- Пробраться ночью в тыл к противнику. Засесть в удобном месте и с утра поработать. Там целей будет вдоволь! - отвечал Волжин.
- Так, так, - сказал капитан тоном, не предвещавшим ничего хорошего. - Отлично придумано! А потом за вами самолет что ли прислать?
Даже явная ирония командира не поколебала уверенности Волжина.
- Товарищ капитан, - сказал он. - Мы выберем такое место, где скрыться можно. Есть же там леса, кустарники, ямы, разные рвы. Земля-то наша, родная! Она укроет. Не выдаст.
- Э, брат, это уже лирика! - усмехнулся офицер. - Все это хорошо в поэзии. А я, брат, прозаик. А суровая проза такова: гитлеровцы- не дураки, они вас окружат и сцапают. Нет, не годится ваш план, друзья. Нескладно получается. Плохая выдумка на сей раз.
Увидев, как помрачнели снайперы, командир добавил:
- Огорчаться нечего. Без дела не останетесь! А пока приказ мой таков: отдыхать двое суток. Ни часа меньше. Ясно?
- Ясно, товарищ капитан.
- А фантастический рейд по вражеским тылам и во сне видеть не разрешаю.
- А коль приснится, товарищ капитан?
- Немедленно просыпаться! Да не приснится, если из головы выбросишь.
После болотной операции Волжин сочинил такое письмо к матери:
"Дорогая мама!
Крепко тебя целую и шлю сыновний привет. Живу я по-прежнему хорошо. Работа нетяжелая, хоть и хлопотливая: все надо предусмотреть, сообразить. Требуется знакомство с чертежами и многие другие знания. Занят я все тем же: ремонтирую разные заграничные механизмы. Навезли их к нам очень много, видимо-невидимо. Работы еще надолго хватит. До конца войны хватит.
Недавно я, вместе со своим напарником Ваней, был в командировке. Пробыли мы трое суток в одном очень хорошем месте. Песочек - как на пляже. Поработали там на славу, по-стахановски. Ваня отремонтировал восемь механизмов, а я девять… Качеством ремонта все остались довольны. Доделок не потребуется. Паяем мы свинцом, и пайка наша прочная - навеки…
Видишь, мамочка, как мне посчастливилось на войне! Лучшего и желать нельзя. За меня ты можешь не беспокоиться. Я нахожусь в полной безопасности".
Волжин прочитал свое "сочинение" Пересветову, и тот одобрил:
- Дипломатично! Только вот насчет свинца - ладно ли? Паяют-то не свинцом, а оловом. Не покажется ли это подозрительно твоей мамаше?
- Пустяки, - беспечно отвечал Волжин. - Учительницы в технике не разбираются. Ее специальность - грамматика.
- Ну, со стороны грамматики в письме, кажись, все в порядке, - сказал Пересветов. - Посылай смело! А я вот прямо написал батьке, что уничтожил еще восемь гитлеровцев. Это его очень порадует. Да не только его одного - весь наш цех, весь завод!
5. КОНЕЦ ПАУЛЯ ШПЕРЛИНГА
Прошли одни сутки и вторые, а командир батальона, казалось, забыл о своих снайперах. Волжин и Пересветов скучали без дела. И винтовки у них были вычищены до блеска, и письма домой написаны. Даже статейку в "Боевой листок" они сообща сочинили. А задания все нет как нет!
- Когда нужно будет, вызовут. А пока загорайте, - в один голос говорили командиры, к которым обращались Волжин и Пересветов с вопросом, почему им не дают боевого задания.
- До каких же пор загорать-то? - пожаловался Волжин старшине. - На работу пора!
- Начальству виднее, пора или не пора, - назидательно отвечал старшина, а в глазах его читалось недоумение: и чего это людям не сидится "в холодке", а в пекло просятся?
Но вот, наконец, появился в землянке ординарец командира батальона. Сделав страшные глаза, он заорал отчаянным голосом:
- Волжин! Пересветов! К командиру батальона! Живо! На носках! Бегом!
Спешность вызова шла отнюдь не от командира, а от самого ординарца, ярого поклонника быстроты. Это все хорошо знали, но Волжин и Пересветов кинулись к комбату со всех ног. Не прошло и трех минут, а они уже докладывали командиру, что прибыли по его приказанию. Поглядев на снайперов испытующим взором, капитан спросил, хорошо ли они отдохнули.
- Чересчур даже, товарищ капитан! - отвечал Волжин. - Все бока отлежали, перевернуться не на что. И все сны пересмотрели.
- На трое суток вперед выспались, - поддержал Пересветов.
- Ладно! - сказал капитан. - Хорошо, что вы ка. к следует отдохнули, сил набрались. Сейчас вам предстоит серьезное дело. Такое, что не каждому снайперу по плечу. Не то, что ротозеев "щелкать" из засады. Нет, совсем не то!
Судя по этому, необычно длинному предисловию, дело предстояло, действительно, очень серьезное, и снайперы смотрели на командира с большим интересом. А он продолжал:
- На этом участке объявился отличный немецкий снайпер. Засел, собака, где-то на нейтральной полосе и разбойничает… В общем, здорово насолил он нашей первой роте. Уж они его и так и этак пробовали достать - и пулеметом и минометом, - ничто не берет. Стало быть, уничтожить его можно только одним способом. А каким, вы, наверно, догадываетесь?
- Так точно, - отвечал Волжин. - Выследить, подловить и пулю в лоб всадить.
- Правильно. Сумеете это сделать? Снайпер тот, видать, бывалый, опытный, хитрый.
- Постараемся, товарищ капитан!
- Правильный ответ. Не гоже говорить "гоп", не прыгнувши. Но в успехе я уверен. Следует только действовать осмотрительно. Не спешите, выжидайте. Имейте ввиду, что это - матерый зверюга. А берлога его где-то вот здесь…
Командир развернул карту и показал снайперам участочек, обведенный красным карандашом.
- Местность тут такая: кустики и кочки какие-то- видимо, садик был и огород. Посередине- развалины домика: груды кирпича и щебня. Прятаться гитлеровцу есть где. Место для снайперской засады превосходное. У вас таких выгодных позиций не будет. Ваши позиции будут намного хуже. Единственным прикрытием для вас может служить бурьян. Вам придется засесть, примерно, здесь… Или вот здесь. До фашистского снайпера отсюда будет метров двести. Я намечаю только примерный район ваших действий. Наиболее удобный пункт для снайперского поста выберете сами, разведав местность. Все ясно?
- Так точно, товарищ капитан. Разрешите приступить к выполнению задачи?
- Приступайте.
Друзья вышли от командира взволнованные. Им предстояло самое опасное из всего, что выпадает на долю снайпера - так называемая снайперская дуэль.
Дождавшись рассвета, капитан Ивлев поспешил на батальонный наблюдательный пункт И стал смотреть в бинокль на то место, где должны были находиться Волжин и Пересветов (они отправились туда, как только стемнело). Командир батальона и раньше много раз обозревал в бинокль эту местность и заметил бы там самое незначительное изменение. Но все было, как вчера и позавчера. Как он ни присматривался, не мог обнаружить никаких следов своих снайперов. Он удовлетворенно сказал:
- Умеют маскироваться ребята, будто шапку-невидимку надели!
Командир батальона волновался, пожалуй, больше, чем сами снайперы, которые в это время, никем не видимые, сидели в окопах, вырытых ими ночью и замаскированных бурьяном. Перед рассветом они, как водится, плотно закусили: съели большую банку мясных консервов. В снайперской засаде "обедают" до рассвета, днем приходится поститься.
Погода благоприятствовала снайперам: утро выдалось тихое, ясное.
В бинокль были отлично видны кусты и развалины, где легко можно было спрятаться не одному снайперу, а хоть бы и целому десятку. Гитлеровец мог укрываться за каждым кустиком. "Едва ли, - думал Волжин, - он станет прятаться за кирпичами: при минометном и артиллерийском обстреле кирпичи становятся опасными. Самое надежное укрытие - земля. Скорее всего, он сидит в окопе за одним из кустов".
Волжин стал присматриваться к кустарнику. Он определил, что это малинник. На кустах краснелись ягоды - обильный урожай, который некому было собирать. Хозяев разрушенного домика, может, и в живых уже нет. Даже птицы давно улетели из этих мест, где стал так часто греметь непонятный им гром. Остались тут одни насекомые - кузнечики, жуки, бабочки. Но эту мелочь и в бинокль не увидишь, а человека она не боится. Птицы - другое дело: они могли бы помочь обнаружить снайпера - на куст, под которым он засел, птицы не садились бы…
Волжин и Пересветов поделили между собой зону наблюдения так: вправо от остатков печной трубы - сектор Волжина, влево Пересветова. И Пересветов, так же, как и Волжин, придирчиво рассматривал каждый кустик, каждый кирпич развалин. Но ни одна веточка не шелохнулась, и безжизненными оставались камни.
Увидев малину, Волжин подумал:
"Не наведет ли она на след? Гитлеровцы - обжоры и большие лакомки. Снайпер, небось, не упустил случая полакомиться спелой русской малиной. Кусты возле его огневой позиции должны быть объедены".
Он стал тщательно рассматривать кусты малины, надеясь обнаружить объеденные. Но все кусты краснелись одинаково - на всех были ягоды.
"Вот дьявол! - думал Волжин с досадой. - Или он малину не любит или уж очень хитер, осторожен. Наверно, осторожен. Понимает, что и ягоды могут иной раз выдать. Малина, стало быть, мне не поможет. Остается пока одно: ожидать его выстрела и наблюдать сразу за всем сектором".
Чтобы поймать вспышку выстрела, надо было, не отрываясь, смотреть одновременно на все те места, где ее можно было ожидать.
Проходил час за часом, а там все оставалось по-прежнему безжизненным. Но нельзя было допускать мысли, что неприятельского снайпера сегодня нет на месте. Такая мысль опасна - она размагничивает наблюдателя, ослабляет его внимание. Напротив, Волжин твердил себе: "Сейчас будет выстрел! Вот-вот он выстрелит".
Солнце поднялось уже высоко и даже сквозь травяную сетку, которой прикрыли себя снайперы, чувствительно пригревало спину. Это было приятно, но в солнечной ласке крылась опасность: она размаривает человека. А нагреваемый солнцем воздух стал колебаться, струиться, отчего ухудшалась видимость.
На часы смотреть было нельзя: для этого пришлось бы отвести глаза от местности. Но по солнечной тени Волжин видел, что близится полдень. А фашист не сделал еще ни одного выстрела! По всем признакам, это был выдержанный снайпер: он бил только наверняка, по-снайперски, а цели ему пока не показывались: после специального приказа командования наши пехотинцы стали очень осторожны.
Время шло. С утра хотелось закурить, но потом снайперы и о куреве забыли, как о еде и питье.
Отправляясь в снайперскую засаду, Волжин предвидел, что выслеживаемый гитлеровец может оказаться очень осторожным, и выстрела его не скоро дождешься. Поэтому он и его товарищ договорились с командиром первой роты: если до полудня фашист не сделает ни одного выстрела, пехота начнет дразнить его - вызывать на стрельбу.
И вот в двенадцать часов пехотинцы подняли над бруствером своей траншеи надетую на штык каску. Но как ни шевелили каской, снайпер молчал.
- Отставить! - приказал командир взвода. - Это, видать, старый воробей. Его на мякине не проведешь! Он, небось, посмеивается над такой грубой приманкой. Давай следующий номер! Шаповалов, действуй!
В одной из бойниц укрепили автомат ППШ, к спусковому крючку привязали веревочку. Присев на дно траншеи, солдат потянул за нее, и автомат дал короткую очередь.
Все прислушались, но ничего не услышали.
- Молчит, гад! - заговорили солдаты. - Почуял неладное и смотался. Нет его на месте.
- Отставить болтовню! - прикрикнул командир взвода. - Болтаете, не подумавши! Что значит - молчит? Сейчас он, безусловно, засек наш автомат в бойнице, сделал точную наводку - и ждет. Вот что это значит! Он уже собирается записать на свой личный счет русского автоматчика, а вы говорите - смотался! Сейчас увидите, как он смотался. Дай-ка еще очередь, Шаповалов!
Солдат снова потянул за свою веревочку, загремел автомат в бойнице, - и в тот же миг в заднюю стенку траншеи впилась пуля.
- Отлично! - сказал командир. - Вот мы его и подловили, на нашу приманку он клюнул. Теперь он у нас почти что на крючке, снайперам осталось только "подсечь" ерша. Действуй, Шаповалов. Устанавливай "модернизированный" автомат в другой бойнице. Да поживей! Не томи наших снайперов. Они, небось, с утра там скучают.
Волжин и Пересветов засекли второй выстрел гитлеровского снайпера. Этот выстрел был сделан в секторе Волжина. В бинокль он увидел бледный огонек, мелькнувший под малиновым кустом. Отличная зрительная память снайпера зафиксировала эту точку. Опустив бинокль, Волжин сейчас же посадил ее на пенек оптического прицела. И с этого момента уже не спускал ту точку с острия пенька, а палец держал на спусковом крючке. Вопрос был в том, оставался ли снайпер на старом месте или уже сменил свою позицию.
Могло пройти не только несколько минут, но и несколько часов до нового выстрела гитлеровца, но это ничего не значило - терпение настоящего снайпера безгранично.
Наша пехота продолжала дразнить фашиста, "модернизированный" автомат Шаповалова перекочевал уже в третью бойницу.
Услышав треск новой очереди этого автомата, Волжин увидел бледный огонек - как раз на пеньке прицела - и сейчас же спустил курок.
После этого гитлеровский снайпер больше не стрелял: то ли он был убит, то ли понял, что его ловят, и затаился.
На огонь шаповаловского автомата отвечали только стрелки из немецкой траншеи. Командир взвода приказал убрать автомат из бойницы.
Солнце клонилось к закату. В лучах его порозовели кирпичи развалин, а малина стала рубиновой. Когда там, среди малинника, стоял хорошенький домик, в этот закатный час солнце светило ему в окошки, прощаясь с его обитателями. Теперь оно озаряло лишь бесформенные кирпичные груды, видневшиеся меж кустов, и черную печную трубу, похожую на обгорелый ствол дерева. Волжин еще пристальнее стал всматриваться в кусты: при таком освещении заметить вспышку выстрела было очень трудно.
Вдруг у подножия трубы мелькнул солнечный зайчик.
"Фашист в нашу сторону смотрит", - подумал Волжин, испытывая радость, что враг обнаружился, и одновременно некоторую тревогу:
"Не заметил ли он нас?"
Блеск появился на стыке их секторов. Кому же стрелять? Стрелять обоим, конечно, глупо, недопустимо. Поэтому, хотя Волжин сразу же взял блеск на прицел, он не выстрелил, ожидая, не выстрелит ли Пересветов ("перебивать" цели у друга Волжин, конечно, не собирался). И тут же родилась новая мысль: "Стрелять нельзя! Какой дурак станет смотреть в бинокль прямо против солнца? Неправдоподобно! Похоже на ловушку!" Вспомнилась "баночка", на которую подловили его когда-то. Конечно, сейчас блеск оптики мог бы появиться; солнце светило в сторону противника. Только гитлеровец-то не так прост! Волжин хотел как-нибудь предупредить Пересветова, чтобы он не стрелял, но было уже поздно: тот выстрелил.
И сейчас же в каску Пересветова ударила пуля. Он почувствовал, как что-то обожгло ему лоб, и инстинктивно пригнул голову. По каске скользнула вторая пуля, давшая рикошет. Пересветову стало жарко. Сердце сильно колотилось в груди.
"Видит меня, гад… бьет точно… Сменить ОП надо, - замелькали тревожные мысли. - Нет, надо лежать без движения. Стану переползать, хуже будет!.."
Волжин хорошо слышал оба вражеских выстрела, но вспышку заметил только вторую и стрелять по ней не стал. Удержала его не боязнь обнаружить себя (чтоб поддержать друга, он ничего не побоялся бы), а здравое соображение: после двух выстрелов снайпер, конечно, ушел с того места и стрелять бесполезно.
Теперь уже не приходилось сомневаться в том, что гитлеровец их ловит - блеск оптики он имитировал. Очень досадно было, что Пересветов так оплошал. Неужели он погиб? Острая боль сжала сердце Волжина. Увидеть, что с Пересветовым, было нельзя. Волжин тихонько "квакнул". О, радость! В ответ послышалось знакомое басистое "кваканье". Значит, Пересветов, во всяком случае, жив. Но, наверно, ранен. Помочь ему сейчас было невозможно. А в "лягушачьем лексиконе" не находилось слов, чтобы узнать о его состоянии. Приходилось ждать. Необходимо было продолжать наблюдение за позициями врага. Может быть, он все же как-нибудь обнаружится? Если он выстрелит еще раз с той же ОП, это будет его последний выстрел.
Волжин смотрел в бинокль на малиновые кусты, пока они не стали фиолетовыми, а потом - синими. Солнце закатилось, последний багрянец сошел с верхушки печной трубы, и вся она стала черной.
Только когда все помутнело и почернело, Пересветов расправил затекшие руки и ноги. Лоб у него сильно саднило. Он снял каску и пощупал рукой больное место, там было мокро - кровь. "Пустяк! - решил он. - Опять царапина. Везет мне на царапины. То в руку, то в лоб!"
Тут к нему подполз Волжин. Он очень обрадовался, узнав, что Пересветов только легко ранен, и сейчас же перевязал ему лоб бинтом из индивидуального пакета. После этого они снялись со своих позиций и направились "домой". Долго шли молча, потом Волжин тихо, чуть слышно проговорил:
- Дела наши сегодня не блестящи.
- Дрянь дела! - буркнул Пересветов.
- Можно сказать и так, - согласился Волжин. - Что мы имеем на данный момент? Снайпера не уничтожили - раз. Сами еле живы остались - два… И черт же дернул тебя стрелять по блеску! Неужели ты не мог сообразить, что такой осторожный снайпер не станет смотреть в бинокль прямо против закатного солнца?
Пересветов угрюмо молчал. Ему было очень стыдно и тяжело. Волжин понял его чувства и заговорил мягко:
- Погорячился ты, Ваня, поспешил! Да ведь, может, и сам бы я тоже стрельнул - только вовремя "баночку" вспомнил.
- Мы ему, гаду, те пули с процентами вернем! - пробасил Пересветов.
- Будьте уверены! - поддержал Волжин. - Это дело мы доведем до конца. Знаешь что? Отдохнем часика два и до света - снова туда же! Только как у тебя голова? Может, в санчасть пойдешь?
- Ерунда! Я уж и забыл про это. Верно, только кожу поцарапало. Даже без Маруси обойдется. Везет мне на царапины! Повязку под каской не видно, значит - порядок. Молчок! Главное - дело довести до конца. Неужто мы с этим гадом не справимся? Неужто подкачаем и оскандалимся?
- Должны справиться, - сказал Волжин. - Надо только придумать что-нибудь. Ловушку какую-нибудь почище немецкой.
Остальную часть пути оба молчали, перебирая в уме разные "удочки". Все было не ново, всем известно, шаблонно: и каска на штыке, и автомат с веревочкой, и зеркальце.
Когда уже подходили к своей траншее, Пересветов заговорил раздумчиво, как бы размышляя вслух:
- А что, Вася, если устроить такую штуку… Конечно, это тоже не ново, да ведь смотря как оформить…
- Ну, ну, какую штуку? - подбодрил Волжин. Но разговору помешал часовой, окликнувший их из траншеи. Досказал Пересветов уже в землянке. Выслушав его, Волжин сначала даже головой замотал:
- Чушь! Слишком просто!
А потом подумал и сам же себя опроверг:
- Просто еще не значит плохо. В простоте может быть сила. Что ж, давай попробуем…
На следующий день знаменитый снайпер Пауль Шперлинг снова был на своем месте - в окопе под малиновым кустом. Самонадеянный немец не любил действовать в снайперской паре, не хотел с кем бы то ни было делить свою славу. На снайперскую "охоту" он ходил один, а в засады брал с собой не снайпера, а простого разведчика-наблюдателя. На него Шперлинг взваливал все земляные работы, он же, по указанию снайпера, устраивал разные "приманки", ловушки и прочее. © http://kompas.co.ua