- Ребята! Ребята! Скорее идите сюда! Скорее сюда! - кричал по-видимому довольно-таки чем-то напуганный или удивленный матрос. Забыв об истощении и общей слабости, вся команда, как один человек, насколько могла, живо поднялась на ноги и побежала на бак к матросу.
- Что такое? В чем дело? - кричали тоже немало перепуганные криком кочегары и матросы, быстро взбираясь по трапам на бак.
- А вон… глядите! - указал с испугом, удивлением и восхищением матрос на небо над "Югом".
Стараясь не только не шуметь, а даже не дышать громко, как перед великим таинством, остановилась команда, закинув назад головы, перед гигантским голубым экраном над головою. На экране этом, вниз мачтами, трубою и палубою, висел, почти во всей величине своей, "Юг".
В той тишине, которая царила на палубе, на неподвижных водах океана, среди притаившей дыхание команды, впечатление от неожиданно повисшего над головами огромного почти подлинного судна было потрясающе.
Уже болели затылки, уже кружились задранные кверху головы, а команда, не считая времени, боясь потерять хоть одно мгновение, все стояла и жадно, почти молитвенно, глядела на никем из команды не виданное доселе чудо природы.
- Это мираж, - осмелился, наконец, негромко вымолвить Матисен, и тогда, перебивая друг друга, загалдели все. Кто-то помоложе побежал, насколько это позволяли его силы, сообщить о видении машинистам, лакеям и администрации.
Через пару минут на всех открытых частях палубы показались с запрокинутыми назад головами люди. Висящая вниз мачтами почти подлинных размеров копия судна чуть-чуть вздрагивала, как на полотне экрана. Неясно видны были повисшие головой вниз люди с бесплотного "Юга", но ясно видно было, когда кто-нибудь махал фуражкой, как передвигался вниз головою помощник капитана на мостике и как начал слезать по вантам вахтенный матрос с мачты.
Но о том, что все на свете, кроме пищи, суета сует, неожиданно напомнил всем не забывший о еде даже в эти удивительные и почти торжественные минуты Хойда. Глядя на повисший над головами второй "Юг", Хойда не преминул не то всерьез, не то шутя совершенно серьезно заметить:
- А не сбросили ли бы они нам оттуда хлеба?
Сломив торжественность минуты, команда покатилась от хохота, а один из матросов ответил Хойде:
- А ты просемафорь им, может, и сбросят.
Введенные Хойдою в шутливое и веселое настроение, матросы и кочегары, задрав головы, со смехом и шутками усиленно начали махать на все лады фуражками, сетками и кепками, а с палубы призрачного "Юга", тоже задрав головы к команде, призрачные люди также махали фуражками, сетками и кепками.
- Хлеба! Бросьте нам хлеба! - начали выкрикивать кочегары помоложе, вымахивая кепками над головой.
- Хлеба и табаку! - крикнул вдруг всегда серьезный Матисен, и команда вновь покатилась от хохота, увидев, как и серьезный Матисен завертел вдруг кепкой.
- "Хлеба и табаку!" - кричали древние римляне, завидев перед собою Цезаря! - выкрикнул не менее серьезный, чем Матисен, кочегар Бородин и тоже начал махать кепкой по направлению к товарищам на опрокинутом "Юге".
Пока часть кочегаров и матросов дурашливо вымахивала фуражками, матрос Русланов объяснял тем временем остальной части команды причины появления миражей на суше и на море.
Когда Русланов заявил, что на небе появляются даже тени судов, идущих иногда далеко в море, все сейчас же забегали глазами по небесному простору с надеждой, не покажется ли где на небе тень какого-нибудь, хотя бы и далеко идущего, судна.
Второго судна на небосводе не оказалось, но далеко на севере засерело, чуть вздрагивая, длинное подобие облака, мало, однако, напоминающее его своей формой.
Прекратив разговоры и пристально всматриваясь вместе с командой на подобие облака на севере, Русланов вдруг весело воскликнул:
- А вы знаете, ребята, что это такое?
- Что?
- Это остров! Мираж далекого острова!
- А верно! - выкрикнул еще кто-то.
- Вы глядите лучше… Это Сокотра, - пояснил переставший махать уже шапкой Матисен.
После пояснения Матисена, почти перед каждым предстал вдруг в воображении подлинный вечно залитый солнцем, довольно большой и почти совершенно лишенный всякой растительности скалистый остров Сокотра.
Мимо этого острова, как по одну, так и по другую его сторону всегда шли суда из Азии и Австралии в Европу, и из Европы - в Азию и Австралию. Безмолвно вглядываясь теперь в опрокинутый над океаном довольно знакомый профиль опрокинутого острова, команда жадно искала возле призрачных берегов его хоть малейший намек на движущееся куда-нибудь судно.
- Вот и близок локоть, да не укусишь, - заметил стоявший рядом с командой боцман.
Боцману никто ничего не ответил, а кочегар Лагунин вслед за боцманом глубокомысленно заявил:
- Да, мираж острова интересен, а вот если бы это был мираж не острова, а более близкий мираж какого-нибудь парохода, так я уверен, что он помог бы нам спастись…
Все с недоумением и вопросительно повернулись к Лагунину.
- Как же мираж помог бы нам?…Как же мы могли бы спастись? - с беспокойной надеждой на что-то разом почти спросило у Лагунина несколько человек.
- Вы как думаете? - обратился вдруг Лагунин к Русланову и Матисену, как к наиболее компетентным особам в природе миражей, - вы как думаете: если бы мы видели сейчас в стороне мираж какого-нибудь парохода, с этого парохода могли бы видеть мираж нашего "Юга"?
- Вполне даже, - авторитетно ответил Русланов.
- А если бы мы начали с "Юга" семафорить и призывать о помощи, могли бы на миражном судне заметить наши сигналы?
- Пожалуй…
- Ну вот и все, что я хотел и знать и сказать, - заключил Лагунин.
Фантастическая, но вполне, при удобном случае, способная быть реализованной идея Лагунина стала вдруг всем ясной. Все живо и разом опять заговорили.
- Эх, твоими бы устами, Алеша, да мед пить!
- Хорошо придумано, Алеша, да не на сегодня…
- Ну что ж! Подождем тогда до завтра, - улыбаясь, ответил всем Лагунин.
- Правильно, Алеша! Подождем… Времени у нас хватает.
К двенадцати часам дня или от уплотненного парами воздуха, или от течения призрачное отображение судна над головою и острова на северном склоне небосвода, мелко дрожа, начало расплываться в воздухе и, наконец, совершенно растаяло.
Видение исчезло.
Пришедший от рубки под капитанским мостиком матрос мерно пробил на баке двенадцать часов дня.
- Обедать, ребята! Обед остыл! - громко выкрикнул один из матросов, и все один за другим полезли по двум трапам с бака на палубу.
Улегшись опять на трюмах под тентами, команда долго делилась впечатлениями от миража и все очень жалели, что ни у кого не оказалось фотографического аппарата, чтобы заснять это явление.
- А можно ли заснять мираж? - спросили у Русланова.
Русланов ответил, что он этого не знает. То же самое ответил и Матисен, когда спросили об этом у Матисена.
Порядочно уставши от волнующих событий этого дня, команда до вечера почти спала, а вечером, после заката солнца, все долго сидели в темноте на трюмах и негромко припоминали вслух все, что знали или слыхали когда-нибудь о гибели судов и гибели на них людей от голода или эпидемий.
Из клочьев коллективных припоминаний выяснилось с трудом, что кое-кто слыхал, а кое-кто читал когда-то о гибели судов и частичной гибели людей на них от голода и от морозов, но преимущественно в северных морях. О гибели судов в тропиках и гибели людей на них от голода никто никогда не читал и не слыхал. Из всех припоминаний о гибели судов и команд на них в Арктике наиболее памятной всем была гибель "Жаннетты", и о ней долго в этот вечер говорили.
Услыхав из разговоров, что команды некоторых судов, оставшись без пищи, ели иногда кожу обуви, Хойда вдруг оживился.
- Как? Разве с ботинок можно есть кожу?
- Можно и железо грызть, если кушать хочешь, а не то что кожу, - ответили ему.
- Кожу есть можно, но сыт ли будешь от нее - вот вопрос.
- Если так, сейчас иду, режу ботинки и ем!
Под смех команды Хойда слез с трюма и направился в слабо освещенный керосиновой лампой кубрик.
Минут через пять он вышел из кубрика, молча сел в стороне немного от команды и усиленно начал что-то жевать. Команда, притихши, прислушивались к усиленному и как бы демонстративному чавканью Хойды. Один из кочегаров всё-таки не вытерпел и посоветовал:
- Ты бы хоть присолил её немного…
- Иди ты к чертовой матери! - огрызнулся на него Хойда. - Сам знаю. Не дурак.
На эту реплику Хойды кое-кто осторожно засмеялся, а остальные рассудительно промолчали. У многих появилось вдруг сомнение: а что, если вправду в хромовой коже есть какой-нибудь вкус? Вот жует же Хойда и как будто с аппетитом. Однако дальше этих рассуждений никто не успел придумать что-нибудь, так как все сомнения Хойда постарался неожиданно рассеять. Моментально перестав вдруг жевать кожу и чуть-чуть прислушавшись к настороженному молчанию команды, он вдруг злобно выкрикнул:
- Вы что это, дурака валяли, когда говорили, что кожу можно есть, или это было в самом деле?
Этот вопрос так озадачил всех, что никто не знал, что сказать бедному Хойде. Только спустя минуту кое-кто на этот выкрик Хойды глухо засмеялся, а масленщик Альбенко с соблазняющей улыбкою в голосе ответил:
- Ну и глуп же ты, Хойда, сивый мерин. На кой черт ты кому сдался, чтобы с тебя смеяться… Как будто сегодня до смеха.
- Ложись, Хойда, и спи, - с наставительной и отечески покровительственной ноткой в голосе предложил Бородин. Поняв, что над ним никто не смеялся, Хойда, умерив раздражение, уже более спокойно начал плеваться.
- Тьфу, тьфу, стерво собачье! Не ел я её век и есть не буду. Издохну, повешусь, ну а такой гадости в рот не возьму больше.
Плюясь и ругаясь, он направился к крану на кухне полоскать пресной водой рот. Когда минут через пять Хойда вернулся к трюму, там уже было тихо. Отыскав в темноте свою постель, Хойда с тяжелым вздохом молча опустился на неё, и на судне замерли все признаки жизни и движения.
Абсолютно мертвая ночная тишина водворилась на неподвижном судне. Ни шелеста, ни шороха, ни звука.
Тишина эта напоминала вечную тишину гроба. И хотя никак не хотелось думать и предполагать, что люди "Юга" обречены, быть может, на голодную смерть, в воображении невольно все же представлялся еще более мертвенно затихший и обезлюдевший "Юг", а на нем всюду или скелетоподобные трупы людей, или сверкающие белизною костей скелеты.
Мысль, что это может быть, что в нашем положении, при наличии создавшихся условий, мы неуклонно день за днем неотвратимо идем к этому, пугала до холода в груди и заставляла прочие мысли упорно работать над тем, каким же образом, наконец, хоть немного продвинуться куда-то вперед или найти что-нибудь на пищу хоть на один день, хоть на один раз.
До мыса Гвардафуй было немного больше ста пятидесяти километров. Если бы был хотя бы небольшой, балла в два-три попутный ветер, то к мысу можно было бы, запасшись пресной водой, идти под парусами на шлюпках. Идя по три-четыре километра в час, мы могли бы за двое суток свободно добраться до берегов Африки, до Сомали. Но ветра, как назло, не было, а рисковать идти на веслах с обессилевшими людьми было более опасно и рискованно, чем сидеть и ждать смерти на "Юге". Об этом не раз поговаривали уже, об этом не раз думали, но думы эти не спасали, а лучшего чего никто не мог придумать.
Акулы, как бы сговорившись, к судну не подплывали, не подплывали и дельфины.
Изредка где-нибудь выпуская веерообразные вверху фонтаны воды, показывались огромные глыбы кашалотов, но для нас эти живые глыбы жира и мяса были не более утешительными, чем неподвижные глыбы камня.
На что можно было еще надеяться, что можно было еще предположить, о чем можно было еще мечтать? Надеяться на попутный ветер при том штиле, какой устойчиво раскинулся над океаном, нечего было и думать. Принимая к сведению то, что уже заканчивался октябрь, нужно было думать не о попутном ветре, а ожидать обратного, дующего с континента на океан. Ветер этот мог подуть со дня на день, и все давно знали уже, что если только подует этот ветер, то он принесет с собой верную смерть и гибель.
Пока еще не было этого ветра, обрекший нас на неподвижность штиль казался даже чем-то содействующим нашему спасению. Стоя, по крайней мере, на одном месте, мы могли еще надеяться на то, что когда-нибудь да покажется же какое-нибудь судно, идущее куда-нибудь в Австралию или от берегов Африки в Азию.
Место, на котором мы стояли, было вне всяких курсов, но в длинном рейсе суда отклоняются иногда ветром от точного курса, идут далеко в стороне от него, и такое судно свободно могло натолкнуться, конечно, и на нас. Но когда?
Слишком маловероятным было осуществление этой надежды, но за неимением другой мы стали цепляться и за эту. А вдруг…
Утром третьего дня команда проснулась значительно позже, чем в предыдущий день. Проснувшись, однако, не спешил вставать с постели, а или подобрав под себя ноги, неподвижно сидел, или, подложив под голову руки, лежал.
В восемь часов, когда пробили склянки и два матроса пошли мимо трюма на вахту, один из кочегаров крикнул им вдогонку:
- Вы, рогачи, когда будете на вахте, так смотрите не только за горизонтом, а и за небом. Если покажется судно на небе, так кликните.
Океан был по-прежнему неподвижен и гладок, и день обещал быть таким же ясным и знойным, как и накануне. Приблизительно минут через десять по уходу матросов на вахту из кубрика вышел с ножом и какими-то железными прутьями и дощечками в руках кочегар Виткевич.
Примостившись на углу трюма, он усердно начал что-то мастерить.
- Пан уже что-то выдумал, - проговорил один из кочегаров, увидев начавшего строгать дощечку Виткевича.
Особое внимание на всегда что-нибудь изобретавшего Виткевича никто не обратил, но кочегар Шустов, поглядев на него, заметил:
- Виткевич за ночь все-таки что-то выдумал… Хоть не такое, чтоб жрать, так хоть время убить, а мы вот ни того, ни другого…
- А я вот и надумал, - ответил один из кочегаров.
- Что же ты надумал?
- Кто знает, сколько человек может прожить без пищи? Ну и думал!
- Нет, серьезно… Я читал когда-то в календаре, что только девять дней.
- Девять дней только? - тревожно спросил кто-то.
- Да.
Заявление о том, что человек может прожить без пищи только девять дней, по-видимому, не на шутку всех озадачило. Все на время замолчали.
- И это каждый человек девять суток живет без пищи, или не каждый? - спросил с видимым беспокойством матрос Смирнов.
- А черт его знает, каждый или нет. Написано было "девять", я и говорю девять.
- Я думаю, ребята, что это неправда, чтобы только девять, - начал рассуждать Смирнов.
- По-моему, один может прожить только семь суток, а другой может и двенадцать. А девять - это, вероятно, только в среднем.
К трюму подходил вышедший из кубрика Русланов, и один из кочегаров предложил:
- Об этом, ребята, нужно спросить вот у Русланова. Слышь, Русланов, тут зашел спор у нас: сколько дней человек может прожить без пищи? И вот Тихонов говорит, что девять, а Смирнов - семь. Или двенадцать? Ты не знаешь, сколько?
- А тебе сколько бы хотелось? - спросил у кочегара Русланов.
- Да сколько? - ответил, улыбаясь, кочегар. - Я думаю, хотя бы дней пятнадцать.
- Немало, - серьезно заметил Русланов. - Однако я вас, ребята, потешу: человек может прожить без пищи и без вреда для здоровья от семи до сорока суток. А в некоторых случаях даже больше.
- И будет жив? - с недоверием спросил кочегар Тихонов.
- Да. Вполне будет жив и здоров, - ответил Русланов. - А если болен какой-нибудь болезнью, так легко даже вылечится. Есть люди, которые специально лечатся только голодом… Это целая наука. Я сам голодал два раза уже и вылечил таким образом геморрой и даже ревматизм.
- И долго голодал?
- По двенадцать суток.
- И ты не врешь это - двенадцать суток?
- А зачем же врать мне? И разве я заставляю тебя верить мне?
- И тяжело это было?
- Гораздо легче, чем перенести грипп или малярию. Лечиться голодом нужно, конечно, умеючи. Может, кому желательно, так я тово… Могу немного подучить…
- О! Пожалуйста! Конечно! Ещё бы! Лишь бы помогло только! - закричало разом почти несколько человек, и кое-кто придвинулся поближе к стоящему на кубрике Русланову.
- Ну уж за то, поможет ли, я не ручаюсь. Это будет зависеть не от меня лично, а от вас, - пояснил Русланов.
- Ничего, ничего!.. Поможет или нет, а ты учи!
- Не стесняйся… Мы за это денег тебе все равно не заплатим, - ответили ему.
Верила или не верила команда Русланову, но после его обещания научить, как можно легче переносить голод, все заметно повеселели, а когда немного успокоились, Русланов, оглядев с довольной улыбкой свою необыкновенную аудиторию, начал не спеша развивать теорию о лечении болезней голодом.
Где-то, вероятно, вычитанная Руслановым теория о лечении голодом сводилась к тому, что голод и растительная пища, очищая организм от мочевой кислоты, способствуют, якобы, не только его выздоровлению, а и некоторому сопротивлению разным болезням.
Чтобы легче было переносить курс лечения вообще, а тем более наступивший голод на судне, Русланов рекомендовал команде заняться самовнушением и поддерживать свое настроение и силы такими приблизительно самоподбадривающими словами: "Я вполне здоров!" "Я не хочу кушать!" "Я чувствую себя сытым!" "Я стойко и бодро буду ждать того времени, когда положение наше улучшится!" Произносить такие слова Русланов рекомендовал без насмешки, твердо и уверенно.
Когда после получасовой лекции Русланов умолк, один из кочегаров довольно сердито спросил вдруг:
- Ну а сам-то ты лечишься теперь этим и кушать сейчас не хочешь?
- Я этим не лечусь сейчас, - ответил с улыбкой Русланов, - я к этому привык уже. В начале голодовки просто сказал себе, что я не буду думать о пище две недели, и я о ней сейчас не думаю.
- И не хочешь жрать?
- Не хочу.
- Ну а отощаешь же ты за эти две недели?
- Конечно, отощаю. Упаду даже в весе фунтов на тридцать, и силы упадут, но главное - меня в это время не будет мучить голод, меня не будет тянуть к пище.
- Ей-ей, тебе, Русланов, только попом быть, - не утерпел один из кочегаров. - У тебя даже рожа как будто такая же, как у попа… С маслом.
Кочегары и матросы засмеялись.
- Да, умеет умасливать здорово, - поддакнул один из матросов. - С одной стороны, смешно все это выходит, по-ребячьи как-то, а с другой…
- А с другой похоже на правду.
- Вот именно.
- Слушайте, ребята! Давайте попробуем. Давайте начнем и посмотрим, что будет, - предложил не потерявший еще живости масленщик Адольф.
- Давайте! - загудело разом несколько голосов, и все зашевелились.
- Давайте!
- Только ты, Русланов, уйди от нас, - предложил матрос Смирнов, - а то ты научил нас, дураков, а потом будешь смотреть на нас и смеяться. Иди лучше в кубрик и смейся в кубрике. Марш!
- Ну, ладно уж. Уйду, - ответил, добродушно улыбаясь, Русланов. - Начинайте. Только не озорничайте, а действуйте серьезно.
- Все понятно… Уваливай…