот же она!
И, вскочив на ноги, оллав принца Барроу вышвырнул королевские цветы из высокой амфоры, поднял ее, погрузил туда подбородок и сделал попытку дотянуться губами до дальнего ободка. Гнилостная жижа хлынула ему за воротник. Кожаная безрукавка, надетая под мантией, тут же промокла, вода заструилась по скатерти, и раскисшие листья, подхваченные потоком, оказались на белых шелках Конде. Вокруг раздавались приглушенные аплодисменты и возгласы одобрения, - открыв подернутые влагой глаза, Тади Бой заметил это, - и тут новый приступ икоты вырвался из его груди, как дробь барабана.
- Подействует наверняка, - пробормотал он еле слышно и снова схватился обеими руками за ручки амфоры.
Три человека накинулись на него и оттащили от вазы, а прочие принялись подавать советы, трезвые и не очень:
- Надо приложить что-нибудь холодное.
- Ключ.
- Монету.
- Мадам де Валантинуа, - добавил кто-то.
Принц Конде, который давно уже хохотал, выложил на стол свой кошелек и раскрыл его, но спохватился. Однако было уже поздно. Длинные пальцы Тади Боя скользнули в отверстие.
- То, что надо! - И он извлек красивый, серебряный ключ, украшенный резными листьями, цветами и гребешком.
Конде бросился вперед. Супруга маршала Сент-Андре, увлеченная тихим разговором с де Лоржем, не видела этой сцены. Однако муж, который сидел напротив, по другую сторону ковра, не сводил глаз с прелестной вещицы, и все его мысли ясно читались на его лице. Взгляды Конде и маршала встретились; Тади Бой, синеглазый и невиннолицый, окинул их чистым взором и оглянулся на публику. Закрыв один глаз, потом другой, весь сотрясаемый доселе невиданным приступом, он, извиваясь и вздрагивая, опустил ключ себе за шиворот.
- Хотя, dhia, все вы не правы: это помогает, когда кровь носом идет, так что…
На дальнем конце стола послышался серебристый смех Жана де Бурбона.
С давно усвоенной непринужденностью сотрапезники попытались замять происшествие. Они заговорили с Конде, они засыпали Тади Боя советами, они позвали пажей, чтобы те вытерли скатерть; но чувства их обострились, ненасытные, как саранча: всем было до смерти интересно, что сейчас сделают Конде, Сент-Андре и его жена. С верхнего конца стола король послал узнать, в чем причина переполоха. Подробности случившегося, тщательно просеянные, начали передаваться из уст в уста тихим шепотом, постепенно поднимаясь все выше и выше. Соседи ирландца вдруг сделались к нему необычайно снисходительны - даже какое-то чувство признательности внезапно охватило их. Конде, правда, сидел довольно тихо, но другие, жеманничая, растягивая слова, наперебой старались излечить икоту Тади Боя, а брат Конде, улыбаясь и внимательно вглядываясь в оллава, принялся обмахиваться веером.
И тогда в игру были вовлечены жонглеры. В разноцветных костюмах, злобно сощурив глаза, они старались не обращать внимания на поднявшийся хохот. Поток кинжалов с тупыми концами безостановочно струился от одного к другому, и руки их, неустанно мелькая, казались смутными розовыми пятнами в серебряной реке. Тади Бой, прижимая к груди охапку самых различных средств, вдруг оглушительно икнул, и каким-то образом амфора с двумя ручками затесалась, как чужеродное тело, в сверкающий, ровный поток. Судорожно скрючив пальцы, не веря своим глазам, ближний жонглер увидел, как она летит, кое-как ухватил и передал партнеру вместе с ливнем ножей. Когда кинжалы полетели по следующему кругу, среди них оказался ключ; затем явилась и чаша. Чашу жонглер подхватил и отбросил в сторону, а Тади Бой без всякого усилия поймал.
Быстро, ритмично, с великолепной сноровкой Тади бросил маленький нож, затем еще один, затем снова чашу. Все предметы, какие Тади Бой прижимал к себе, казалось, сами собой подпрыгнули в воздух: тарелки и солонки со стола присоединились к ним. Тади вроде бы всего лишь хотел снова завладеть амфорой, но вместо этого в него таинственным образом полетели ножи. Стакнувшись между собою, со злобным умыслом жонглеры начали вовлекать Тади Боя в свое представление. От ножей они перешли к прочим предметам, какие были у них припасены. Ножи сменились шарами, шары - кольцами, кольца - яйцами. Тади возвращал все, что ему кидали.
Теперь вся зала не сводила с него глаз. Пронесся шепот одобрения, раздались возгласы, король наклонился вперед, и все увидели, что он улыбается; тогда крики зазвучали сильнее. Красивое лицо лорда д'Обиньи вспыхнуло; он направился было к оллаву, но отступил: неловко брошенное яйцо густой желтой массой растеклось по его рубашке. Другое яйцо, сильно уклонившись от заданного пути, забрызгало господина Бруске, который раздраженно кричал что-то, хотя никто не слышал его в общем гаме. Сами жонглеры уже начали жалеть, что затеяли эту шутку.
Костюмы стоили недешево. Чтобы сберечь одежду и остатки профессиональной гордости, они все, как один, отступили, рассыпали круг и удалились в другой конец залы. Посторонние предметы - чаша, ключ, амфора - упали на пол. Последний, ужасный приступ икоты сотряс Тади. Весь мокрый, перепачканный в яичном желтке, с волосами, стоящими дыбом, как хохол у попугая, он бросился к амфоре в тот самый момент, когда Конде бросился к ключу. Столкновение было сокрушительным. Тади Бой пошатнулся, закачался и рухнул как подкошенный, судорожно цепляясь за ковер. Далеко-далеко, у самого помоста, пирамида ослепительно улыбающихся прыгунов на мгновение застыла в воздухе, рассыпалась и разлетелась в разные стороны.
Король Франции смеялся. И как усопшие пробуждаются в канун Дня всех святых, так и эти скучающие, сверхутонченные люди, этот цвет французской цивилизации, дал наконец волю своему веселью.
Прыгуны удалились; слуги вычистили залу и привели все в порядок; теперь, к концу ужина, огни были притушены, и бриллианты сверкали, переливаясь, как звезды в быстрой реке. Общество болтало и смеялось, а король подозвал Тади Боя к своему креслу.
Когда Лаймонд прошел мимо, не подавая виду, Том Эрскин наконец позволил себе взглянуть на вдовствующую королеву, и в глазах его светилось тихое торжество. Лицо Тади Боя было по-детски невинным, а широко распахнутые синие глаза с длинными ресницами встретили взгляд короля доверчиво, с подкупающей искренностью. Своим глубоким, приятным голосом Генрих Французский произнес:
- Вы, сударь, обратили мой ужин в хаос, а мою пиршественную залу - в руины. Так ли проводятся трапезы в Ирландии?
- Мы изгоняем печаль везде, где только можем. Таково наше ремесло.
- Но здесь вас не просили, полагаю я, - заметил король, - изгонять печаль.
- Но меня и не просили, я полагаю, изгонять слонов, - отозвался Тади Бой совершенно безмятежно. - Везде, где возможно, мы стараемся пособить.
Король так и впился в него взглядом, но не нашел ни следа дерзости или высокомерия. Царственное чело разгладилось.
- В самом деле: и в том, и в другом случае вы изрядно промокли.
- Вообще-то вода - не моя стихия, но уж выбирать не пришлось.
A la fontaine je voudrais
Avec ma belle aller jouer.
- A ma belle - слониха по кличке Анни.
- О, вы знаете стихи, - сказал Генрих. - Но шутовство предпочитаете музыке?
- Смотря какая музыка, - произнес Тади Бой с расстановкой, самым мягким своим тоном.
Сидящая рядом с монархом Екатерина, королева Франции, уже давно и пристально вглядывалась в него, быстрым своим умом вникая в его ответы и с высоты своей утонченной культуры оценивая их. И тут она сказала вполголоса:
- Вам не понравился лютнист короля?
Супруг - и Екатерина отметила это про себя - не произнес ни слова.
- Если б я дал ему парочку уроков, то мог бы гордиться таким учеником, - ответил оллав.
Королева откинулась на спинку кресла; за столом зашушукались, послышались смешки. Король улыбался.
- Вы думаете, что могли бы сыграть так же хорошо?
- Это мое ремесло.
- Как езда на слонах и жонглерские трюки?
- Нет, то - забава, и ничего больше.
Ни на кого не глядя, король щелкнул пальцами. Лорд д'Обиньи, смущенный и почтительный, выступил вперед.
- Найдите Альберто, да побыстрей. - А Тади Бою Баллаху король промолвил лукаво: - Мы видели шута - теперь покажите нам барда, мастер Баллах. Сыграйте нам, спойте, устройте представление - и если у вас получится не хуже, чем у господина де Рипы, то завтра вы уедете в Ирландию с полным кошельком.
Тади Бой медленно покачал черноволосой головой:
- Нет, не деньги цена за песню. Мы с О'Лайам-Роу просим у вас другой награды: разрешите нам подольше насладиться волшебными прелестями вашей страны, а заодно уж и искупить ту невольную ошибку, что послужила причиной опалы, постигшей принца Барроу. Поверьте, он искренне сожалеет об этом.
Все молчали.