Воцарилась тревожная тишина, нарушаемая только звяканьем железа. Яша нервничал: уже девятый час вечера, а возможности похитить расписание с директорского стола - никакой! Железняк заметил это, шепотом успокоил:
- Теперь до двенадцати поездов не будет. На вокзале останутся только дежурные да охрана…
Вернулся директор Бреда. Ковыряя спичкой в зубах и сыто икая, он на ходу махнул рукой охраннику: гай а хары! Тот зевнул, потянулся и вышел. Директор молча понаблюдал за работой Железняка и Яши (они уже монтировали последнюю секцию за директорским столом), что-то пробубнил себе под нос и уселся в кресле поудобнее, щелкнул портсигаром, закурил.
Сытный ужин и несколько рюмок рома хорошо успокаивают нервы. Андрецою, оказывается, не затаил на него зла и за ужином был любезен, как всегда, вовремя наполнял рюмки. Ремонт сегодня будет закончен, а послезавтра приехавшие в люкс-поезде высшие чиновники Транснистрии увидят директора Бреду в его кабинете, может быть, единственном в Одессе кабинете, отвечающем требованиям лучшего вкуса, и сразу поймут, что Бреда - ого, не такой уж простачок, с ним стоит иметь дело!.. Вот только матуше Анжела все-таки батрине прост, старая дура. Никогда не следует откладывать синекуру на потом. Хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда, может потом и не подвернуться… Ах, синекура, синекура! Директор Бреда даже губами подмокал, засыпая и роняя недокуренную папиросу на стол…
Железняк взял в руки увесистый разводной ключ, встал сзади директорского кресла и подмигнул Яше. Тот бесшумно, как кошка, подскочил к зеленой папке, рывком раскрыл ее. В ней лежало всего два отпечатанных на машинке листочка - два экземпляра секретного расписания поездов. Между ними - синяя копирка: видно, машинистка, согласно правилам секретного делопроизводства, сдала директору Бреда всю закладку. Яша хотел забрать всю папку, но Железняк шепнул:
- Бери только копирку.
Он все время держал над затылком Бреда разводной ключ, на случай если тот не вовремя проснется.
- Почему только копирку? - спросил Яша, когда снова начали возиться у калорифера.
- Копирку он просто забыл уничтожить. Ее не хватятся. А если обнаружит пропажу расписания, поднимет хай, сообщит по линии, расписание изменят.
- Трахнули бы его ключом по башке.
- Нельзя. Все дело погубим…
…В полночь Яша, показав охраннику ночной пропуск, выданный на имя сотрудника полицейского управления Николая Бакова, торопливо вышел в тревожно спавший город. Шел ранний, первый в этом году снег. Он падал густыми мокрыми хлопьями. Темень будто вздрагивала, словно перед глазами колыхался серый занавес. На мостовую ложился тонкий белый ковер, он приглушал уличный шум.
- Может, скоро люкс-поезд уже будет на подходе к Одессе, - соображал Яша. - Надо как можно быстрее добраться в Нерубайское. Там у хаты деда Помилуковского уже ждут связные Бадаева. Некогда тащить расписание через запасные ходы, проложенные за несколько километров от штаба. Расписание просто положат в ведро и опустят в колодец. На глубине семи метров в стенке колодца есть незаметная сверху ниша, соединенная с секретной штольней, в которой дежурит партизан. Он перехватит ведро, выймет пакет, и пусть себе дед Помилуковский набирает воду, а расписание через пять минут будет у Бадаева… Только быстрее, быстрее надо в Нерубайское!
Яша миновал привокзальную площадь и, несмотря на темень и снег, сразу же заметил на противоположной стороне улицы патруль. Прятаться было поздно. Единственный выход: спокойно и смело идти вперед, авось его не заметят.
А если заметят, придется снова пускать в ход Фимкин документ.
Но его заметили.
- Эй, парень! - окликнули его по-русски. - Топай сюда, господа патрульные ночным пропуском интересуются.
Случилось самое худшее. Его заметил комбинированный патруль, в который, кроме румынских солдат, входил и полицейский из местных предателей. Эта гадина могла узнать в лицо Яшу или, того хуже знать по полицейскому участку Николая Бакова, на имя которого выдан документ. Нет, к такому патрулю лучше не попадаться - сам погибнешь и Фимку завалишь. Как назло, снег прекратился, сквозь поредевшую пелену туч пробился жиденький свет луны. Яша быстро окинул взглядом улицу. До угла Ришельевской было шагов семьдесят: если быстро побежать, можно скрыться за углом раньше, чем патрульные успеют снять с плеч автоматы и дать очередь.
- Стой! Стай, стай! - послышалась русская и румынская ругань. Автоматная очередь распорола тишину ночи.
Пробежав метров сто, Яша на секунду остановился возле парадной двери старенького двухэтажного дома, уныло тянувшегося по меньшей мере на полквартала. Здесь когда-то жила вдовая тетка Миши Куртича, друзья частенько собирались в ее просторной комнате, чтобы вместе готовить уроки. Миша никогда не заставлял тетку спускаться со второго этажа открывать дверь. Он вставлял в щель под отставшей филенкой лезвие перочинного ножа и ловко отодвигал задвижку. Пока Яша доставал нож из брючного кармана и шарил в темноте лезвием, отыскивая щель, патруль уже выскочил из-за угла. Яша еле успел захлопнуть за собой дверь, как раздалась автоматная очередь и по двери чиркнуло несколько пуль. Он закрыл дверь на железную задвижку и одним махом взлетел на площадку второго этажа. Двери всех квартир оказались запертыми, а внизу в парадную уже грохали тяжелые приклады. Дом проснулся, в квартирах послышались растерянные голоса, их перекрыл истошный женский вопль, залился душераздирающим плачем младенец.
Яша вспомнил: в конце коридора был люк на чердак, где хозяйки сушили белье. Там всегда торчала деревянная приставная лестница. Спотыкаясь в темноте о брошенную в беспорядке домашнюю рухлядь, Яша побежал по коридору. Лесенка оказалась на месте. Яша выбрался на чердак, втащил за собой лесенку и привалил ею деревянную крышку люка.
Он шел, спотыкаясь о ящики, натыкаясь лицом на натянутые бельевые веревки, бормоча ругательства, шаря в воздухе руками. Чердак был бесконечный, и он уже отчаялся выбраться, когда холодный ветер хлестнул его по лицу и Яша заметил рядом сереющее в темноте слуховое окно Он выбрался на крышу и чуть было не соскользнул по заснеженной черепице вниз, но уперся ногами в желоб. Было темно и тихо - Яше показалось, что к ушам приложили морские раковины, в них стоял непрерывный и ровный шум моря. Он полежал неподвижно, пока не почувствовал, что снова пошел снег, снежинки лижут ему лицо, а руки закоченели. Яша потрогал копирку в кармане пиджака и вздохнул: надо как можно скорее добраться в Нерубайское. Он осторожно выдвинул правую ногу за желоб. Пустота. Взглянуть вниз он не решился. Нащупал водосточную трубу. Нашел ногой закраину. Скользнул вниз. Очутившись на земле, замер, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к ночи. Белые бинты снега на строениях помогли ему рассмотреть полуразвалившуюся стенку забора. Перемахнув через нее, он оказался во втором просторном дворе с верандами, с беседками, обвитыми голыми лозами винограда.
На Малой Арнаутской Яша снова оглянулся, прислушался. С Ришельевской доносились тревожные свистки, глухой шум. "Наверное, там патрули в квартирах все вверх дном поднимают, - подумал Яша. - А мне бы вот только эти несколько кварталов проскочить - и поминай как звали". За Нежинской до самой Слободки каждый проходной двор, каждая подворотня были ему знакомы, как страницы учебника геометрии. Он свернул на Екатерининскую, потом на Базарную. Он крался от дома к дому, прижимаясь к подворотням, стараясь, чтобы снег не скрипел под ногами.
Перейдя темный, заросший колючими акациями Александровский проспект, Яша внезапно встал, как вкопанный, затаил дыхание, прислушался. Кто-то сзади шлепал по мокрому снегу. Яша пригнулся, пристально всмотрелся туда, в темноту. Крадучись от угла к углу, прячась за деревьями, перебегая от одного к другому, двигалась какая-то тень. "Слежка! - сообразил он. - Так, чего доброго, хвост притащу в Нерубайское…" Но свернуть Яше уже было некуда - по сторонам, до самой Преображенской, сплошными стенами угрюмо громоздились наглухо закрытые дома. Яша знал, что многие не спят за этими стенами. Даже лежа в кроватях и смежив веки, люди не забывали о войне и оккупации. Те, которые успели выползти на белый свет при "новом режиме" и занялись спекуляцией или пошли к оккупантам на службу, мучились мыслями о том, что судьба еще может повернуться по-разному, что их благоденствие может оказаться кратковременным, и красные, чего доброго, вернутся в Одессу. Другие барахтались в своих сновидениях, как бычки среди морских зарослей, где их каждую секунду подстерегал то рыболовный крючок, то прожорливый хищник. Были и такие, что лежали с открытыми глазами, стерегли малейший звук, сжимали кулаки, готовились к бою… Но ни к тем, ни к другим, ни к третьим Яша не мог сейчас постучаться и попросить о помощи: не скажешь же первому открывшему тебе дверь, что ты спешишь в катакомбы, что синяя, покрытая бледным узором литерных отпечатков копирка должна быть немедля доставлена Бадаеву.
Яша прибавил шаг. Преследователь тоже понял, что Яше деться некуда и пошел открыто и быстро, гулко печатая шаг по тротуару. Когда Яша пересекал Преображенскую, шпик скомандовал:
- Стой!
А когда Яша, ничего не ответив, бросился бежать, он что-то закричал по-румынски.
Из укрытия у собора, что возвышался чуть в сторонке от перекрестка, на перехват Яше выскочили двое и тоже закричали:
- Стай!
- Хальт!
В ночной тишине гулко зацокали кованые каблуки.
Яша уже проскочил Преображенскую. Если удастся пробежать метров триста по Базарной, там очень темно, там до Нежинской рукой подать…
Он мчался, подгоняемый злобными окриками. Они не стреляли, очевидно, решив взять его живым. "Ну, дулю с маком! - подумал Яша. - Уж бегать-то я умею получше вас!" Вдруг в конце улицы показалось что-то темное. Яша даже остановился от неожиданности: навстречу ему шло трое. Конечно же, патруль. Патруль, несущий ему смерть. А может, этот патруль еще не заметил его? Яша кинулся в подворотню, надеясь снова улизнуть проходными дворами. С разбегу всем телом ударил в ворота. Заперты, деваться некуда, все равно поймают. Надо во что бы то ни стало уничтожить удостоверение Бакова! Иначе - пропал Фимка!
Яша кинулся в соседнюю подворотню, на бегу разрывая бумажку. Сперва хотел разбросать кусочки бумаги по улице, но потом решительно высыпал их себе в рот. Во рту пересохло от бега и волнения, бумага не лезла в глотку. Сзади все ближе стучали сапоги, а те, что шли навстречу, тоже заметили Яшу и побежали к нему. "Еще надо уничтожить копирку", - решил Яша. Второпях он никак не мог попасть рукой во внутренний карман.
Вдруг передний из бежавших навстречу крикнул:
- Беги, Яшко! Мы их задержим! - и, выставив вперед руку, выстрелил.
Пуля прожужжала над головой. Преследователи разом остановились. Яша подбежал к стрелявшему и узнал брата.
- Беги! - снова крикнул Алексей и, еще раз выстрелив, кинулся с середины улицы к одиноко стоявшей акации. Те, что бежали с ним, тоже метнулись в стороны.
Яша понял: Алексей со своей группой шел ему навстречу. Он рванулся и побежал, стараясь держаться поближе к домам, потом свернул направо, потом налево. Усталости как не было. Он словно летел по воздуху. А сзади, отдаваясь эхом в пустынных улицах, хлопали пистолетные выстрелы и сухо трещали автоматные очереди. На повороте Яша поскользнулся на мокром снегу и упал, а когда поднялся, весь заляпанный грязью, судорожно захохотал.
Там, сзади, в полуночи все еще гремели выстрелы.
10. В катакомбах
Как ни просился Яша остаться в катакомбах, Бадаев не разрешил. Даже не позволил принять участие в нападении на люкс-поезд.
- Этим займется подрывная группа, - нарочито спокойно, рассматривая собственные ладони, сказал Владимир Александрович.
Взрывать люкс-поезд на перегоне между станциями Дачная и Застава было поручено командиру первого отделения Ивану Ивановичу Иванову. Бывший судовой механик, он в начале войны прошел специальные курсы подрывников, и теперь катакомбисты в шутку звали его флагманским минером. С ним шли парторг отряда, бывший председатель колхоза Константин Зелинский, хорошо знавший местность, и связная Тамара Большая.
- Я не хуже Тамары могу… - запальчиво начал было Яша, но Бадаев недовольно прищурил глаза, и Яша сбавил тон: - Дядя Володя, ну, дайте же весло по руке.
Командиру нравился этот горячий, самонадеянный паренек, для которого весь мир казался ярче и острее на вкус, чем для взрослых, и которому не терпелось все попробовать, везде успеть. Чем-то Яша напоминал Бадаеву его юность. Забойщик подмосковной шахты Вовка Молодцов (свою настоящую фамилию, Молодцов, капитан мог произносить только мысленно, будто оставил ее вместе со старым удостоверением там, в Москве) тоже был таким напористым и ушлым. Вовке Молодцову тоже хотелось всегда быть впереди, там, где труднее. Даже стихи писал в ту пору:
Я сегодня иду в забой,
Я сегодня иду, как в бой…
Что ж, характеры, как и алмазы, формируются только при высоких температурах и сверхмощном давлении. Потому, видно, юность всегда и рвется навстречу трудностям… Вот и Яша будто испытывает сам себя на прочность: вишь, весло по руке просит! Ну что же - некоторые основания для самоуверенного убеждения "Я все могу!" у него есть, даже самому Бадаеву не верилось, что можно добыть секретное расписание движения люкс-поезда, а Яша добыл, вот оно, расписание, на столе! И то, что парень хочет сам подрывать поезд и видеть результаты своей работы, Бадаеву тоже понятно: рвется к подвигу… Но подвиги не все одинаковы. Есть подвиг-порыв, когда напряжение всех душевных и физических сил нужно на одно мгновение - вспыхнул и сгорел у всех на виду. И есть подвиг, требующий напряжения этих сил в течение долгих месяцев, а может быть, и лет. На долю чекиста-разведчика приходится самый тяжелый подвиг: быть героем, оставаясь незаметным; делать опасное дело, не ведая прямых результатов своей работы (где-то, кто-то использует твои донесения для эффектного удара по врагу); иметь силы скрывать свои чувства и мысли даже от друзей; иметь смелость вынести гнев и презрение честного патриота, считающего тебя предателем… и, если надо, иметь мужество умереть страшной смертью, не выдав даже своего имени…
Бадаев наклонился к сидевшему рядом Яше, обнял его за шею, ласково потрепал по плечу:
- Потерпи, Яшко, нагуляешь еще тем веслом мозоли на руках. Я знаю: то, что сможет сделать Тамара, ты всяко сделаешь. Но кто сможет сделать то, что сможет Яшко Гордиенко? Ты же себе, вернее, той работе, которую делаешь, цены не знаешь. Смотри: сообщил об офицерском собрании на Маразлиевской - полторы сотни тех офицеров, да еще два генерала с ними, взлетели в воздух вместе со зданием комендатуры; добыл расписание - и полетит сегодня полтысячи фашистских чиновников под откос… А твое сообщение о складе горючего у спиртзавода?
- Да нет уже того склада, - с досадой отмахнулся Яша. - Мы только доложили, как самолеты разнесли тот склад в дым и прах, только горелые бочки валяются. Сам видел. Тут нашей заслуги никакой.
- Э-э, ми-илый! - смеясь, протянул Бадаев. - Видать, придется мне некоторые карты открыть перед тобой.
Бадаев поднялся с каменной скамьи, подошел к нише, зашторенной влажной клеенкой, отодвинул шторку. При тусклом и зыбком свете керосинового фонаря Яша увидел в нише несколько телефонных аппаратов. Бадаев снял трубку с одного из них, велел кому-то принести последние радиограммы.
Яша с явным восхищением следил за каждым движением командира. Был Владимир Александрович так же легок и подтянут, как и тогда, в первый день их знакомства. Хорошо подогнанный ватник, затянутый командирскими ремнями, и темно-синие галифе, заправленные в усердно начищенные сапоги, придавали ему молодцеватый вид, а на чисто выбритом открытом лице и высоком, слегка выпуклом лбу даже сохранился легкий налет загара - словно и не жил этот железный человек вместе с другими партизанами в сырых, лишенных солнечного света катакомбах. Нравились Яше и твердая бадаевская походка, и его уверенные жесты, и манера разговаривать - коротко, четко, словно все катакомбы с их неимоверной путаницей штреков и потайных ходов, все скрытые в них люди были у него на виду.
"Вот такими и были, наверное, все герои - и Дзержинский, и Щорс, и Котовский, и все-все, о ком приходилось читать или слышать от бати, - подумал Яша и невольно одернул на себе старенький пиджачок, поправил кубанку на голове, с досадой посмотрел на свои забрызганные грязью ботинки - Ах, черт, надо было их вытереть хотя бы, прежде чем явиться к командиру! Еще подумает Владимир Александрович, что я неряха какой!"
Ему очень хотелось быть во всем похожим на Бадаева.
Когда принесли папку с радиограммами, Бадаев внимательно просмотрел, взял одну из них, протянул Яше:
- Читай. Это мы передали в центр через полтора часа после того, как связной принес твое донесение. Раньше не могли - выносить рацию на поверхность становится все труднее, за ней охотятся и радиопеленгаторы, и специально оборудованные автомашины, и снайперы, и шпионы, и немецкая разведка. Мы должны быть настороже.
В тексте радиодонесения Яша узнал свое описание склада горючего близ спиртзавода. А дальше шли слова, добавленные Бадаевым:
"На две ближайшие ночи устанавливаем дежурство наших людей. Для наводки самолетов предлагаем сигнальные ракеты с двух сторон в направлении указанного объекта - красная, зеленая, зеленая".
- А это мы получили из центра сегодня, - подал Бадаев новую бумажку.
"Передайте разведчикам благодарность за склад горючего, - прочитал Яша. - Сообщите результаты работы нашей авиации".
- Это твоя работа, Яшко.
- Нет… Эти сведения добыл Шурик Хорошенко. Это его работа.
- Твоя группа. Ты теперь понимаешь, как важны ваши донесения для нас… и для Москвы?
- Ясно, товарищ капитан! - по-военному вытянулся Яша. - Теперь мы им, жабам, дадим жару… Что ж, мне - опять выходить к вокзалу?
- Нет. Тебе на улицах теперь появляться без особой нужды нельзя. Ты - командир комсомольской группы разведчиков, должен беречь себя. Иди, Яшко, домой.
- Домой?
- Да, домой. Сегодня в вашем дворе будет открыта слесарная мастерская Петра Бойко.
- А мастерская тоже, вроде рундучка чистильщика, для близира?
Бадаев молча кивнул головой.