В то время численность туземцев в Австралии составляла до полумиллиона человек, разбросанных на всем протяжении австралийской территории в виде многочисленных мелких племен, насчитывающих от пятисот до шестисот воинов, что с женщинами, старцами и детьми составляло от трех до четырех тысяч душ в каждом племени.
Хотя все эти племена были, несомненно, одного происхождения, их все же нельзя назвать одинаково уродливыми и безобразными. Так, например, три главнейших племени, живущих в восточной части Австралии, - нагарнуков, дундарупов и нирбоа - не походят на тех австралийских туземцев, какими их обычно любят изображать. Как мужчины, так и женщины этих имеют средний рост, прекрасно сложены, некоторые даже довольно стройны и вообще представляют собою тип, далеко не отталкивающий. Это, вероятно, объясняется тем, что они живут в лучшей части страны, наиболее плодородной и изобилующей разной дичью и плодами, а следовательно, хорошо и вкусно питаются, тогда как дикари Нового Уэльса, южной части Австралии, бродящие вдоль песчаного бесплодного побережья, где они с трудом находят себе пищу, несомненно вырождаются под влиянием неблагоприятных условий жизни. Эти несчастные дикари действительно омерзительны и стоят в своем умственном развитии ненамного выше животных, поэтому попытки привить им некоторые блага цивилизации всегда оставались бесплодными. Даже если их взять в самом раннем возрасте и с величайшей заботливостью воспитывать в течение нескольких лет, обращаясь как можно ласковее и бережнее, все же они воспользуются первым случаем, чтобы сбежать, сбросить с себя всякую одежду и вернуться в свои леса.
Кусок полуразложившегося тюленьего мяса, поджаренные, а часто и живые ящерицы, попугаи и опоссумы, которых они ловят в силки, являются для них лакомыми блюдами. Прибрежные жители питаются исключительно одной рыбой, которую они бьют примитивной острогой, а в лесах они лазают по деревьям и ловят белок, летучих мышей, вампиров, опоссумов и других животных.
Кенгуру, встречающийся в таком изобилии в восточной части Австралии, является здесь редким блюдам, ради которого местные жители устраивают настоящий пир.
Питаются они также, когда их одолевает голод, и кореньями разных папоротников, и пауками, и гусеницами, и личинками белых червей, а также древесной корой и особого рода глиной, которая хотя и не насыщает их, но создает иллюзию сытого желудка.
При таких тяжелых условиях эти несчастные худеют до того, что начинают походить на скелеты, обтянутые кожей, и становятся невероятно жалкими и вместе с тем отвратительными. Они ведут бродячий образ жизни, но постоянно толкутся в одной и той же прибережной полосе, никогда не углубляясь внутрь материка.
Они не имеют иного никакого оружия, кроме жалких копий с наконечниками из железного дерева; единственная и вечная их забота - это забота о пропитании. Едва насытившись, они уже начинают готовить припасы для нового приготовления пищи. Каждое из этих племен имеет свое наречие, но имеет никаких религиозных верований; у них нет даже представления о какой-либо высшей силе, которой они, по примеру африканских дикарей, приписывали бы все непонятные для них явления. Они приписывают все несчастья - голод, мор, засуху и даже смерть - луне, которая в их представлении есть жилище мертвецов. Мертвецы внушают им невероятный страх; они думают, что по ночам эти умершие спускаются с луны, чтобы мучить живых. Кораджи или колдуны, по их мнению, обладают властью призывать или отгонять каракулов, то есть выходцев с того света, а также насылать на людей смерть и всяческие беды и невзгоды.
По их понятиям болезни, смерть и всевозможные несчастные случаи - не естественные явления жизни, а напасть, навлекаемая колдунами. А потому последним живется сравнительно легко благодаря всякого рода приношениям и дарам, которые каждый туземец считает себя обязанным приносить им из опасения навлечь на себя и своих близких всевозможные беды и злоключения.
В сущности, такова участь всех первобытных народов; везде и всюду колдуны жили за счет внушаемого ими страха, эксплуатируя простодушных и наивных людей, легковерных и боязливых; это своего рода власть сильного над слабым, свойственная всему человечеству.
Но три упомянутых нами племени стоят на значительно более высокой ступени развития, возможно только потому, что условия их жизни легче и лучше, что у них есть в избытке всякая дичь и разнообразные плоды. Это сказалось на физическом развитии представителей этих племен: их формы и строение тела заметно правильнее и приятнее, чем у папуасов Меланезии, мало чем отличающихся по своему телосложению от обезьян.
По своему характеру эти австралийские дикари довольно близки к американским краснокожим: тот же бродячий или кочевой образ жизни, те же междоусобные войны, та же охота и рыбная ловля, даже те же скальпы как трофеи войны и та же беспощадная жестокость к пленникам, тот же суеверный страх перед колдунами и та же неподатливость к принятию цивилизации.
Они так же не ассимилируются, а быстро исчезают, уступая натиску белых людей. Поэтому особенно ценно ознакомиться поближе с этими представителями вымирающих племен, которых вскоре совсем не останется на земном шаре. Мы хотим, кроме того, доказать нашим правдивым рассказом, что племена австралийцев, населявшие центральную часть Австралии, были не похожи на жалких обитателей прибрежной части этой страны, что они стояли уже на известной степени развития, руководствовались известными, твердо установленными обычаями, традициями и узаконенными постановлениями, словом, имели свою нарождающуюся цивилизацию. Этим племенам были также не чужды великодушие, благородство, признательность, даже известное рыцарское чувство и чувство поэзии, которые ставили их, конечно, неизмеримо выше их ближайших сородичей, дикарей Меланезии.
Так, например, нельзя читать без удивления нижеследующие стихи, которые обычно пели по вечерам, танцуя на лугу, молодые девушки и юноши нагарнукского племени:
Джелало лиа лана?
Мангада, мангада!
Джелало иульс лана?
Вугада! Вугада!
Ката гаро!
Манга!
Гваб-ба рино
Роола.
Яр диг бо,
Манга!
Гваб-ба рино
Роола!
Ката гаро!
Манга!
(Пойдем ли мы плясать?
Пойдем, пойдем!
Пойдем ли мы плясать и петь?
Идем! Идем!
Красавица в лесу!
Пойдем!
Цветы и поцелуи там
Найдем!
Если сердце есть в тебе
Идем!
Цветы и поцелуи там
Найдем!
Красавица в лесу!
Пойдем!)
Разве это не поэтично? И племена, где распевают такие песни, конечно, не могли быть омерзительными дикарями, мало чем отличающимися от животных.
В этой песне слышится что-то нежное, красивое, как бы отголосок нравов, не лишенных известной утонченности, и чувств, не чуждых поэзии. Но европейцы, ворвавшись в их жизнь в лице беглых каторжников, преступников и авантюристов и дав волю своим худшим инстинктам и наклонностям, поспешили эксплуатировать честность, доверчивость и добросовестность этих дикарей, проявили к ним жестокость и несправедливость и вместо цивилизации привили им свои отвратительные пороки.
При первом появлении европейцев в центральной части Австралии туземцы сложили о них следующую красивую легенду: поскольку они не видели судов, на которых прибыли эти белые люди, они решили, что те спустились к ним с Луны, чему придавал известное правдоподобие и самый цвет кожи незнакомцев. Луна же, по мнению этих туземцев, представляет собой жилище умерших воинов, нечто вроде австралийской Валгаллы. Поэтому они приняли их за своих давно умерших предков, вернувшихся на землю после того, как им удалось похитить тайну громов небесных в виде усовершенствованного огнестрельного оружия. В силу этой легенды туземцы вначале смотрели на европейцев с благоговейным трепетом и относились к ним, как к божествам.
Какое громадное влияние на умы пораженных туземцев могли бы оказать с помощью этого наивного и поэтического сказания честные порядочные и добронамеренные европейцы! В ту пору австралийцы с радостью подчинились бы их требованиям и были бы самыми деятельными пособниками при разработке почвы, корчевании лесов, охране стад, стали бы работниками на фермах, словом, рабочей силой, с помощью которой без труда можно было бы преобразовать всю страну и ее население.
Но вместо этого отбросы английского общества, воспользовавшись полной безнаказанностью, начали совершать насилия, грабежи и даже убийства. Не осмеливаясь оказывать сопротивление завоевателям, несчастные туземцы бежали в самые непроходимые дебри, скрываясь от жестокости и издевательств белых людей. Но когда однажды в схватке один из туземцев случайно убил англичанина и для них стало ясно, что белые люди также могут умереть, престиж европейцев сразу упал. Австралийцы осмелели, и началось взаимное истребление, одинаково ожесточенное и беспощадное с обеих сторон.
Позднее, когда явились честные колонизаторы с самыми благими намерениями и хотели исправить содеянное зло, было уже поздно: туземцы изверились в европейцах и видели в них беспощадных и жестоких врагов, а потому поджигали фермы, угоняли и истребляли стада, избивали скваттеров и их семьи.
Тогда пришлось организовать экспедиции для защиты поселенцев, и началась настоящая резня, настоящая охота за темнокожими, причем беспощадно избивали старцев, женщин и детей во имя бесчеловечного закона, придуманного бессердечными и бессовестными людьми, закона, который гласит, что люди, не принимающие чуждую цивилизацию, должны или ассимилироваться, или исчезнуть, и что краснокожие уроженцы Америки и темнокожие австралийцы должны уступить место белой расе.
Закон истребления и избиения слабейшего сильнейшим является, говорят, результатом борьбы за существование, и этот умилительный закон даровала нам Англия; в силу его она угнетает Ирландию, избивает сипаев, новозеландцев и австралийцев и кричит: "Дорогу британскому спруту", потому что весь мир недостаточно велик для его щупальцев.
В отместку за жестокость, туземцы в свою очередь не щадили попадавшихся в их руки европейцев, однако оказывали им такую же честь, как и своим воинам, и привязывали их к столбу пыток, давая им этим возможность продемонстрировать свое мужество.
Именно в этой области Центральной Австралии, где живут нагарнуки, дундарупы и нирбоа, встречаются великолепные леса казуариновых деревьев, colidris spiralis и других разновидностей эвкалиптов, и всевозможных иных видов деревьев. Здесь же растут в диком состоянии многочисленные виды съедобных растений, например, капустные пальмы, таро, бананы и др. Флора здесь также отличается необычайным богатством, а потому остается только пожалеть, что первые европейцы не сумели воспользоваться добрым расположением туземцев для колонизации этой прекрасной, богатой страны и развили в них только инстинкт кровожадности и всякие пороки.
Таким образом канадец и его спутники очутились в руках людей, не знающих ни жалости, ни пощады и озлобленных недавними экспедициями, предпринятыми против них сиднейским правительством. Племя дундарупов особенно славилось своим пристрастием к грабежам и убийствам; они почти исключительно жили хищением стад и другого имущества фермеров и, быть может, потому больше всего с дундарупами сходились лесовики, всегдашние участники грабежей и постоянные, напарники дундарупов в экспедициях такого рода. Преследуемые наравне с дикарями, эти лесные бродяги сделались, с течением времени, из бывших врагов превратились в естественных союзников и жили в мире с туземцами. Что же касается нагарнуков, то живя в местности, изобилующей дичью, рыбой и разнообразными плодами, они занимались почти исключительно только охотой и рыбной ловлей и не имели надобности грабить фермы или нападать на торговые караваны, а потому пользовались репутацией наиболее миролюбивого племени, которому многие скваттеры и колонисты, пасшие свои стада по соседству с ними, поручали даже охрану своего имущества и скота.
Дундарупы почти постоянно враждовали с нагарнуками и потому охотно дружили со всякими лесными бродягами, рассчитывая на их помощь и содействие против нагарнуков.
Для дундарупов пленение канадца и Виллиго было необычайным, можно сказать, почти невероятным счастьем: эти двое всегда поспевали первыми на защиту каждой осажденной грабителями фермы, и много раз такие попытки оканчивались ничем, потому что нагарнукский вождь и его приемный брат отбивали нападение.
Почти всем скваттерам и фермерам, обитавшим в четырех или пяти сотнях миль от Сиднея или Мельбурна, ежедневно требовались большие транспорты товаров и припасов, и тогда целые караваны повозок, по двадцать и более, отправлялись из Сиднея и Мельбурна на фермы под конвоем достаточного числа смелых и решительных людей, способных в случае надобности отстоять караван от нападения. Обратно этот караван, сдав по принадлежности требуемые товары, возвращался нагруженный сельскохозяйственными продуктами, которые в свою очередь находили сбыт в городах.
Когда фермы наполнялись запасами, утварью и инвентарем, аппетиты грабителей разгорались с особенной яростью, и горе тому хозяину, который не озаботился обнести свои строения достаточно высокой и крепкой стеной, которая могла бы предохранить его от грабежа и поджога! Ввиду этого все австралийские фермы строились на манер крепостей и окружались канавами и крепкими стенами, снабжались непременно высокой сторожевой башней, откуда в случае нападения давали знать громкими звуками призывного рога, и тогда люди с окрестных ферм, а чаще всего Виллиго или Дик со своими молодцами спешили на помощь осажденным.
Благодаря вмешательству этих двух героев подобного рода разбойничьи нападения удавались все реже и реже или обходились разбойникам так дорого, что они надолго зарекались повторять свои попытки.
Поэтому поимка Виллиго явилась настоящим торжеством для дундарупов, а пленение канадца - не меньшим торжеством для лесовиков, которые в одинаковой мере боялись и ненавидели его как своего злейшего врага.
Канадец, зная, какая участь уготована ему в случае, если какое-нибудь чудо не вырвет его из рук врагов, спокойно мирился с предстоящими муками, уверенный, что рано или поздно ему не избежать этого, и потому, не все ли равно немного раньше или немного позже? Но он не мог без волнения думать что подобная участь ожидает и молодого графа, и потому все время строил всевозможные планы бегства или спасения хотя бы только его одного.
Нагарнукский вождь шел гордо и уверенно, как победитель, вызывающе глядя на своих врагов, и в своей экзальтации охотно запел бы сейчас свою предсмертную песню, чтобы показать этим подлым дундарупам, которых он презирал до глубины души, как умеют умирать воины его племени.
Главная гордость всех туземцев, глубоко презирающих жизнь, состоит в том, чтобы достойно умереть, и когда воина привязывают к столбу пыток, его малодушие ложится позором на все его племя, тогда как мужество и стойкость покрывают его новой славой и создают ему еще лучшую репутацию.
Поэтому стоицизм, с каким военнопленные переносят самые страшные мучения, граничит с невероятным. Известны случаи, когда такой страдалец в течение нескольких дней кряду смеялся и пел, в то время как женщины и дети беспрерывно поджаривали его тело горячими головнями, вырывали у него ногти, отрезали заостренными кремнями одну за другой все фаланги пальцев на руках и ногах. А когда раненый готов был лишиться чувств от непомерной потери крови, его раны прижигали раскаленными докрасна камнями, так что мясо, шипя, запекалось и кровотечение останавливалось. Наконец, под вечер второго или третьего дня, смотря по желанию мучителей, но непременно в самый момент окончательного заката солнца, когда заканчивалась эта кровавая оргия и тело жертвы обычно представляло собой уже почти бесформенный, окровавленный торс, все еще сохраняющий остатки жизни, так как мучительницы время тщательно остерегаются повредить какой-нибудь из жизненно важных органов и тем самым причинить преждевременную смерть, несчастного добивали.
Не странно ли, что этот страшный обычай подвергать мучениям у столба пыток встречается почти у всех народов? Он еще и сейчас распространен среди некоторых племен американских краснокожих и в Австралии и исчезнет разве только вместе с последним аборигеном. У туземцев Новой Гвинеи он также практикуется, равно как и у прежних полинезийцев. А в наше время китайцы, именующие европейцев варварами, подвергают своих пленных ужаснейшим пыткам.
XXI
Ночь в плену. - Человек в маске. - Оргия дундарупов. - Приготовления к пытке. - Спасены неожиданными друзьями.
КАНАДЕЦ ХОРОШО ЗНАЛ, ЧТО ЕГО ЖДЕТ, но уже давно примирился с этой участью. Он уже однажды был привязан к этому столбу у нирбоа и был обязан своей жизнью все тому же Виллиго, который подоспел как раз вовремя с сотней своих воинов. С того времени он запасся у одного знакомого аптекаря двумя маленькими пузырьками сильнодействующего яда, с которым никогда не расставался. В крайнем случае благодаря этому снадобью он мог разом проститься с жизнью, безболезненно и легко. На этот раз он решил в случае надобности поделиться своим запасом с молодым графом и Лораном, а потому шел весело и бодро, как на прогулке.
Французы же совсем не подозревали о грозившей им участи; конечно, они понимали, что их жизни грозила опасность, знали, что благодаря вмешательству невидимых врагов их не пощадят, но им даже в голову не приходило, что эти подкупленные дундарупы могут обращаться с ними, как со своими военнопленными.
Надменный вызывающий вид Виллиго и небрежная безучастность Дика также немало способствовали их успокоению. Старый траппер пользовался каждым случаем, чтобы поддержать их мужество и словом и взглядом обнадежить их, хотя внутренне он говорил себе:
- Если Коанук или Нирроба не придут вовремя с достаточным числом воинов, то мы погибли!
Дундарупы не опасались этого. Главные их силы на землю нагарнуков, которые, разумеется, все усилия должны были употребить для отражения нашествия. Поэтому отряд, ведший пленников, мог вполне считать себя вне всякой опасности.
Вскоре показалась и деревня. Население встретило некогда грозных, Дика и Виллиго, с криками злобного торжества. Беглые каторжники и их вождь, лазутчик Невидимых, пришли в деревню раньше и успели распространить радостную весть.
Женщины, старики, дети осыпали пленников бранью и насмешками. Виллиго равнодушно и спокойно переносил невзгоду; Дик возбуждал всеобщее удивление своим громадным ростом. Бандиты держались поодаль, словно стыдясь своего союза со свирепыми дикарями.
В числе негодяев находился один человек с маской на лице.
Канадец и его спутник переглянулись между собой.
- Кто бы это мог быть? - подумал каждый из них, и у каждого пробежала в голове одна и та же мысль.