Несмотря на высокий чин моей родни, я вырос в окружении простолюдинов. Меня выкормила грудью крестьянка, у которой в то время у самой был грудной ребёнок. Анетта и по сей день считает меня своим, но…, - Война отмахнулся, - разговор сейчас не об этом. Помню, - продолжил он, - я страшно уважал Василя, её сына за то, что он, за пол шапки панских рождественских баранков мог, не морщась, вогнать себе в бедро иголку…, - Война вскинул брови в ответ на появившуюся в это время на лице пирата снисходительную улыбку, - да, Ричи, я его уважал. Это сейчас, с возрастом понимаешь, что этот фокус прост и любой может его проделать, достаточно только преодолеть свой собственный страх. А вот в детстве...?
В разное время множество людей вызывали во мне подобного рода уважение, но всё также, дойдя до определённого возраста, я понимал, что незаурядные вещи, которые были доступны им, я уже легко могу делать сам.
Сейчас со мной происходит что-то другое. Встретив вас, Свод, я почувствовал …некую Силу, Силу, которую я нигде ранее не встречал. По привычке я потянулся за этим, но вскоре понял, что на сей раз мне никогда не достать того, что я вижу. Но, вот в чём загвоздка, если раньше меня восхищало ваше самообладание, смелость и дерзость, то последние события…! Я вдруг понял, что вы и сами не всегда можете держать себя в руках.
Я ещё не достаточно зрелый человек для того, чтобы делать какие-то выводы, но в то время, когда я в одиночестве ехал к окраине леса, меня вдруг осенило. Эта девушка, вернее ваши чувства к ней? Оказалась ли она сильнее того страшного, что так легко управляет вами? Вернувшись в Рудники, вы сделали страшное, но сделали-то это вы не для себя, а из-за неё? Признайтесь, ведь вы пасуете перед этими чувствами?
Свод лишь потупил взгляд.
- Во-от, - многозначительно протянул Якуб, - правы люди, говорящие, что любовь способна перевернуть горы. Тут хочешь, не хочешь, а верить им приходится. Именно так я и рассуждал, останавливая поезд на краю леса.
Бог дал вам возможность испытать это чувство, значит, судьба посылает шанс на спасение вашей грешной, но бессмертной душе. Знать, вы ещё не совсем потерянный человек, Ричи. Вот, собственно, и все причины того, что заставило меня подождать вас.
Свод опустил взгляд и задумчиво выпятил нижнюю губу. Он отчего-то вспомнил старую легенду об умирающем старце, к которому перед смертью пришли сыновья. Двое старших были злы и испорчены, поэтому им он отдал золото и дом, а добряку-младшему, тому, что никогда и никому не отказывал в помощи, после того, как братья ушли, сказал: "Не плачь, сынок. Да, как это ни странно, а твои братья всё же получили то, чего заслуживали. Не переживай, ведь и ты не останешься в накладе.
- Как, - удивился сын, - у тебя есть ещё дом или золото?
- Нет, - ответил отец, - но первое, что я попрошу для тебя у бога при встрече с ним, это чтобы он дал тебе возможность встретить настоящего друга и настоящую любовь. Этим двоим олухам я отдал многое, а тебе всё…".
- Вы думаете то, что подтолкнуло меня к мести и есть любовь? - растерянно спросил Свод, глядя на спящую литовку.
Якуб недоумённо пожал плечами:
- Мне бы хотелось верить в то, что это так. В противном случае, Ричи, вся эта месть горячей крови просто теряет смысл. Хотя, мой дорогой друг, должен вам признаться, что случившееся скверно и не имеет смысла даже в случае своего полного оправдания любовью.
ГЛАВА 9
Туман выползал из темноты, будто армия блуждающих призраков. В поросших куцыми кустами торфяниках было достаточно мест, до которых редко добирался солнечный взгляд, поэтому злодейка-зима, уходя каждую весну на север хитрила, оставляя до следующего своего прихода во многочисленных полесских болотинах своих верных шпионов. Стоило ли удивляться заморозкам сейчас в начале октября, если эти вероломные наглецы, вот так же, выползая из торфяных болот, творили на возделанных людьми в тяжких трудах полях вред поздней весной или даже летом?
В прогнувшейся меж двух перелесков низине, в которую медленно катился промокший от росы экипаж, холод был настолько ощутим, что и в его качественно собранном умельцами утеплённом деревянном брюхе было неуютно и сыро. В слабых лучах восходящей над дальним лесом луны, взмокшие от работы кони, выдыхали горячие облака пара так, словно это были животные из упряжи небесной колесницы самого Перуна, а не уставшие лошадки дяди Бенедикта.
Поезд свернул вправо и тихо покатил по аллее к замку Патковских. Отсюда до Мельника оставалось всего-то мили четыре. Напрямик вообще было рукой подать, но, как считал Якуб, проехать мимо соседей и не отдать им дань уважения было бы неправильно.
Патковские всегда старались дружить с паном Войной. И хотя тот был нечастым гостем в Мельнике, будучи человеком занятым и находясь в постоянных разъездах, пан Криштоф мог быть спокоен за своё старое имение, поскольку его сосед, бывший писарь драгичинского судьи пан Альберт Патковский в неплохом литературном стиле и с завидным постоянством отписывал ему письма о ходе дел в Мельнике ну, а заодно, и о своих делах.
Понять старания пана Альберта было несложно. Пару лет назад, когда Якуб приезжал на рождество в виленский замок отца, пан Криштоф разъяснил сыну причины такого внимания Патковских. До того времени Якуб ещё весьма поверхностно вникал в события, происходящие на Родине. Что тут удивительного, ведь он отправился учиться ещё юношей. Позапрошлой же зимой, увидев перед собой молодого и умного человека - достойного продолжателя рода Войны, отец, как видно уже тогда держа в уме наследование своим отпрыском Мельника, доступно и убедительно объяснил Якубу непростую ситуацию в пределах Великого Княжества Литовского.
Находясь далеко от Родины, Война младший не особенно вникал в то, что оказывается, его страну просто раздирали на части Польша, Россия и их союзники. Множество лет по сути дела шла война. Те же, кто смог её разжечь, своими ежегодными заключениями вечного мира только доказывали своё нежелание установить здесь спокойную жизнь.
К этому смутному времени русский царь Василий ІІІ, Сигизмунд І - государь Великого Княжества Литовского и Польский король, заручились поддержкой соседних государств и начали старательно и методично переманивать каждый на свою сторону литовских князей.
Как только большинство из них разобралось, на чьей они стороне, дошло дело и до середнячков местной знати, к которым относился и вышеупомянутый отставной драгичинский служащий суда пан Патковский. Под ним было семейное имение Патковицы с небольшим селом.
Его знатный сосед, пан Криштоф Война пока ещё имел в себе силы не кланяться в пояс ни рассенам, ни полякам, хотя, справедливости ради стоит сказать, что его тётка была в родстве с Жигимонтом ІІ и некий польский крен в политических наклонностях пана Криштофа всё же имелся.
За таким сильным соседом дружественные ему Патковские, долго были неприкасаемы. С другой стороны, как говорил сам отец, пан Альберт тоже был ему выгоден.
Долго не появляясь в Мельнике, пан Криштоф мог без особого труда быть в курсе дел, происходящих в теперь уже отписанном сыну старом имении матери. В общем, до какого-то времени Война старший попросту прикрывал заботливым крылышком своего слабого соседа.
Но, то всё было раньше. Что-то около года назад ситуация с переманиванием знати в ту или иную сторону заметно обострилась. Количество и сила рассенской её части стала жёстко перетягивать чашу весов на свою сторону и с прошедшей весны хозяева ранее неприкасаемых земель уже не могли считать себя достаточно защищенными. Подавляющее количество шляхты жило на русских землях, имея литовское самосознание, разговаривая на польском языке и теряясь в сложном выборе между католическими священиникками и правоверными.
Редкие семьи, хоть и находясь под страшным давлением со стороны христианского духовенства, а всё же держались ещё и за древнее православие, а потому в существующей больше на бумаге стране под названием Великое Княжество Литовское в воздухе витала неопределённость. Разумеется, никому это не нравилось. Паны упирались, стараясь ловко балансировать на тонкой дощечке между двумя берегами одной реки. Но к концу нынешнего лета и эта пресловутая дощечка стала опасно качаться, предлагая всем окончательно определиться с выбором политического берега.
Местная знать, просто вынуждена была драть с крайне закрепощённых крестьян по три шкуры. Отступать тем было некуда. Чувствуя неотвратимость всё более растущего влияния сильной восточной руки, те стали бежать от панов на рассенские земли, за Днепр. Многие из них на прощание даже сжигали дотла имения бывших хозяев, …что поделаешь, наболело…
Последний раз Якуб приезжал в эти места подростком. Тогда ещё была жива бабушка. Соседство с Патковскими дало ему возможность подружиться с сыном пана Альберта Андреем. Тот был старше Якуба на два года. Ровно на столько же лет младше его была дочь Патковских Сусанна - смешная, золотоволосая девочка с длинными, отливающими медью ресницами. Помнится, она всегда старалась участвовать в скрытых от взрослых озорных делах и развлечениях Андрея и Якуба.
Те же, имея с рождения весьма пытливые головы и будучи детьми деятельными, просто не знали границ в своём необузданном желании как следует познать этот мир.
Как-то, забравшись в глубину большого леса на пути к реке Малорита, где-то между Мельником и Патковицами друзья обнаружили развалины старой церкви. Каждый из них к тому времени уже был достаточно наслышан об этом месте. Ветхое, полуразвалившееся здание таило немало опасностей, а потому детям туда ходить строго воспрещалось. Купол церкви, сильно повредив шаткие, полусгнившие стены, рухнул внутрь здания храма ещё в те времена, когда мать бабушки Якуба была ребёнком. Говорят, при этом погиб священник, не желавший покидать этот пребывающий в запустении храм.
Что только не плели в народе о том, что де и сейчас в развалинах церкви обитает его призрак. По вечерам, в большие церковные праздники выходит он из развалин и с упрёком указывает редко появляющимся здесь людям на почерневшие от гнили стены: стыдитесь, мол, безбожники, что дали храму пропасть.
Впрочем, в то время ни друзей, ни часто следившую за ними тайком Сусанну не останавливало подобное соседство с призраком, скорее даже наоборот. Незримое присутствие тайны сдружило их и до самого конца лета эти развалины были им чуть ли не родным домом. Родители Андрея и бабушка Якуба, разумеется, ничего не знали о том, где целый день пропадают дети, доверяя их живым рассказам о том, как же хорошо гулять в парках и аллеях усадеб…
Поезд остановился. Слуги спрыгнули с козел. Слышно было, как кто-то из них пошёл к дому Патковских. Где-то в стороне залаяли собаки. Долгое время кроме них ничто не нарушало тишины спящей природы. Вдруг в сыром, холодном мраке ночи послышались чьи-то шаги. Где-то в тёмном углу зашевелился Свод.
- Пане Якуб, - тихо произнёс кто-то у двери, - это я, Збышек.
- Что там?
- Пан Война, - кланяясь, мягко ответил слуга, - мы с Мареком стучали во все окна. Никого ниц нема[42]. Мы обошли вокруг. Марек увидел огонь в пристройке на заднем дворе. Там начуе нейкая кабета[43]. Это пан Альберт её тут оставил…
Якуб вышел из экипажа и остановился, кутаясь в дорожное покрывало от пронимающего до костей собачьего холода. Тёмные силуэты фигур слуг неясно прорисовывались на зыбком полотне тумана, подсвеченного восходящей над лесом луной. Война выдохнул перед собой большое облако пара:
- А где же сам пан Альберт? - невольно передёргивая плечами, спросил он.
- Они весь маёнток отселили, - вкрадчиво ответил Збышек. - У іх, пан Война, наўвокал пошасць гуляе[44]. Дочка той кабеты, что сейчас следит за панским добром, умерла. Так пан эту тётку оставил тут, а селян и прислугу от греха подальше отселил в печища, рядом с маёнтком. Сам он с семьёй и прислугой на время в гумно перебрался, где-то возле леса, как раз по дороге в Мельник. Так что если пан желает, я думаю, мы их найдём?
- Едем…
Якуб забрался в экипаж и кони, гулко затопав копытами по сырой подмёрзшей земле, тронулись в путь. Поезд тяжело выкатил на мельницкую дорогу, поднимающуюся вверх к далёкой окраине леса. Позади, словно в опустившемся на землю облаке исчезло в непроглядном тумане безжизненно тёмное имение Патковских.
Огромная серебряная бляха луны заливала покрытое инеем поле щедрым, холодным светом. Здесь дышалось легче, не было той болезненной сырости, что пробиралась ледяным холодом даже под шерстяные дорожные покрывала, однако и ожидать тепла от ясной осенней ночи тоже не приходилось.
Молчавшая всю дорогу девушка вдруг призналась, что страшно замёрзла. Свод, узнав о чём она говорит от Якуба, несмотря на то, что и сам уже давно не чувствовал от холода пальцы ног, не стал упускать случая завоевать расположение красавицы. Он со всем отпущенным ему природой старанием принялся ухаживать за перепугавшейся подобному проявлению внимания крестьянкой. Англичанин накрывал её поверх тёплого полога чем-то из дорожного багажа, растирал ей ладони, согревал их своим дыханием и эта возня на какое-то время отвлекла всех от дороги. Но вот где-то рядом с поездом снова залаяли собаки и всякое движение вокруг промёрзшей панночки прекратилось.
Лошади остановились. Якуб прислушался. В гулком, холодном воздухе ясно слышались далёкие, едва различимые голоса людей. Через какое-то время у двери экипажа появился свет факела:
- Паночку, - скрытый пятном режущего глаза огня, тихо и торопливо произнёс где-то Зыгмусь, - пан Альберт и панна тут, в гумне. Яны баяцца пошасці, таму, калi пан Война жадае пройти до них, надо будет окурить огнём свою одежду. Тут, наўскрайку[45] капна с сенам, так что можно надёргать жмень сколько и вас, пане, окурить…
Якуб вышел из экипажа. Прямо перед ним, освещая факелом силуэты сутулящихся от холода слуг дяди Бенедикта, стоял кто-то из прислуги Патковских. Близкое присутствие огня прятало от взгляда молодого пана грозно рычавших где-то в темноте собак. Было ясно, что ещё несколько человек в стороне держат этих злых лохматых охранников.
- Пан Война, - поклонившись, отстранённо произнёс человек с факелом, - у вас какое-то дело до пана Альбэрта?
- Да какое дело? - Возмущаясь странному тону слуги, ответил Якуб. - Я проездом. Просто хотел выразить пану Патковскому почтение, только и всего.
- Да нас не можна, - замялся слуга, - алэ, як пан захцэ, то я ýсё ж запрашу да вас пана Альберта?[46]
- Конечно запраси, мил человек! - Не без доли удивления настоял на своей просьбе Война.
Человек с факелом тут же отправился прочь, сбегая куда-то вниз под сенью раскидистых, полуголых веток деревьев. Играющие вокруг огня тени, будто оживали, протягивая из темноты к тому, кто посмел прервать их сон свои когтистые лапы. Вдоволь налаявшиеся собаки, понимая, что чужаки прибыли надолго, заметно притихли. Стоявший неподалёку Зыгмусь осторожно приблизился к пану:
- Паночку, - тихо прошептал он, - што ж то за пошасць такая, што пана з паннай ў гумно загнала? Вой баюся я, каб чаго ні было[47]...
Война опасливо осмотрелся. Поезд стоял в тени. Старые, густые ели, растущие на самом краю леса способны были создать преграду даже дневному свету, что уж говорить о лунном. Да, пожалуй, слуга прав. И чернеющий впереди лес, и поднимающийся позади туман могут таить в себе много опасностей. На самом деле, было что-то неприятное и загадочное в том, как встречает своих гостей пан Альберт.
- Зыгмусь, - как можно мягче произнёс Якуб, - ты бы шепнул нашим, на козлах, чтобы чуть что были наготове.
- Пан Якуб, - вместо ответа неожиданно громко сказал слуга, - я пайду гляну коней. У варанога сёння дзень цугля[48] выскаквае. Што я ні рабіў..., - продолжал он уже возле экипажа, - а ўсё адно. Трэ будзе кавалю аддаць, хай запляскае збоку, а то..., - далее слова хитреца Зыгмуся стали уже неразличимы.
Впереди, под деревьями снова появился свет. Было видно, что по тропинке поднимались двое. Тут же рядом с Войной, словно из-под земли вырос Свод. Англичанин, наблюдая за происходящим из проёма открытой дверцы экипажа, сразу понял, что именно сейчас может оказаться полезным молодому пану. Пират, каждой клеточкой своей испещрённой шрамами шкуры чувствующий опасность, был просто полон решимости. Якуб же, почувствовавший как его заграничный друг энергично пристраивает на пояс подарочную саблю дяди Бенедикта, мягко придержал его. Свет медленно приближался, являя жмурящимся гостям слугу, ведущего под руку какого-то пожилого человека. В нём с трудом узнавался пан Патковский. Да, приходилось признать, что время не пощадило былого служащего мельницкого суда.
Пан Альберт в это время поочерёдно всматривался в лица Якуба и Свода, как видно, не решаясь отдать предпочтение ни одному из них, в вопросе кто же из них Война? Молодой сосед Патковского не стал мучить старика:
- Пан Альберт, - сказал он и указал на англичанина, - это мистер Ричмонд Свод, он иностранец, а я сын пана Криштофа…
- Яку-у-уб, - радостно протянул бархатным голосом Патковский. - Мальчик мой, да тебя не узнать…, - старик прижал сухую руку к груди и едва заметно поклонился, - доброй ночи вам, пан Война, и вам, пан Ричмонд. Пше проше выбачэння[49] за тое, что встречаю вас, не в имении. Что делать? По всем сёлам вокруг скачет зараза. Растут, ширятся погосты, хотя, что тут удивляться, они всегда растут быстрее городов и сёл. Видишь, приходится жить в гумне, по три раза на день окуривать себя огнём. Панна Ядвига ругается, а поделать ничего не можем. Я думаю отправить её от греха подальше в Краков к брату, а как обвыкнется там, так и Сусанну заберёт. Не годится молодой панночке в гумне жить…
Патковский легонько взял Якуба под локоть:
- Нам бы с тобой, друже, о дальнем наделе земли поговорить, что за церковью…
Война младший округлил глаза, но, перехватив взгляд старика, особенно выразительный в лунном свете, мигом смекнул, что эта его внезапная просьба, только предлог уединиться.
Он тут же кивнул в ответ:
- Ричи, - тихо сказал он по-английски своему насторожившемуся товарищу, - ждите меня здесь. Мне нужно с глазу на глаз кое-что обсудить с этим пожилым джентльменом.
Англичанин послушно отошёл к поезду, а Якуб и Патковский пройдя часть пути следом за ним, обогнули экипаж и отправились вниз по дороге в сторону имения. Вскоре они вышли в залитое лунным светом поле, усыпанное холодным серебром инея.
Пан Патковский не спешил начинать разговор. Соседи отмеряли не меньше сотни шагов, прежде чем он, осторожно оглянувшись по сторонам, со вздохом произнёс:
- Вот уже и "Белый дед"…
Якуб с удивлением посмотрел на соседа.