- Ваше высокопревосходительство! - начал он почти в истерике. - Я, член совета верховного правителя, но от меня многое скрывают. Теперь мне ясно, что весь этот блеф был задуман уже давно, и вояжи наштаверха на фронт связаны с ним. Лебедев и Сахаров нарисовали на карте "мешок" и посулили удушить в нем красных. Но бои не выигрывают по бумажкам, господин адмирал! Все надежды возлагаются на последние наши резервы, вытащенные из Омского округа. Однако все три дивизии только что кое-как слеплены и не готовы для боя. Они превратятся в толпу и стадо при первых же ударах врага.
Колчак молчал, морщился, кусал губы, пальцы его шарили по столу, нащупывая спички и папиросы. Наконец он нашел их, закурил, бросил на Будберга взгляд, полный злобы и страха. Генерал колол его в самое уязвимое место, в его ахиллесову пяту, но ничего уже нельзя было изменить.
Нет, Колчак бросился в это сражение не очертя голову. Он долго и тяжко изучал план операции, подсунутый ему Лебедевым. Ставка собиралась очистить челябинский узел, вовлечь армию Тухачевского в город и концентрическими ударами быстро и беспощадно добить ее. Адмирал терзался, не веря в сложный и туманный маневр окружения, в котором главную роль захлопывающих крыльев отвели последним, еще не обстрелянным резервам и измотанным в боях конным частям.
Многим его генералам было ясно, что успех операции по меньшей мере проблематичен, что нет никаких надежд на промах Фрунзе и Тухачевского, людей, несомненно, талантливых, осмотрительных, воодушевленных победами от Уфы до Златоуста. Дитерихс дважды навещал Колчака, чтобы отговорить его от этой трагической глупости.
Но Лебедев, Сахаров, Сычев, Розанов наперебой доказывали выгоды операции, сулили непременную удачу, и адмирал в конце концов склонился на их сторону.
Колчак снова исподлобья взглянул на Будберга, непроизвольно вытер ладонью мокрый лоб и внезапно сказал:
- Знаете что, барон? Сейчас начнется оперативный доклад, пойдемте вместе, и вы убедитесь (он хотел бы сказать "мы убедимся"): не так все плохо, как рисует вам ваше воображение!
- Не смею отказаться, - проворчал Будберг, поднимаясь со стула. - Но я более чем уверен: этот безумный план - надежда наштаверха спасти свою подмоченную репутацию, а заодно и престиж Сахарова. Жажда славы не предосудительна сама по себе, но должна опираться на разум и расчеты. В схеме операции на них нет и намека, господин адмирал!
На оперативном докладе Колчак вскоре повеселел и даже иронически поглядывал на барона: чиновники штаба сообщали обстановку в одних розовых тонах. Большевики втянулись в Челябинск, теперь их там захлопнут, и гибель красных - лишь дело времени. "Be ви́ктис!" - вот чем это все кончится.
Дитерихс подсел к Будбергу, сказал, косясь на огромную карту, распластанную на столе:
- "Большевики втянулись"! Они захлестнули Челябинск на неделю раньше запланированного Лебедевым срока. В городе произошло восстание рабочих, направленное, разумеется, против нас. Разбиты лучшие арьергардные части, утрачены "забытые" на станции эшелоны. Потеряна большая часть пушек и пулеметов, погибли многие десятки тысяч винтовок, унесенных или брошенных дезертирами. Еще вчера из вечерней сводки было известно: в районе Челябинска действуют четыре красные дивизии весьма сильного состава. Большевики ведут энергичное наступление в разрез восточного заслона 3-й армии, и один бог знает, чем это кончится. Неужели верховный ничего не видит?
Уходя с доклада, Колчак почти весело сказал, что он верит в успех, хотя и понимает - его достижение связано с большой кровью. Он также сообщил, что завтра же издаст указ о прибавке ста рублей к жалованью каждого бойца, находящегося на фронте.
Будберг не выдержал и кинул вслед уходящему адмиралу:
- Господа, помните, что у вас идет не Челябинское наступление, а Челябинское преступление!
Колчак плохо спал в ту ночь, беспрерывно звонил по телефону то в штаверх, то в армии, и лишь к утру забылся тревожным неглубоким сном. В девять утра он выслушал безмятежные доклады штаба и, ухмыляясь, взглянул на Будберга.
- Ну, что скажете, барон?
- Положение крайне тревожно. Вы совершенно сбрасываете со счета: район Челябинска - это массы рабочих, ненавидящих нас, и множество коммунистов. Я полагаю…
- Да перестаньте же хныкать, генерал! Право, я удивляюсь собственному долготерпению!
- Вы спрашиваете мое мнение, и я говорю его. Если вы хотите знать, что думают по этому поводу Лебедев или Гайда, то зря обращаетесь ко мне.
- Ну, ладно, я погорячился. Простите мне слово "хныкать", я устал и задерган. Однако и вы… Взгляните на это донесение: оно вполне успокаивает. Или вот телеграмма: красные отходят - и в их обозах паника.
Будберг бросил взгляд на депеши и усмехнулся.
- Лебедев и Сахаров, разумеется. Вундеркинды не желают признавать собственных заблуждений. Однако безумно играть жизнями тысяч людей, спасая свою карьеру. Это безнравственно и подло, господин адмирал!
- Хорошо, - перебил его Колчак, - я сам еду на фронт. Распорядитесь, чтобы авиаторы тотчас подготовили мой "Ньюпор", предупредите пилота: мы вылетаем в четыре утра.
…Полет из Омска на фронт прошел вполне благополучно, и "Ньюпор", подергавшись на кочках лётного поля, замер возле автомобиля, поджидавшего Колчака.
Уже вскоре он был на месте.
Положение на фронте, как он убедился, было уже если не безнадежное, то, во всяком случае, драматическое, и адмирал поспешил в полевое управление армии.
Он остановился в селе Баландино, верстах в двадцати пяти от Челябинска, вошел по телефону в связь с Войцеховским и Каппелем и пытался выяснить обстановку на линиях боя. Офицеры управления и штадивов давали противоречивые сведения и попросту врали, доводя его не раз и не два до истерики. Он, в свою очередь, то и дело дергал приказами и угрозами 13-ю пехотную, 4-ю Уфимскую, 8-ю Камскую дивизии, кавалерию генерала Волкова, чешские и сербские полки. Связь постоянно прерывалась, портились телеграфные и телефонные аппараты, а когда их восстанавливали, выяснялось, что положение все хуже и хуже и нет надежд на то, что оно исправится.
Колчак заперся в деревенском доме и никого не впускал к себе, кроме адъютанта. Главнокомандующего нервировали внезапные, даже тихие звуки, и он вздрогнул, услышав робкий стук в дверь.
Открыв ее, адмирал увидел на пороге молоденького флотского лейтенанта Трубчанинова. Адъютант переминался с ноги на ногу, прижимая к груди папку с бумагами.
- Разрешите, ваше высокопревосходительство?
- Зайдите. В чем дело?
- Донесение от генерала Войцеховского.
- Есть что-нибудь от Владимира Оскаровича?
- Нет. Генерал Каппель молчит.
Трубчанинов огорченно развел руки.
Отпустив адъютанта, Колчак взглянул на телеграмму, подписанную Войцеховским, и на сухом, мрачном лице адмирала вздулись темные жилы.
- Черт знает, что такое, - пробормотал Колчак, вскакивая со стула. - Где Тухачевский взял резервы?
Войцеховский сообщал, что по его группе ударили какие-то не опознанные им полки, беспрестанно ревут пушки, и все свидетельствует о том, что красные неожиданно подтянули к линиям боя свежие части. Судя по степени натиска, эти полки сплошь состоят из коммунистов и комиссаров. Генерал просит немедленно подкрепить его пополнениями, в противном случае он долго не продержится.
Колчак попытался закурить, переломал все спички, скомкал папиросу, бросил ее себе под ноги.
- Все рушится… все кончено… - бормотал он, тщетно пытаясь расстегнуть верхнюю пуговицу френча.
Адмирал вызвал Трубчанинова, накричал на него без всякой причины и потребовал, чтобы ему немедля принесли спички.
Чуть успокоившись, вновь перечитал телеграмму и обессиленно откинулся на спинку стула.
"Где я ему возьму резервы? - хмуро подумал Колчак. - Он забыл, болван, что сейчас не март, а июль!"
Адмирал вскочил и стал быстрыми шагами вымеривать комнату. Все его тело нервически дергалось, по лицу пробегали судороги.
В Баландино долетали тяжелые всплески орудийных залпов, стёкла в избе звенели и дребезжали, будто сыпали скороговоркой, издеваясь над с у х о п у т н ы м адмиралом.
Колчаку все труднее становилось оценивать обстановку и находить правильные решения. Зачем он дал санкцию на Челябинскую операцию? Верил в успех? Не очень. Но вот - поди ж ты!..
Только четвертого дня у него был разговор по этому поводу с Виктором Пепеляевым, и правитель сказал министру:
- Я ставлю, может быть, на последнюю карту, принимая бои под Челябинском. Генерал Дитерихс против сражения и за отход без боев от города. Но я приказал дать бой. Это риск: в случае неудачи мы потеряем армию и имущество, но без битвы армия все равно будет утрачена из-за разложения. Я решил встряхнуть войска.
Он "решил встряхнуть войска"! Как бы не так! Еще в начале июля в его штабе сложились две противостоящие группы. Наштаверх Лебедев и командарм Сахаров сумели тогда доказать адмиралу необходимость и выгоду "челябинского мешка". Дитерихс и Будберг, напротив, настаивали на отводе войск к тобольскому оборонительному рубежу.
Отвергая доводы стариков, Колчак пытался объяснить себе это тем, что оба генерала имеют существенные изъяны, и он, адмирал, не может позволить им руководить войной. Будберг постоянно язвит и сомневается в успехе, а генерал-лейтенант Михаил Константинович Дитерихс, как это хорошо известно всем, крайний мистик и верит во всяческие приметы. А может статься, к этим соображениям примешивалась антипатия Колчака к бошам. Совсем недавно отошла в прошлое долгая война с Германией, и адмирал побаивался, что ему могут вменить в вину близость к Дитерихсу и Будбергу. Оба генерала, кажется, из обрусевших немцев.
Короче говоря, Колчак отверг их доводы и вот - приходится платить за авантюру Лебедева и Сахарова, этих болванов, вообразивших себя стратегами!
Колчак сделал, кажется, все, чтобы использовать естественные преграды, разбить красных на дальних подступах к Златоусту и перейти в контрнаступление. Опорную зону обороны вдоль Самаро-Златоустовской железной дороги занял корпус генерала Каппеля. Его позиции на Аша-Балашевских высотах казались совершенно неуязвимыми. Артиллерия загодя стала на позиции и надежно подготовила огни. Резервный корпус Войцеховского прочно оседлал район Сулея - Айлино - Насибаш, перекрыв все дороги на Златоуст. Восточный берег реки Уфы и Бирский тракт обороняла уральская группа Западной армии. У красных было двадцать две тысячи штыков и сабель. Им противостояли двадцать семь тысяч солдат и офицеров Ханжина.
Тогда Колчак был убежден: 5-я армия Тухачевского не сможет одолеть Уфимское плоскогорье и мощные хребты. Все перевалы через Урал находились в руках его войск, все было подготовлено к тому, чтобы устроить красным кровавую баню, и вот - на́ тебе! - 26-я дивизия большевиков вдруг оказалась за спиной Каппеля, пройдя горной тайгой по долине Юрюзани почти сто двадцать верст. Одному богу известно, как большевикам удалось прорваться через пропасти и ущелья, как сумели они навести висячие мосты, протащить на руках пушки и покрыть эти сто двадцать верст в трое суток. В трое суток! Выходит, неприятель шел все три дня и три ночи без сна и отдыха. Подумать только!
27-я дивизия красных прорвалась по Бирскому тракту в Верхние Киги. Начдивы Павлов и Эйхе установили локтевую связь и теперь могли не слишком опасаться за свои фланги.
Положение чрезвычайно усугубляли партизанские отряды большевиков - десять тысяч готовых на все и ко всему людей, не знавших пощады и не просивших ее у врага. Один из отрядов, составленный из рабочих Симского завода, вышел лесными тропами на линию фронта и присоединился к третьей кавбригаде 26-й дивизии Генриха Эйхе. Симцы вывели красных казаков на исходные позиции для атаки и второго июля общим маневром заняли завод.
Дело дошло до того, что в те же сутки, среди бела дня, партизаны разобрали путь на перегоне Михайловский - Сергинский и спустили под откос штабной эшелон Сводного конного корпуса генерала Волкова! Паровоз и пять вагонов были разбиты вдребезги, и убитых солдат и офицеров хоронили до ночи.
Западная армия откатывалась к Златоусту, теряя людей не только в боях: из белых дивизий бежали солдаты. Впрочем, они бежали и раньше. Еще десятого июня 21-й полк 6-й дивизии перебил своих офицеров и перешел к красным. Под Орском к большевикам переметнулся 42-й Троицкий полк - со всем оружием и обозами!
Падение Златоуста совершенно ошеломило адмирала. Теперь его полки, оборонявшие железную дорогу Уфа - Златоуст, были полностью отрезаны от основного ядра армии.
Сдать с такой поспешностью отменную позицию, скатиться с перевалов через Уральские горы! Какой позор! Командир его 12-й пехотной дивизии устроил парад полкам на центральной площади Златоуста, - парад с молебном и водосвятием в день сдачи города! Генерал не ждал красных и растерялся, как нашкодивший гимназист, когда те свалились ему на голову. Если бы не казаки-добровольцы… Да-а…
Утрата Златоуста была болезненна Колчаку еще по одной причине: здесь когда-то служил его отец, и адмирал представил себе, что мог бы сказать генерал по поводу воинских талантов своего сына.
Кто мог ожидать, что дела обернутся так скверно! Чехи, державшие в своих руках железную дорогу от Урала на восток; английские батальоны Хемпширского и Мидльсекского полков в Омске и Екатеринбурге; 27-й и 31-й пехотные полки американцев, прибывшие в Сибирь с Манилы в августе восемнадцатого года; французский батальон в Челябинске; итальянцы в Красноярске; чуть не сто тысяч японцев на Дальнем Востоке! Еще и года не прошло с тех пор, как эти союзные войска вгрызались в горло красным, и победа казалась Колчаку такой же естественной и неотвратимой, как приход нового, девятнадцатого года. А казачьи тылы адмирала! Пятьсот пятьдесят тысяч бойцов Сибирского, Енисейского, Забайкальского, Уссурийского, Амурского казачьих войск! А множество людей, бежавших от революции в Сибирь и на Дальний Восток! А тысячи пудов золота, захваченных чехами в Казани и отданных Колчаку!
В феврале девятнадцатого года он провел военное совещание в Челябинске и окончательно утвердил план наступления. Четыре его армии - Западная, Сибирская, Оренбургская и Уральская - должны были опрокинуть большевиков и кратчайшим путем пройти к Москве. У него, Колчака, было больше людей, больше оружия и припасов, чем у противостоящих красных армий. На исходных рубежах к сигналу атаки были готовы сто тридцать тысяч солдат и казаков, тысяча триста пулеметных расчетов, двести десять орудийных команд. Да еще в ближнем тылу, на линии Челябинск - Троицк - Курган, спешно формировался трехдивизионный корпус Каппеля, оснащался ударный корпус в Екатеринбурге, и три дивизии ставились под ружье в Сибири.
Пятого февраля девятнадцатого года Колчак, совершенно уверенный в успехе, подписал директиву о подготовке решительного штурма. Через месяц, в первых числах марта, Сибирская и Западная армии пошли в наступление.
Дело двинулось совсем превосходно, хотя и не обошлось без внушительной ложки дегтя. Двадцать первого апреля адмирал бросил в атаку 4-й армейский корпус генерала Бакича: его полки должны были отрезать красные войска в районе Оренбурга от ядра 1-й армии и выйти в тыл ударной группе красных. Вместо этого Бакич попал под удар большевиков сам. Севернее Оренбурга, близ Сакмарской и Янгизского, генерал потерпел жесточайшее поражение и бежал за реку Салмыш. В конце апреля и начале мая почти та же участь постигла 6-й и 3-й корпуса.
Но даже эти сильные неудачи, поначалу страшно взвинтившие адмирала, не остановили победного марша Гайды и Ханжина. Отходили, отбиваясь, 2-я и 5-я армии красных; южнее Самары уральские казаки прорвали фронт и быстро продвигались на север. 5-я армия красных похоронила и отправила в госпиталя почти половину своего личного состава. Приказы Гайды и, особенно, Ханжина были переполнены ликованием. Калпель доносил Колчаку: "Красные банды бегут. Владычеству комиссаров приходит конец". Командарм Западной Ханжин уверял солдат: все лишения остались позади, "впереди же солнце, тепло и благовест златоглавых московских соборов". Генералы требовали от своих войск последних усилий для прыжка за Волгу, к столице. Адмирал поспешил переименовать свою 3-ю армию в "Московскую".
Казалось, ничто не предвещало грозовых туч. И когда все-таки грянул гром, Колчаку померещилось, что наступило светопреставление. От многотысячного перевеса в силах, с которыми адмирал начинал операцию, не осталось и следа. Каким образом Фрунзе сумел, отступая, стянуть на главное направление - от Волги на Уфу - свежие полки и создать здесь преимущество в десять тысяч штыков, Колчак так и не понял.
Лишь много позже, когда минул шок и можно было взглянуть на прошлое с необходимой трезвостью, он с трудом разобрался в причинах поражения. Колчак сверх меры растянул свои армии по фронту, допустил резкое отставание левого фланга и центра Западной армии, ему нечем было заткнуть оперативные дыры - не было резервов. Однако и резервы не смогли бы поправить дело: в тылу адмирала не было рокадных железных дорог, уже наступала распутица, и он лишился возможности маневрировать силами.
Фрунзе отменно использовал эти обстоятельства. Обороняясь самыми малыми силами на оренбургском и уральском направлениях, красный командующий главные силы своей Южной группы бросил во фланг и тыл белых армий в общем направлении на север, отрезая Колчаку пути отхода на восток. Красные тоже были разбросаны по фронту на сотни километров, их тоже хватала за ноги весенняя грязь, и все-таки Фрунзе в непостижимо короткие сроки перегруппировал силы, перебросив войска по железной дороге и походным порядком на многие сотни километров! Он с дьявольской прозорливостью выбрал момент перехода в атаку и главное направление удара. Получив от своей разведки сведения, что между 3-м и 6-м Уральскими корпусами Колчака обозначился разрыв в пятьдесят верст, Фрунзе ударил в стык корпусов, разъединяя их и получая возможность бить противника по частям.
Красные несли в боях немалые потери, однако не только восполняли их с большой быстротой, но и многократно наращивали силу войск.
Из сводок контрразведки следовало, что в апреле и мае девятнадцатого года тысячи коммунистов поспешили на свой Восточный фронт. Партийная конференция Нижнего Новгорода отправила сюда каждого десятого большевика, Владимир - каждого третьего, Калуга, Тверь, Кострома, Курск - всю боеспособную часть комячеек. Массами уходили на позиции рабочие красных профсоюзов. Тридцатитысячная московская организация металлистов бросила на борьбу с ним, Колчаком, пять тысяч человек, текстильщики столичной области - десять тысяч, Петроград - десятую часть союзов.