(окончание)
– Хорошо, – кивнула головою Ана. – Я остановилась на том, что Фил начал, успел начать свой разговор… "Зайка, – сказал он нерешительно, смущенно, – я смотрю, ты так довольна поездкой… в самом деле, быт тебя достал; ты засиделась, устала от этих квартир, тебе нужно отдохнуть, развлечься… Смотри: жены моих партнеров живут интересно, путешествуют… Почему бы тебе тоже не съездить? Только не на симпозиум. У Сашки как раз каникулы; взяла бы его… покатаетесь как следует, посмотрите мир… Заодно присмотришь пару хороших мест, куда мы потом поедем вместе…"
"Забавно, – сказала я. (Ну, разве не сволочь! Ника, ну как же еще-то сказать? Ведь это же надо додуматься! Я сказала: "Забавно". Представляешь? "Забавно" – я лучше слова подобрать не могла!) – Забавно, – сказала я, – как раз хотела с тобой поговорить именно на эту тему".
"Да ну? Неужели?"
Я рассказала про Гласснера. Бойко так рассказала, сжато и привлекательно. После репетиции у Владимира Эдуардовича это было совсем не трудно.
"Класс! – сказал он восхищенно. – Вот это класс!"
Он так обрадовался – настолько сильно – что мне бы хоть тогда почуять неладное, а я… ладно уж, чего там.
"Тебе, конечно, нужно ехать, – начал он фантазировать, – то есть вам нужно поехать вдвоем с Сашкой… Школа, да… но год за границей, в таком городе – в конечном итоге во сто раз полезней, чем наша дурацкая школа. Я все улажу. К тому же в Барселоне, кажется, есть наше консульство… значит, должна быть какая-то школа… Можно, в конце концов, учебники взять с собой… Еще и испанский выучит между делом – тоже не вредно для будущего…"
Недостатком воображения Фил никогда не страдал.
"А как же ты?.." – спросила я жалобно.
"Ха! – сказал он очень, очень убедительно, – мне будет гораздо лучше. Сейчас я разрываюсь между работой и вами. Я не могу работать меньше, но я страдаю от того, что ты здесь одна даже в выходные. Разве это жизнь? Ну, когда мы последний раз гуляли? Не помнишь… Бедная, бедная Зайка… Мне нужен еще год, именно год. Я куплю квартиру и успокоюсь, честное слово…"
"Но как же ты будешь жить здесь один?"
"Нет проблем, – сказал он, – я все уже продумал. Я переселюсь на работу – там есть куда – и только на дороге сэкономлю целый час в сутки. Кухня, душ – все у нас есть, ты же знаешь… А на Рождество я приеду к вам! О-хо-хо, вот это будет праздник!"
Он радовался шумно, заразил меня своей радостью, и почти до утра мы не спали. Опять было любовно и производственно, как давным-давно, на кухне, под знаменем учения – помнишь?
На следующий день я позвонила Гласснеру.
Вот…
А еще через день Фил притащил домой учебники по испанскому и пристал ко мне с новой идеей: захотел, чтобы мы с Сашкой немедленно уехали на отдых. Хоть куда, но самое главное – чем скорее, тем лучше. И снова говорил горячо и убедительно.
"Подумай сама, – говорил, – допустим, все это пройдет гладко и в конце августа вам нужно будет отбыть. Ты представляешь себе, сколько это будет суеты и нервов? Ты забыла, что ли, как крутилась тут перед Цюрихом? А ведь это утомительно, Зайка. И вообще, не забывай, что ты едешь не отдыхать, а работать. Сразу же нужно будет войти в новую обстановку… новый мир, можно сказать… языковые проблемы… Сашка ладно; но ты уже не девочка, для тебя это большая нагрузка, перед которой нужно как следует отдохнуть. Да и испанский… Представляешь, каково учить язык в городе, постоянно отвлекаясь… мелкие дела, звонки всякие… То ли дело – серьезно, спокойно, на красивом отдыхе! Ну, будь умницей. Ты же понимаешь, что я прав. Понимаешь, верно ведь?"
Я уныло кивала головой, думала.
"С другой стороны, – продолжал он, – вы развяжете мне руки не в сентябре, а немедленно. Что такое сентябрь? Это уже новый деловой сезон. Из отпусков возвращаются клиенты – со свободной головой, с новыми запросами и идеями. Деньги тоже… одним нужно показать расходы в этом году, другие верстают бюджеты на следующий… Кто хочет вовремя вписаться в новый сезон, для того именно сейчас горячее время. Мы сейчас готовим новый продукт, в некотором роде сюрприз для рынка; очень емкий продукт, а впереди – всего два месяца, я не могу оторваться. Но вы-то – такое лето, такая благодать на природе, а вы в городской жаре, дышите этими ядами… Ну, Сашка найдет себе занятие, а ты? Да и Сашка – смотри, в каком он возрасте, а лето – пора безделья и соблазнов; его как можно дольше нужно держать на своей стороне, а кто сделает это лучше тебя?"
И так далее. Он все же перестарался с этой своей агитацией. Я что-то почуяла, но – не могла понять, что; чем-то был мне подозрителен этот напор, и, когда я слушала его, восторга в моей душе не было. Нормальная женщина подумала бы, конечно, что он попросту завел бабу и решил красиво пробыть с ней пару летних месяцев… а потом и… Не скрою, мелькнула такая мыслишка и у меня, но я уже очень хорошо знала и чувствовала своего мужа; такое могло быть прежде – и бывало, как я уже рассказывала тебе; сейчас, я видела, это другое; я могла отличить в Филе страсть к делу от страсти к женщине, да и вообще проверить все его пространственно-временные координаты при желании не представляло для меня проблем.
Но Фил тоже знал меня очень неплохо. Видя, что агитация не достигает цели, он применил свою обычную тактику: надулся, как маленький мальчик (а это самый его безотказный прием, он действует на меня и сегодня), прижался ко мне, обнял меня и начал канючить:
"Зайка, ну почему ты такая? Ну За-а-айка… Ну согласись же… Ну, что с тобой, За-а-айка…"
"Да ничего особенного, – сказала я хмуро, злясь на себя за то, что я вечно попадаюсь на эту его дурацкую удочку и, наверно, сдамся и на этот раз ровно через три минуты. – Мы и так скоро надолго расстанемся, а ты хочешь, чтобы это было еще дольше…"
"Зайка, я люблю тебя… Но ты почему-то…"
"Да просто дел полно. Бумаги эти отправить поскорее, раздобыть кучу информации… решить со страховкой… Если я еду работать, значит, как-то должна подготовиться, верно? А ты говоришь – езжай немедленно отдыхать. Я не понимаю".
Он, видно, понял, что перегнул палку.
"О’кей! – сказал он жизнерадостно и вышел из образа надутого мальчика. – Ты права. Но я тоже прав! Компромисс. Ты делаешь самые срочные дела, берешь самые нужные книжки, и едете куда-нибудь неподалеку, чтобы я мог наезжать. А еще… у меня гениальная идея! Я обещаю тебе – торжественно! – если ты мне дашь эту передышку, я к августу сдам цикл работ, выкрою неделю… да даже две! целых две недели, представляешь? – и мы, все втроем, рванем на эти две недели в Испанию! Как тебе такой план?"
"Почему же в Испанию? – удивилась я. – Если нам надолго туда, значит, сейчас надо куда-нибудь в другое место?"
"Наоборот! – важно объявил Фил. – Именно туда! Во-первых, я хочу хоть чуть-чуть знать страну, в которой будут жить мои милые. Во-вторых, и это гораздо важнее, вы сможете провести рекогносцировку. Что брать с собой? Что покупать здесь? Какие проблемы встанут в первое время? Все это хорошо знать заранее, дорогая. А бумажки, которые ты должна привезти из Москвы – ты уверена, что тебе объяснили все правильно? Может быть, предварительная встреча с твоими будущими начальниками будет очень уместна?"
Беда моя в том, что я долгое время верила ему больше, чем полагалось бы из соображений безопасности семьи. Надутые губки были вовсе не единственной удочкой, на которую он мог поймать меня очень легко и просто. Он, например, очень легко мог (сейчас ему труднее!) забить мне голову всякими такими рассуждениями, которые выглядят жизненно и разумно, а на самом деле не означают ровным счетом ничего. Он вообще мастер вешать лапшу на уши! Хорошо хоть, не только на мои… но, к сожалению, на мои тоже.
Так что я уже почти готова была согласиться и просто медлила, как-то еще пытаясь разобраться в себе, с этим моим мутным чувством от чересчур активной агитации. Однако он уже не позволил мне ни опомниться, ни даже помедлить – а выдал завершающий аргумент.
"Знаешь, – плаксиво сказал он, – в конце концов, если ты не реагируешь на соображения практические, подумай хотя бы о господе Боге. Уж больно хорошо, больно красиво у тебя сложилось за какой-то несчастный месяц. Это знак. Если хочешь знать, – и это прозвучало как признание, – я просто боюсь. Натурально боюсь, как бы чего-нибудь не случилось в последний момент, чего-нибудь такого, что обрубит всю эту затею перед самым что ни на есть вылетом. Какая-нибудь шпана даст тебе по голове, и плакала твоя Испания".
"Но в таком случае, – возразила я, – нужно тем более сидеть дома и носа наружу не показывать, а вовсе не мчаться куда-то на поиски приключений".
"О, Господи. Мы что, международные террористы, что ли? Кому мы там-то нужны? В эту страну ежегодно едут сорок миллионов туристов из Америки, Германии, Англии… самых безопасных стран! Неужели ты думаешь, что они бы поехали, если б там была хоть какая-то опасность? А здесь – сама видишь, хулиганья с каждым днем все больше и больше. Нет, дорогая; береженого Бог бережет. В общем, я настаиваю".
И я сдалась. Меня добило это его "я просто боюсь". Я чувствовала, что он не врет, что действительно боится; жаль, что я не знала, насколько он боится, но я согласилась хотя бы затем, чтобы он чувствовал себя спокойней.
Я сделала все как он велел. Отправила формы, сделала за пару дней самое неотложное и, чувствуя себя дурой, поехала с Сашкой в деревню. Учила там испанские глаголы среди гусей. А Фил приезжал раза два в неделю, рассказывал о проекте, о будущем туре… привез карту Испании – посоветоваться…
Потом настал август. И мы поехали.
* * *
– Этот момент я помню хорошо, – заметила Вероника.
– Да. Это путешествие оказалось самым ярким впечатлением, наверное, за всю мою жизнь, предшествовавшую Барселоне…
– Значит, первоначально вы с Сашей ехали всего лишь на один год, – задумчиво сказала Вероника. – Припоминаю… Но ты прожила там целых пять лет! Почему же вы не вернулись как планировали? Я думала, секрет откроется по ходу твоего рассказа, но вижу, до него еще далеко.
– Так получилось, – сказала Ана. – Вначале мне предложили еще год, а Фил не возражал (возможно, все по тем же обстоятельствам); потом Саша поступил, а мне еще раз предложили, и я осталась как бы при ребенке… а потом нам и вовсе понравилось так жить. Было трудно, но красиво. Я уже говорила тебе – открывать всякий раз друг друга заново…
– Да.
– Ты не хочешь – в постельку? на улицу?
– Нет пока. И ты так и не рассказала мне серию.
– Почему? Я же рассказала, как мы собирались?
– Какая-то нехорошая серия. Тревожная, дерганая.
– Такова жизнь…
– Сериал не должен в точности отражать жизнь. То есть он, конечно, должен отражать, но должен быть каким-то красивым, романтическим.
– Ну, я уж не знаю… Я рассказываю как могу…
– Не надо! До того у тебя все получалось прекрасно.
Ана задумалась.
– Ну, давай я сделаю ход конем. Давай расскажу тебе… э-э… пизод из своего будущего пребывания. Не знаю, потянет ли он на серию – уж больно короток, – но зато он вполне красивый и романтический; и вообще он из таких пизодов, которые не забываются никогда.
– Очень хорошо… но почему ты говоришь "пизод"?
– А как надо говорить?
– "Эпизод".
– Ах, да. У испанцев есть манера ко многим словам добавлять впереди буковку "э", например эскала, Эстефания и так далее, вплоть до самого слова España; поэтому, возвращаясь к русскому, я нет-нет да и отброшу ее. Так что – мне рассказывать?
– Ага.
Рассказ Аны о светском рауте
– Как-то раз, – сказала Ана, – один мой коллега и друг, по имени Пако, то есть Франсиско, оказал мне услугу – не очень большую, но и не такую уж маленькую. И я стала раздумывать, как бы его отблагодарить.
Несмотря на различие в менталитете, способы выражения благодарности у простых испанцев несколько напоминают наши, российские. Поставить бутылку, например, или денег дать – это слесарю; женщине – цветы; чиновнику – фигурально выражаясь, борзых щенков… ну, и конечно, универсальный прием – сводить в ресторан.
Однако мы с Пако вместе работали и были близки… но почему так напряглось твое тело? Во-первых, тебя тогда не было, я хочу сказать, что мы с тобой не были любовницами тогда, а во-вторых, я говорю о духовной, платонической близости. Иной и быть не могло. Во-первых, мы уважали друг друга, а во-вторых, он был безнадежно, смертельно влюблен, и я знала это; кроме того (хотя признаваться в таком и не очень приятно), он был изрядно моложе меня.
Незадолго до того я оказала ему услугу, и он пригласил меня в ресторан… а может быть, и наоборот – я уже точно не помню. Мы много раз оказывали друг другу услуги и поэтому ходили в ресторан почти систематически. Ясно, что на этот раз мне захотелось сделать ему сюрприз, отойти от этой унылой ресторанной обыденности. И я пригласила его на концерт, да не кого-нибудь, а самого Пако де Лусия. По деньгам – даже дороже, чем в ресторан.
Концерт проходил в зале имени Мануэля де Фалья… это наверху, близ Альгамбры. Мы немножко припозднились: во-первых, я должна была по дороге купить себе веер и никак не могла найти, а во-вторых, Пако очень плохо водит машину и в результате запутался в переулках с односторонним движением. Слышала бы ты, как он ругал эти переулки! Короче говоря, когда мы наконец добрались, все парковочные места были уже заняты, и Пако поставил машину поодаль, вдоль какой-то боковой железной ограды. Как раз это обстоятельство, на первый взгляд вовсе малозначительное, оказалось существенным для моего рассказа и, возможно, судьбоносным для Пако.
Потому что когда мы после концерта покинули зал и, потрясенные, двинулись к машине вдоль железной ограды, дверь в этой ограде, прежде бывшая закрытой и вообще нами не замеченная, неожиданно оказалась распахнутой настежь. Мы недоуменно переглянулись и посмотрели вовнутрь этой двери.
Там звучала негромкая музыка, благоухало цветами и жареным мясом. Круглые столы, освещенные настоящими свечами, ломились от еды и питья. Человек восемьдесят, не меньше, с бокалами в руках прогуливались между столами, ведя неторопливые разговоры. Дамы были в вечерних туалетах. Мужчины были в смокингах. Это был настоящий светский раут.
Я вопросительно посмотрела на Пако. Лицо его сделалось целеустремленным; я неожиданно вспомнила, что после работы никто из нас не успел даже легонько перекусить – все содержимое наших желудков составляла парочка чуррос, что мы схряпали в поисках веера. Да и те-то, наверно, уже успели перевариться; во-первых, чуррос еда нетяжелая, а во-вторых, музыка Пако (де Лусия) в смысле активности захватывает весь организм.
Ноги сами занесли нас в ворота. Прежде чем я успела сама для себя оценить уместность нашего как бы вторжения, к нам подскочил официант – в ливрее, в белых перчатках, чуть ли не в парике – и распростер перед нами огромный круглый поднос с аперитивами. Что оставалось делать? Мы взяли по бокалу, уж не помню чего – помню только разноцветную сладкую крошку на верхней грани стекла, да еще ломтик лимона, вполне обычный.
Я посмотрела на нас с Пако взглядом со стороны. Конечно, мы были одеты не в джинсы – мы все же посещали концерт; сообразив это, я вспомнила о веере и тут же достала и раскрыла его. С веером и с бокалами в руках мы уже были как бы не совсем с улицы, однако контраст между нашими одеждами и одеждами тех был все же слишком велик. Поняв это, я приуныла.
"Пако, – тихо спросила я, – нас не вытурят?"
"Tranquilo, chica, – сказал мой спутник тоном вполне уверенным, – то есть не беспокойся, крошка… Нужно только узнать, кто здесь вообще".
Он вступил в быструю беседу вначале с очередным официантом, потом уже с кем-то из гостей, потом еще с кем-то, и еще… и ровно через пять минут мы были знакомы с четвертью присутствующих, и все дружно удивлялись, что я только что из России, но уже могу связать по-испански пару слов. Несколько гостей, как и мы, уже после нас прибыло с концерта; внимание присутствующих переключилось на них. Поговорили о Пако (де Лусия), о музыке. Потом разговор зашел о погоде. Мне показалось, что люди вокруг говорят о погоде несколько дольше, чем это принято, когда больше не о чем говорить.
"Пако, – тихо спросила я, – они не издеваются?"
"Tranquilo, – сказал мой спутник. – Это общество воздухоплавателей; у них только что закончилась ежегодная конференция, а сейчас – неофициальная часть".
"А почему они говорят только о погоде?"
"Потому что она для них крайне важна".
Я успокоилась и стала разглядывать туалеты и блюда. Я сказала тебе, что мы там немного покушали? Да, мы попробовали понемножку всяких блюд – у испанцев очень легко есть всего понемножку, потому что именно для этого существует манера подачи блюд para picar. Picar – значит, своей вилкою наколоть кусочек с общей тарелки и отправить его себе в рот; а потом с другой тарелки и так далее. Кусочки делаются удобных размеров, и ничего не должно капать – кроме, конечно, выбранного тобой соуса, но здесь уж ответственность полностью на тебе.
"Пако, – тихонько спросила я, – а почему здесь так много женщин? Разве женщины бывают воздухоплавателями?"
"Полагаю, что нет, – сказал мой спутник. – А давай спросим у знатока. ¿Gerardo, – зацепил он за рукав проходящего мимо председателя общества, – не скажешь ли, почему здесь так много женщин? разве они бывают воздухоплавателями?"
"Разумеется, нет, – снисходительно улыбнулся председатель. – Именно потому, после длительного пребывания наедине с воздушным океаном… и кулачком-с, – добавил он шепотом и подмигнул, недооценивая то ли мой слух, то ли знание испанского, – воздухоплаватели особенно ценят женское общество. А что?"
Пако задумался.
"¿Скажи, compañero, – неожиданно для меня спросил он у председателя Gerardo, – а трудно ли сделаться воздухоплавателем?"
"Нисколько, – с готовностью ответил тот. – Нужно только иметь хороший кредит на покупку воздушного шара, а также по крайней мере одну хорошую, крепкую руку".
"Все это, – сказал Пако, – у меня есть".
"¿А тысчонка на вступительный взнос найдется?"
"Si", – твердо сказал Пако.
"В таком случае, милости просим. ¡Друзья! – обратился председатель к присутствующим. – Хотя сейчас и неофициальная часть, наша организация, похоже, пополняется еще одним членом. Предлагаю выпить в его честь".
"И в честь его очаровательной спутницы", – добавили сразу несколько человек из толпы.
В воздухе поплыл нежный звон хрустальных фужеров.
Я с волнением наблюдала это необычное действо. Я представила себе огромный воздушный шар, а в его корзине – моего друга Пако. ¿Справится ли он? Во всяком случае, там уж не будет столь нелюбимых им узких переулочков. Я представила, как шар уплывает вдаль, вдаль, и Пако машет мне рукой… и вот уж он пропадает из виду.
Я тихонько заплакала.
"Tranquilo, chica, – сказал мой спутник и сжал мое плечо своей крепкой рукой. – Ты думаешь, я забуду тебя? Нет; я тебя никогда не забуду".
"А вдруг ты разобьешься?" – спросила я.
"Я буду молиться", – серьезно сказал Пако, и я опять увидела на его лице то самое выражение целеустремленности, с каким он заходил на раут.
Бог располагает, философски подумала я.